Поэма
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 30, 2009
Сверзился! Сверзился! Сверзился! – вот же оно, невезенье!
Грохнулся оземь, и почва мгновенно промокла. Промокла? Не токмо!
Может, История – сущий момент загляденья,
Тралящий пыль за мелькающей спицей Патрокла?
1
Да, намоталась на ступицу помочь неловко,
Тащит и тащит – вся физподготовка напрасна.
Главное, видимо, зрения фокусировка!
Застекленей же, мгновение! Как ты ужасно!
Смотришь в него – как таращишься в некую линзу –
С периферии втекает в зрачок, как в депо, ночь.
Все только против меня тут, лишь я, исполин, – за:
Видеть и видеть! Ах, лопнет проклятая помочь!
1-а
Кто мы такие – словаки? ацтеки ли? греки?
Гибну ретиво – так длительна эта рутина?
Желеобразное тело прозрения вклеено в веки.
Всё и трясется, как будто бы из желатина.
Может, я просто песка снизу вверх распылитель?
Или вся жизнь: посулили – и лишь принимай дар?
Кто же такой мне мгновения распорядитель? –
Тащит и тащит, событий настырный провайдер!
Видеть и видеть бы – хоть из последней подземки.
Быстро загнусь – да не всё же в постелях клопа мять.
Тащит и тащит – всеобщее тычет под зенки, –
Только в песчанике не зацарапать бы память!
1-б
Разве я вспомню, кто был я в Провансе, Хорезме?
Мне бы любезней, чтоб я на лежанку в парче б лёг.
Вдруг же и память нам оперативно исчезни –
К мудрой истории лезть в бесполезный лечебник?
Вот я несусь, нахлобучив из пыли кокошник.
Видеть и видеть! – Обуйте участвовать в бунте!
Смертного труп – это лишь опустевший очёшник?
Что человечество вечно складирует в грунте?
В грозной песочнице всяк производит курбеты.
Наши обеты отечествам не беспорочны.
Слишком там сочно домашние песни пропеты,
Как-то предвзято мы корни цепляем за почвы.
Вот и летишь вверх тормашками – машут лишь корни.
Кто же проворней подловит в своей правоте честь?
Мордой в песке – будто весь порезвился в попкорне, –
В норме наешься бескормицей щедрых отечеств.
То-то стекляшка внедрённая пухнет в глазу. Как зевотца,
Плавает косо – весь мир от подробностей едок.
Ниточка жизни-то, правда, вот-вот оборвётся?
Каждую дробность успеть бы прочесть напоследок!
1-в
Скоро войдут корабли Черноморского флота
В порт: а) сирийский с милейшим названьем Нелеппо
(Вы из Ниневии снежной мне вышлите фото?);
б). Но без трёпа, в контексте вот этого рэпа,
Вышлите – чмокать борта в глубине компакт-диска.
Разве не близко нам дальнее, как ни отъедь-ка?
Кэтрин, радистка, нырнём к ватерлиниям риска.
Всё тут редиска, но это уж полная редька!
Как там погрузка? По плану? Никто не потеет?
Если по теме – мы вас тут особенно ждали,
В местные дали, где воздух для вас не питеен!
Только забава: арабы схлестнутся с жидами.
1-г
Эти евреи такие семиты! Умляут
Выпучат свой, будто смысл им вселенский завещан.
Очень коварно они кислород потребляют,
Газ углекислый взамен выделяют зловеще.
Вот же и я пососедствовал вкрадчиво с ними.
И ведь недаром с соседями вечная пря там.
Всё перекрутят, и лишь на мгновенье усни мы,
Порт вышеназванный будет в пустыню упрятан.
Был ведь вчера он – плескался дельфином, фасонил,
Нюхал пакгаузы – всё ожидал иностранца,
Утром – ужался, поблек и сидит на фасоли,
Драя песками свои каменистые шканцы.
Плачь, о Ниневия, днищем скребя об оазис.
В базис гористый заманит свихнувшийся компас.
Молкнет генезис, в осиновых рощах облазясь,
Где, неизвестно, каких бы овечек, при ком пас, –
Ведь, как влитая, в кожанку врастёт и пражанка,
И парижанка (на слог бы ушить по размерам!)
Не зарекайся, брезгливые губы не жамкай, –
Высшими мерами встряли в генезис к химерам.
Нашим катарсисам, видно, сподручнее марсы.
Мансы о равенстве пусть пропоют новобранцы.
Соло трагедий и впрямь продублируют фарсы –
Без аллегорий, – своих плоскогорий иранцы.
1-д
Впрочем, вернёмся к сиротски оставленным овцам,
К нашим покинутым ратям и стынущим браням,
Где виртуальным и я просквожу микрософтцем,
Гибло воюя наличным упрямством бараньим.
Там, где и к нам на подходе морские подарки…
В дамки дарители? – Выжать наглядно раба им?
Им за подарки – простое нерусское Danke!
Ну, и проглотим, сжуем, похрустим, порубаем.
1-е
Миру-то мир – отчего ж это крючат нас войны?
Только удойны? А что, непредвзятых не глючит?
Рыжий и пегий, хоть сядь мы рядком и обвой мы –
Ангел да бес для обоймы и вшивый до кучи –
Эту вселенную в тесной своей однокашне,
В разноязыкости хора, в момент форсмажора
Не призовём ли на стройку Внушительной Башни
Босса, прораба, земного вполне дирижёра?
1-ж
Что, похворать пацифизмом слегка? – Почему ж не?
Но свой подкоп к лагерьку безупречных всегда рыл,
Там, где карась приударил за щукой немужней,
Агнец с волчарой дружбанят, – умоется Даррелл!
Впрочем, плевать. Нам и в гневе прибегнуть не ново
К помощи этик – какой-никакой – анальгетик.
Подран хитон – то есть бухнет от крови понева.
Вот вам эстетика этих нелёгких атлетик.
2
Да, я обчёлся, но бурные воды речей сих
Схлёбывать каждому. Ах, ни за что не ручайся!
Что, компенсировать гибель покупкою “Челси”?
Или “Зенита”, чтоб слыть фаворитом начальства?
Светом очей сих является истины светоч?
Голос народа не может невнятицу мямлить?
Бродят ненастья – а нет априори в Москве туч.
Или с Нью-Йорком нам этот нектар пополам лить?
“Голос народа нам слышен в разгар зуботычин,
В час, когда зычные персы периметры наши приталят,
В будни же говор привычный блудлив или косноязычен.
“Многие лета” поют, когда всё суета лет. –
2-а
Так мне поведал знакомый кентавр, потрясаючи лирой. –
“Челси” нам надо? Ты что, застолблённый боярин?
Ты изменился, как вижу, и не педалируй
Эти стенания, о притомлённый боями!
Лучше сосни, прикопайся песочком, защелься
Между камней – и в качель всё! – Раз выбыл, так выбыл.
Да, ты обчёлся, и козий баян твоя “Челси”!
Нет, Кифаред не одобрил бы сделанный выбор”.
2-б
Так я внимал, размышляя о сути ушами.
Кто же мы сами, зачинщики песен и мыслей?
Сами с усами, осанны сложив об Усаме,
Сами Сусаннины истины, мысля, что мы с ней.
Всё тут на ниточке – поименуем вожжами? –
Правды и навыки. Если покоя в достатке,
Значит, вожжаемся сладко с любыми вождями
И в наваждениях личных продуманно хватки.
В чью же ты руку доверишь и свой поводочек?
Нет у нас точек совместных? Звоночек – и баста?
Что, здесь малинник на выданье ропщущих дочек?
Бедный папаша! История к деткам зубаста!
2-в
Грозный папаша взглянул на меня чернобровцем:
“Блажь-то сражаться заочно у всех авантажна.
Но ведь миражно пастись и условным там овцам,
Свой им сенаж-то покушать уже и не важно?” –
“Отче, мне взыщется. Только охота ли влазить
В самое смертное из виртуальнейших рубищ?” –
“Нужно, товарищ, раз овчего ты уж кубла зять,
Если ты варишь хоть что-то в нём, сколько-то рубишь”. –
“Но я совсем не врубаюсь, я маюсь. При мне, – что лапта, щит.
Стадных коллизий ведь я неважнецкий технолог!
Вот же, насильно меня в это месиво тащат.
Что, и не кончится мой изнурительный волок?”
3
Лопнула ниточка! Как же оно потемнело,
Нежное южное небо в теплице Леванта!
Не релевантно, сказали бы, с поля буксируют тело
Воли помимо. Бессилен. И вроде не пьян-то?
Плачь, о Ниневия, – зря ли позировал в гридне,
В этой обидне, на этой обедне? – не лох ли?
Рохли сомнений – о, как бы рыдать посолидней! –
Ползают в розвальнях сердца – ссопливься и сдохни!
Плачь, о Ниневия! – в сморщенный квохчет передник.
Был я твой сын, а теперь – костенеющий гоблин.
Время в синкопах за счет упаданья передних.
Врос я в толпу и скопытился начисто. Во, блин!
А говорили мы давеча с девушкой Тоней,
Время и способ агоний своих мы назначили раньше.
Кто натрусил мне в доспехи невзрачный полоний?
Чем насолил я Афине, моей генеральше?
4
Время-то знает. Но вот ведь исчезло, не каплет. Не капнет?
Может, всех нас переводят в особое зимнее время?
Я приподнялся б, да, кажется, вроде и лап нет.
Вины по нюху находят пестревших на этой арене:
Кто петушился, подзуживал, пыжился, прыгал,
Звал к справедливости, чести да к пастбищам сочным.
Слишком округл, по гулу я слышу, сей выгул
С почвой арены, что бьётся под костью височной. –
4-а
Нет, не опилки. Труха для шакала-засранца.
Надо отбить телеграмму в Афины: “Пришлите рабсилу!
Вахтенным методом мы тут изводим троянцев.
Потно и тесно. И негде упасть апельсину.
Харч лимитирован. Грязно в палатках и нудно
(Кто-то жирует. Находятся и женолюбы)”.
Родина, слышишь? – я здесь вопрошаю прилюдно. –
Поздно аллёкаться. Выброшен. Списан. Жену бы!
Мне бы Хирона! “Советчика!” – крикнул один стихотворец.
Личных известий! Не чёрствый общественный хлебец!
Зрелищем сыт. Пошептаться б не с юною Мориц.
Сесть бы с Сократом – да сам ведь не очень-то Лейбниц!
5
Тут и приносят депешу: “А тем, кто сражается пеше –
Рента пожизненно…”. Не угодили бы в плен-то!
Шлемы надвинули – судьбы несут растелеша.
Наше общение с властью всегда конвергентно.
Что же, кричать в одиночку средь грохота всем “SOS!”?
Пассионарность единства азартней, чем фокусы пассий.
Власть ведь не больше, чем общенародный консенсус.
Зябко-то всяко пропасть вне массива согласий.
Вот и врезается в чуждое месиво воин
С искренним воем, и вой им там вместо молитвы.
Текст-то молитвы, я думаю, каждым усвоен.
Что, не пронзили б собой так любой монолит вы?
5-а
Что же мы в мутное око упавшему вперим?
Мы ли им пели: “Мы знаем бесчисленно гитик”?
В чём же уют наших тесных и грозных империй?
Бьёт нас, увы, тик, и глаз неопрятно повытек. –
Родина, где персонально обследовал острые звёзды!
Неуправляемый шар я и видом на имя не выдам,
Так как нам розно и жребий на воздух пороздан,
Где человечье лишь общим живёт неликвидом.
Мне бы непышно сказать – ну, так я – постебовей:
С близкими рвать ведь не внове, как было при Ное, –
Отшвартоваться от прежних ослепших любовей?
Или гнездует навеки внутри племенное?
Кстати о птицах, – кукушка, я слышу. – Да смолкни!
Счётных комиссий я видел несметно, а слава
Ряжена в саван, а я, приближавшийся, мол, к ней,
В когти Аиду паду, счетоводу Минздрава?
Разве на славу ушедшие из дому падки?
Что они ищут, в сближенье со смертью ускорясь?
Вот, я уложен костляво на обе лопатки, –
Явно со мною сегодня не casus honoris.
5-б
Славься вовеки! – ведь был надлежащим героем.
Что, Одиссей возвратится в объятья Итаки?
Или потомки наследуют подвиг? – Зеро им
Выпадет в знаке победоносной атаки.
Им на колени свои упадать самостийно.
Опыт наш нелегитимен для будущей битвы.
Ах, подсласти лишь там главное произнести нам.
Матрицу ритма наследуют, но не молитвы.
6
Вижу: Приам на стене и Парисик, дофин, с кем
Пить я не стал бы – такой подольёт и снохе яд.
Машет ручонками глупо. У, чёрт неафинский! –
К мести он, вишь, призывает. Не поплохеет?
Правда в народе? Да всякий там жестоковыен.
Знаменье – вы им, народу любому, а он же,
Кверху нацелясь, сомнением сам себя выел, –
Слишком в раскачку небесная зыбкая лонжа.
Чуть ухватился – и пялится в небо угрюмо:
Что, выкрутасы воздушных гимнастов для пехотинца?
А подтянись и увидишь: выносят из трюма
На берег в ближнем порту под чехлами гостинцы.
Мощь-то и метят масштабно – разбросим компостец?
Полдень стоит. У дождавшихся вся впереди ночь.
Вьется на стяге Егорий ли Победоносец?
Иль извивается сказочный Змеегордыныч?
Плачь, о Ниневия! Снова схватила свой неуд.
Руки империй растут для утрат от обид ли?
Гридне ль не знать, как с гортанями щеки краснеют?
Царства живут не в царях, но жиреют на быдле.
7
Грохнулся задницей! Слава в просвет геморроя.
Личность героя приобретает значенье,
Чем и уроется втрое податливей Троя.
Имя героя – плацебо для самолеченья.
Плачь, о Ниневия – задницам общая мука.
Всё существует от глюка до глюка, – неправда?
Вертится время по кругу – и будь посему-ка.
Стук – оглянулся за круг – а блистает Непрядва:
Шапкой живою с пригорка текут басурмане,
Лица пятнисты сурьмами, но черная влита в нутро тушь,
Вне гигиены живут, не слыхали там о Вассермане –
Дёру бы дал, только разве я не патриот уж?
Ляпнул бы что-то, но, видишь, – не спец по контактам.
Да и они ни в какую – ни виски, ни бренди.
Луки ерошат, настроили свой кавардак там –
Не украшает их выбранный modus vivendi.
7-а
Слушай, эфенди, и я побывал в заграницах.
Время разыграно в лицах не очень красивых,
И журавли повелись там на скорых синицах,
Только ведь делимся мы на чернявых и сивых.
И сортируем же всех верхоглядно по типам:
Этот мне – информативен, а тот – в нежилое влекущий.
Что и впечатано в нас, пусть и мельчайшим петитом,
Что ж, нет пути там в заветные равенства кущи?
Но и негласно внутри себя отксенофобив,
Маем внутри недогадку: “Мы сами утери тут, что ли?”,
Шапки снимая в церквях, а в мечетях и обувь,
Всё остальное – в пределах иных территорий. –
Не одной политкорректности только за ради –
Вот уж зарядит! – но в пришлой отраде гнездится
Также и наша отрада – в ничейной громаде,
Но потрудиться в своей бестолковке традиций –
Проще. И легче рядиться, роиться. Храбрей столоваться.
Принцип новаций – лишь модификация транса?
Или познания кредо – путем иннерваций
Речью очувствовать дикое мясо пространства?
Слышь ты, славяныч, плыву к неразумным хазарам.
Знаю, как трудно осваивать новую поветь,
Не освещенную гордо твоим светозаром.
Все вылезают и ёжатся: было тепло ведь.
Что приготовить из собственной жизни? Плавсредство? –
Симчик и Хамчик, и этот Красавчик Зазнайства?
Только соседство на палубе – общее бедство.
Что унаследуешь? – В правде заносчивой байствуй!
И, уходя от Днепра, полосаться халатом,
В плове курсируй особо колючим атоллом.
Что нам завещена, вправду ли, Божья хвала там?
Лучше отдельно сражусь втихаря с этанолом.
7-б
Как-то вороне однажды я презентовал сыр. –
Сивый с чернявым умеют вступать в мезальянсы.
Мощным копытным, вы знаете, конь Боливар слыл,
Но невместительным очень – такие вот мансы.
Эти вороны настолько пернатые птицы! –
Слышать их слушай, но ухо фиксируй на стрёме.
Сколько Творцу ни пиши челобитных петиций:
“Тесно нам с птицей!”, а дело-то с места не стронем.
“Аз, – отвечает нам Сущий, – лишь после прикину,
Чей вариант обреку я тотальной напасти.
Этим – потрафлю, а тех – посажу на мякину,
Третьих – и вовсе я впрок разберу на запчасти”. –
То-то, смотрю я, неладно с моим интерфейсом,
Будто бы спьяну впотьмах напрямки я к столбам пер, –
Пейсом размазывай слёзы – своё поимей сам:
Сшиб меня скорой Фортуны внушительный бампер.
Счастье, увы, мимолетно, вертлява удача. –
Вот поцелует, – и кость остается вне мяса.
Так ли, иначе, но правит везенье, лихача.
Не соответствует мигу счастливца гримаса.
8
Всё же мы к овцам своим досточтимым свернём и баранам.
Да уж, пора нам, не всё ж прозябать в шоколаде
Собственных мнений, от ран исцелясь, ибо рано
В прошлом раскладе отсутствовать: “Был там не я-де”.
В той-то колоде затёршейся был же и я туз,
В этой игре в подкидное везение и невезенье.
Может быть, именно так утверждается статус
Злостного, гордого, горького нечерноземья?
Сыпят краплёные с горки – шестёрки, валеты –
Тёмники, значит, – и все, погляди, чёрной масти.
Здравствуйте, гости нежданные, – тоже атлеты?
Повремените, особо с боков не залазьте!
Лезут и лезут – вконец оттоптали котурны.
К ларам взываю, плещу над плечом триколором.
Ором исходят, друг друга костят нецензурно. –
После такого-то хора наведаться б к ЛОР-ам.
8-а
Может, внутри и оттиснуто в нас пораженье, –
Разве победное только печатают с матриц?
Жженье в крови продиктовано формой княженья?
Или для этого набран особый примат лиц?
К слову, за лесом дымится захваченный терем. –
Значит, утерян. – Не время! – Так буду раскован!
А ведь внушал я своим голосящим тетерям…
Пахнет горелым, посконным… И что, не близко вам?
8-б
К счастью, знакомый кентавр меня быстро с ристалища вынес.
Вот я, за гриву держась, и в спасительно-ближний утоп лес.
Так за везением частным смыкается частной вины лес.
Был же я рван, опозорен и временно топлесс.
Взмокла кольчуга, как свитер, – и что за кольчуга?
Плакала наша лачуга! Живём кучеряво!
Не величаво смотрюсь, пропотел до сычуга, –
Вам-то всё хиханьки, граждане? – Чья бы мычала!
Так я летел на своей мохноногой скакалке.
“Как там на Калке”? – “Да, пешие, кажется, минус.
Знамо, не цимус, и деток пакуй в полушалки,
Врубишь мигалки – и плюнь уж на дедовский примус”!
8-в
Да, но с какого же бреду я в прежние чащи заехал?
Вид погорельца, хоть смой он всю сажу, и то дик.
Раз мы о родине, вот и блукаем за эхом.
Сказано: ведь не зависит от княжьих методик.
И от времён. От объявленных щучьих велений.
От карасёвых надежд. – Всё равно не свободен!
Годен к домашним вареньям, для топки поленьев,
К шепоту грустных мелодий с притопами родин.
Ах, как давно – да, не первый, должно быть, увы, год –
С гиканьем я не катил в золочёной карете на Невском!
Вам наплевать? – Так учтём: среди прочих и Вы гад,
Нет от Вас выгод, общаться тут попросту не с кем!
Плачь, о Ниневия! Прячь образок мой под лифчик.
Был я счастливчик – теперь проходимец латиниц.
Кто же подаст мне в пылу ностальгии сопливчик?
Разве что с моря вручат мимоходом гостинец…
8-г
Может, я тоже медведя лобзал в задушевные гризли,
Может, со всеми внедрял продуктивное в пажить,
Сколько мне злости из сердца наружу ни вызли,
Только всё хочется крикнуть: “Тут всем не пора жить!”
Спросят, прищурясь: “ С какого, приблудный, седла пал”? –
Я ль в Мариинском не пялил бинокль: Петипа ли..?”
Что, воровски ли колготки я девушек лапал –
Или тогда не был в мире я всех пятипалей?
Также и я над спецификой грунта – не трус ли? –
С детства трясусь, – на берёзку слюну намотаем,
Там, где лягушка раззявила царские гусли? –
Только выводится, странно, грустнейший регтайм.
Что и глаголем в миру, там, где шествует Электроголем. –
Лодочку смысла к спасению прочно хоть чем чаль.
Миф разговляется речью, чтоб сбыться де Голлем,
Сталин восстанет, приспичит ослушникам Черчилль.
Вот и живу, и слезу уроняю на фартук.
Плачь, грозный город, в фарватер сирийского порта.
Может, на берег несут под чехлом самовар так,
Чтоб не слепил, раз пыхтящее пузо натёрто?
9
Грохнулся! Небо поехало. Что, не бессмертен?
Как же по этой Истории срочно спастись нам?
Все промолчат. До чего же наш люд интровертен!
Или и речь – толкованье лишь принятых истин?
Вот я и плачу вдали от покинутых стойбищ –
Хоть отжимай залинявший бессовестно фартук!
Родина мне прошептала интимно: “Устой бишь!” –
Это зачем я вчерне практикую инфаркт тут?
Спи хоть с галошею, с Лушею, с мальчиком, с Мотлом,
С дрянью ползучей, послушай, хоть с падшей, хоть с самою лучшей.
Или мы все существуем под Божьим опасным присмотром,
Или нелепицу факта курирует выгодный случай.
9-а
Дал бы я тягу – да нету резону, как будто, к разбегу.
Разве не цель, чтобы частный покой во дворе тёк?
Только и тактик удачи потом проиграет стратегу,
Но формирует века манипулятор конкретик.
Да и к успеху на вёрткую сядем иглу пусть,
Пусть и на общее благо, на пристально личные башли,
Есть в очевидности счастий системная глупость.
Или Торгового Центра Невавилонские башни
В той рукопашне а чьей посчитаются целью?
Пользу расхлёбывать вытолкнут наверх кого же?
Не очертить под обломками весь человечий мицелий.
Страшно скукожить расчета шагреневу кожу.
Мы попасёмся вприпрыжку с тельцами везенья,
Чьими крылами отпугивать рыщущий голод.
В личной Ниневии – пей в своем логове зелье
Самопознанья, о коем жрецы и глаголят.
В этой эвклидовой клетке хоть век пропляши мы,
Память плешива, и троны воинствуют сидя.
Наши задачи в нашем пространстве и неразрешимы, –
Эхо-то в центре – наш говор в побочной апсиде:
Крики да шёпоты, возгласы, охи да ахи:
“Плахи – как плохи!” Да крахи под крёхи: “Горит мне!”.
Вдруг же и речь – нам не рукопожатие в страхе, –
Артикуляция молча звучащего ритма –
В камне ли, пламени и – замахнусь – во вселенной.
Будучи пеной, окружное неоднородно.
Тонною времени впаян в ничто убиенный.
Как мне согбенно, как скрюченно, как несвободно!
Вот я, неприбранный, гасну, измаранный, сирый.
Да, здесь пространство неравномерно,– я узел,
Вязанный случаем. Больше меня не бисируй,
Порелаксируй, Создатель, – я отсиракузил!
Сгинет моё поколение. Что же не сгинуть?
Или в мозги дуть, где пламя от праха ужалось?
Что прожектирует бездна, мотая живым на круги нить?
Путеводительна к мёртвым ослепшая жалость?
10
Брошенной булкой лежу я, кусок-недоедыш.
Сколько еще в тишине душ белеют поодаль?
Может, Вершитель, особую функцию мне дашь? –
Я – не стандартный! не прочий! К чему эта одурь!
Пусть и белею – а, может, как раз и к лицу мел.
Эй, побратимы, висит ли и там у вас лонжа?
Есть проводник среди вас, кто запасливо умер?
Конкретизировать ячество, видимо, сложно
С той стороны. В обе стороны ходки нароем?
Да – среди прочих, обычен, привычен и бросов,
Слёг в свою лунку стандартно-особым героем.
Нет, не Матросов, – так нету ко мне и вопросов?
Дайте сказать – ах, унять бы мне свой поскорей тик!
Вдоволь дышать этой жизнью уже не рисково ль?
Вот я, подбитый, шуршу, раздуваю свой рейтинг, –
К смертной ли жизни выковывал сгинувших коваль?
10-а
Да, человек хоть и слеплен во имя победы, –
Слишком очкастые беды кочуют за нами –
Ты, мол, неси там свое большеротое кредо,
Ты повздымай там незнания пышное знамя!
Слишком уж тучен идущий и монументален. –
Поднаторел так – в удаче, обвыкся во чреве ль?
Мчал к марципанам в домашний и кукольный Таллинн,
Вышел с платформы – метельный, оступчивый Ревель.
Просто тут с пунктами времени несостыковка.
Это нужна ведь сноровка, чтоб с кочки – на кочку.
Или сподручней гордыни передозировка –
В кайф организму, а вывод наружу – в рассрочку.
Функционируйте, чаще бывайте в сортире!
Плоть, что душа, это пленница самоустава, –
Тоже ведь женщина – как бы с платформы сойти ей?
Быть взаперти ей? – И данная самка устала!
С нашей соматикой вечно какие-то споры.
С ней расставаться – в традициях, но ведь ревниво!
Да, без неё прохлаждаться – слегка однополо:
Вот, я лежу – а шумит безразличная нива!
Или тут я прокисаю несжатой полоской,
Будто сплошной и громоздкий невправленный вывих?
Ангел слетит на меня посветить переноской
И равнодушно отметить; “Так были и вы лих”?
Неперспективно геройствовать, знал бы – не стал бы. –
Так одноклеточно мчаться в капризе диффузий
Сил мировых! – Калиброван не к этим местам был!
Жребий такой меня несколько даже сконфузил.
Разве не кожей мы чувствуем общее жженье?
Ах, не над каждым ли племенем козни незнанья?
Или иначе: наследуют здесь пораженье,
Если народ не протиснется в жуть покаянья?
Только со мною телесная эта причуда?
Где же клеймо и когда штампанули мне тавро?
Ах, мне пощады бы! К волосяному плечу бы
Самое время припасть, – окликайте кентавра!
10-б
Тут я обнюхан и был набежавшим кентавром,
Прежде знакомым. И молвил зверёк: “А с почином!
Мир, не жалей, изначально был несколько навран,
Следствия здесь не наследуют мёртвым причинам.
Ну, и зачем же нужна была Троя? Как я погляжу-ка, –
Лишь Менелаю и прочим, чьих Лен, Агриппин – цап!
А на поверку – все сливки в бурдюк для сельджука. –
Божьего промысла финт? Человечий ли принцип?
Кто параллельно тут выгоду с нами алкает –
А ведь лакает не в шутку перпендикулярно,
Наших домашних гоняет страшилой Аль-Каид,
Кто же сморозит, что Пери Прекрасная лярва?
10-в
Да и мамаша её, непокойная Леда,
Рада стараться была и не для Тиндарея.
У Тиндарея имелось особое кредо:
“Что же, лучинкою вам громовержца огрею?”
Чуть оглянёшься – и сплошь побегут полидевки.
Будь хоть и молний плевки – собираешь оплёвки.
Не огородишь плетнем берега своей Невки,
В Зимний полёвки пройдут и без артподготовки.
Славить? Клеймить? – А у всех там особое кредо.
И у времён, и племён. – Поступают, как, видно, им должно.
Не за подол же в мольбе теребить Кифареда.
Что напрудили – чредою из собственных волн же,
Плача, выносим. Подскажет ли что Сребролукий?
Мы тут провидцы? Тогда остальные зачем все?
Да не суди, лучше майся от сплина и скуки
И от мучительных грёз прикупи себе “Челси””.
11
Слово кентавра сулит окончанье спектакля.
Зал опустел – а никак не свезут за кулисы.
Есть в том причина, что я неподвижен – не так ли?
Есть же причины! Не всё сволочизмы Париса.
Слово кентавра – сквозняк на покинутой сцене.
Пусть у коровы покоя раздоено вымя,
Движут природой и в путь выгоняют нас цели –
Не оттого что, а ради чего и во имя.
Нет, не причины, что дарят подкидышей следствий
Логике здравой, – а эти щенки – завсегда “фас!”
Горько втихую геройствуй, внимательней бедствуй,
Не покупаясь на свой героический пафос.
Каждая жизнь обусловлена только финалом.
Налом платить за грядущее вроде бы жаль, но
Каждый заранее полн тем, что не испытал он.
Ну, как сказать, ведь и время течёт к нам зеркально.
11-а
Ну и пускай! – Разве здесь это кто практикует?
Всуе кукует – застрял в обстоятельствах вящих.
Тут, в настоящем, играющий в ящик, не привлеку ад,
Если скажу, что я вдавленный хрящик за всех говорящих.
Нет, не образчик. Занюханный на ночь кентавром.
Лез-то за лавром – в какую кастрюлю, увы, деть?
Быстро накрылся я крышкой – спасибо литаврам,
Вкусно запенился – мог бы сквозь пар и предвидеть:
В рамках событий и я чересчур не Овидий.
Вот и Молдова лежит на ручьях Приднестровья.
То, что мы видим, равняя планету к планиде,
Это зачатое в чреве толпы послесловье.
Плачь, о Ниневия… В борщ, именуемый супом,
Всё же не слабым я куром в походные щи пал.
Это не важно – на поле, в лощине, в лесу пал, –
Важно плешивому знать, где он будет ощипан?
12
Плачь, грозный город, – всплакнуть не мешает и грозным.
То, что над Грозным, – дымит по горам Югославий.
Как ни елозь, только мир до конца не опознан.
“Поздно тут жить”, – произносит Иудушка Флавий.
“Поздно всем жить”, – произнес я в сыреющий фартук.
Плачь, о Ниневия! Крепнем общественным рёвом.
Мир калиброван слепым приложением к фактам?
Смётан статистикой? Скроен указом царёвым?
Тошно мне, Господи! Даже и лёжа мне шатко!
Что я тут, шавка? Очки бы!… – А вышибли стёкла! –
Как тяжела ты, ушанка, панамочка, шапка
Батьки Махно, Мономаха и лично Патрокла!
12-а
Славно дрались! Не финтя. Полнокровно. Убойно.
Круто. Не надо динамить, что тут в переносном.
Я бы сказал, что почти полюбовно. Как больно!
Больно мне, больно, мне больно! Внутри несоосно!
Крутит кишки. Собираю. А всё не бирюльки!
Да уж, на гульки навряд ли потащишь в кармане. Неверной
Будет трактовка в народе, – и, кравчий, не булькай!
Нервы ни к чёрту. Афина-Минерва, как скверно!
Всё мне до финика! Скоро, предчувствую, финиш.
Выписан свежий грин-кард, выясняют лишь, где я.
Боже, на что Ты надеясь, нещадно волынишь
В полдень всеобщий? О, как я не в масть холодею!
Мрак за бортом. Всё равно остаюсь несвободен.
Полдень Господень! Извившийся, я утопающ,
Сдутый с ладони вертлявых беспамятных родин.
Всё мне до финика. Я никому не товарищ.
13
Умер герой, и немного не стало героя.
Вот он и принял, наверное, свой анальгетик,
Сделавшись деревом, камнем, ближайшей горою.
Мимо плывут пароходы: “Приветик, атлетик!”
Скоро в Ниневии к дате появится марка.
Выпустят новый напиток, но не “Буратино”.
В местной газете ругают конкретную парку:
“Что ты в запарке да сослепу наворотила?”
Хвалят героя жрецы, что способствует норме удоя.
Кинокартины слезу вышибают мужскую.
Царства всегда спекулируют общей бедою –
Челядь при деле, народу же лестно и всуе.
Вдовьи-то слезы живут и в семи поколеньях.
Власти о мёртвых заботятся больше и краше.
Так прагматичней, а явь оглядеть оку лень их –
Слёзы створожатся в толще родной простокваши.
Поезд ушёл – недостаточно в камне их высечь?
Нет у минувших гарантий для здешних – не клюньте!
Там же их прорвы, их тысячи, тысячи тысяч,
Скрючившись, мёрзнут в чужом приключенческом грунте.
Или в своём. Но слегка уж теперь и не нашем.
Пашем грядущее. Каждый им впрок запасётся?
Полдень стоит. И поклон вашим прошлым Наташам.
Полдень стоит. Узнаю это беглое солнце!
Поезд далёко ползёт, а видать за версту пар.
Время такая зверушка – какой биофак там!
Столь некусача к залёгшим в безвременный ступор!
Разве вселенная так уж подвержена фактам?
13-а
Пашут грядущее. Кто в этой гонке не вымок
В спешке за жизнью, за смыслом, за сексуальной удачей?
Ни на минуту не остановится рынок
Теплообмена желаний, где ты не всегда чей.
Там фигурирует также в пространстве и мой “ник”,
Хоть в эту доблесть не слишком заливисто в лоб лез.
Плачь, о Ниневия, переполняй рукомойник.
Руки умывшим – путёвка не в здешнюю область.
Вот, колготимся. И что мы векам? Для закуски?
Но не ссылайтесь и не косите под Йону.
Не отжимают сцепленье на крученом спуске
И в середине, тем паче, крутого подъёма.
Наша системная глупость – не спешка, а сонное бденье.
Слиплись ресницы. Вглядишься – у мира пустой лик.
Вся деловитость – устойчивый кворум безделья
В теплообменнике нужд, слитых в теплоотстойник.
14
В гости к знакомому как-то зашел я кентавру:
“Доле манкировать смертных позорно. К ответу!”
Грустно взглянуло животное – тут не особо и я вру.
“Были мы, – молвило, – Нынче, как всмотришься, – нету”.
Плачь, о Ниневия! – жалко ведь фауну-флору.
Поздно ли, рано ли жили? – дано уточнить вам?
Или нам дарена необъяснимая фора –
Каждому веку приватные тексты к молитвам?
14-а
Нивы поникли. Зверюшкой леса опустели.
Зори вне запаха, куцые ветви без трели.
Звери, растенья – окраины наших постелей,
Как бы они ни рычали и где б ни пестрели.
Да, человек – от природы хотений подсвинок.
То, о чём ропщем, мы сами в охотку взрастили.
А демократия так и оформила рынок –
Женщин характеры, цели, болезни и стили.
Плачу с Ниневией – знал, что от жалости вымру,
Стыну в песке – костенеть в одиночку обрыдло.
Как необщительно спёкся! Я сам себе мымра!
Слишком неприбран валяюсь – обидно: Я – быдло?
Эх, не парить над приятельской стопкой, за чатом
Снобом безусым не скрыться мне – да и плюю сам!
Не приходиться кому-то внучатым – зачатым
Проблематично случиться. И двойка мне с плюсом!
Но, как прикинешь, – а что за особая драма?
Заново грезить и ластиться к свеженьким гостьям?
Сызмальства, что ли, родиться в шатре Авраама?
Время – не гонка за памяти личным охвостьем?
14-б
Милый кентавр неприкаян, расстроен, извёлся:
“Ах, произвол всё! И зря я столь тщательно вымер –
Тоже обчёлся, и лишь красовался для форса,
Сыпля советы: собою, мол, оздорови мир”. –
“Но ведь и время – лишь беглая суть изменений,
Прений толкучка да смычка заботы с работой?” –
“Ах, мне до фени разброд ваших млений от мнений, –
Жалко зверюшку, и тут хоть по-вашему ботай,
Вам не понять, что суммарная скорость притирок
Разнонаправлена так, что безвекторна даже!” –
“Что ты мне в ухо, неласковый зверь мой, прости, рёк? –
Нет у меня же, чтоб умничать, должного стажа”.
Трудно понять. Но вот гордо несёшь на плече шиш –
Глупо, неловко, а только воздвиг на плечо сам.
Клюнет комар – а вот чешешь, и хочешь, и чешешь,
Загодя зная, что зуд растравляешь расчёсом.
Время творим или все вытворяемся мы им? –
Счастье – по случаю, а пораженья – назло нам?
Может, стихия? Да все наши рабства – по выям,
Все приключения – по эротическим зонам.
Да, мотивации наши лишь велеречивы,
Сколь ни рычи вы, в решениях сколь ни пестрей мы,
Движут Историю также отнюдь не причины, –
Цели, о коих лишь брешем на спорщицком сейме.
Мы бы проклюнулись в мире соседнем, к дочерним
Мы бы примкнули вполне адекватным орбитам, –
Землю оставим лишь мыслящим кольчатым червям?
Женщинам, жабам, жукам и опять трилобитам?
14-в
Всё вымирает, хотя и чуть-чуть не в охотку,
Хлопотно как-то вступает на путь суицида:
Звери грызутся, шныряют светила не ходко,
Реки мелеют, и злаки верны пестициду.
Девы на принцев уже не глядят крутоброво,
Принцы – без крова: спонсировать нудно отчизнам.
Крикнешь Хирона, а эхо-то слышит хреново, –
Выйдет Харон и улыбчиво выкажет “чи-из!” нам.
Друга! Советчика! Сплетника мне! Властелина!
Враля! Врача! Сотрапезника! – Хавать и трескать!
Водки палёной! Лишайника! Холестерина! –
Дескать, мне вкусно, мне весело – выжил я, дескать!
А поимей уваженье и к маленьким клюквам,
К птицам безмозглым, к несловоохотливым змеям, –
В кои-то веки когда-нибудь всё же дойду к вам?
Летом пищат без меня – каково-то к зиме им?
Всё-то в скандалах, шипениях, ябедах скорых,
В драных мехах, сорняках, не по выросту шкурах,
В засухах, топях, проплешинах и косогорах –
Тоже ведь делятся – как же вдруг серым без бурых?
Вот и карась изнывает от скуки вне щуки.
Щуке же – плыть, сложа руки? А разве не дико?
Девы сосут мундштуки, совершают кунштюки,
Прячутся буки от деток: “Заика, найди-ка!”
Умных полно, а на рынке нам вдруг продавай дур!
Не аутсайдер? Покрутишься – оптом достанешь.
Да, проваландался походя с нами Провайдер:
“Дальше вы сами – ну, максимум, с крёхом до ста лишь”.
Вот и лежу, холодею, упрямо зажмурясь.
Был бы я жив – то ничком бы втемяшился в гравий.
Это зачем в земляную нам велено к сроку кошму лезть? –
Нет меня скрюченней, нет меня в мире корявей!
15
Или нужны организму обиды, как, скажем, амиды? –
Нет, не пыли неблагую убогим в глаза весть.
Я погулял в палисадниках Семирамиды, –
Что же ко мне присобачатся ревность и зависть?
Или в нас матрица этих ревнилок, завидок,
Сердце и сносится, аки обмылок претензий?
Милок стращая, полезнее нам назови так
Собственный список лицензионных болезней.
И государство в ущербе залеченном страждет.
Общая правда для граждан такая халява!
Этим внучатым причинам, конечно, и я ж дед,
Не оттого-то и личное право вертляво?
Все так и крутятся, напропалую фигачат,
Пёхом спешат до искомой завещанной жатвы,
Вот и подсели в сулящий любому блага чат, –
Что, не скопили свободы, покоя, деньжат вы –
Там, где карась приударил за честною щукой, про щуку
Агнец с тамбовским товарищем песню горланят? –
Дай на добротную почву откину пращу-ка,
Где – упрощу-ка – сражения наверняка нет.
И не уносят с махаловок собственный ливер,
Кивером лишь эпителий скребут меж лопаток,
Каждому – вечность. За вычетом тех, кто вдруг вымер,
Сдуру лишась племенных исцеляющих паток.
Плачь, о Ниневия! Будущим слишком скупа даль.
Сделай заявку с учётом размаха становья.
Ради здоровья нельзя не использовать падаль?
Цель у Истории разве не рост поголовья?
15-а
Не беспокоят нас вялые склонности к правдам.
Честность не входит в реестр основных интересов.
Даже на койках телесно любимых поправ дам,
Нам актуальнее сладиться с бесами стрессов.
Мало меняется в мире что – поле сраженья,
Угол пристрелки, методика ловли излишка
Ради покоя, спасения, форм сопряженья
В деле притирок, лекарственных форм при одышке.
Дышло законов в итоге ворочают массы.
Мира гримасы поморщит от личных амбиций
Только на миг; Боливары, взбрыкнув, что Пегасы,
В упряжь попав, не мешают событиям сбыться.
Нам неизвестно, куда прогрохочет телега.
Вязко в колдобинах, всем неусидчиво тряско
С ловлею вдоха, с рефлексом глотательным снега. –
Как же тесна ты, ушанка, панамочка, маска!
Ритмика бега останется той же, и та же
Суть инструктажа: нам – тише, а громкое – им пусть.
Даже на кренах всеобщего ажиотажа
Как-то беспечней приватного ужаса импульс.
Именно в равенстве ищем себе индульгенций,
Выстоял лишь бы с ленцою, хоть несколько выстыл,
Даже здоровое личное зверство потенций
Всё обезличенней с фистулой кличущих систол.
15-б
Вот лишь кентавр прискакал ко мне, обеспокоил:
“Слёг – и лежи себе долгую, долгую лёжку.
Личные тряски тебе опостыли, – а им-то? на кой им?
Что ты им, коэн? Легко им звереть понарошку?
Благословенно житьё и во имя сычуга.
Пусть же и мир – проходная лачуга, времянка,
Что же дворцы – только сказка, молитва, речуга
Лживого друга, небесная манка-обманка?”
Вот привязался! Да пусть и приманка вождёва.
Слово вначале? В конце же улова – молчанка?
Что же основа? Геройствовать всем за здорово?
Слишком уж чёрствая в нашем итоге лежанка.
15-г
Надо бы жить поскромнее, смиреннее, поаскетичней,
Очень плачевно жалеючи слабых, нескладно
Пищу себе добывать, воевать апатично,
Вслух не ругаться. Как хочется жить плотоядно!
Нет, я меньших по темницам не шибко волтузил,
Кротко общался – я с детства знавал их белуджи,
Только на цыпочках шёл в коммунальный санузел,
Даже с кентавром был в мире, а грохнул бы тут же!
Знаем таких, что, для сахарной косточки рыща,
Тётку порежут без трёпа, и это не липа!
Есть пионеры? – чернеть на поляне кострищу.
Поздняя осень? Грачи разбежались?– быть гриппу.
Как невместительно в нашем притёршемся мире:
Лиру надраишь – наутро окажется ржавой,
Едешь к Наташе – в глаза попадаешься Миле,
Провинциально живём тут всемирной державой.
Встретил Наташу – мол, таю, да вот, улетаю. –
“Впредь не когти меня! Резко не ваша! Свинтите!
Есть же святое”! – “Но есть же святой и святая?..”
Привкус родного минтая внедрён в диалоги событий.
Все здесь толкутся, по мере обжорства полканясь.
Сам я был canis и в рыке глазенками тикал.
Да, человек состоит – ну, почти – из белка весь.
Время меняет лишь ценники, ГОСТ и артикул.
Всё состоит – я вгляделся – из тех же молекул.
В каждую вкручена свежая матрица спора?
Что ты скумекал, каким пропитаешься млеком –
Капелька смысла. – Мицелием пущена спора.
В том-то и ссора, что время слегка комковато.
То виновато, что надо собрать и в пыли честь,
Ватно поднявшись, и в свете последнего ватта
Внятно сказать, что и частность – рычанье количеств.
Мощь демократий и робких спасёт от падучей.
Быть ли сценарию – как уж массовка позволит
(Ей это ближе), но есть сувереннейший случай, –
Вот, не оттуда ль звонят? Но прислушайся – звóнят!
Дядина Томова хижина стоптана, ссохлась,
Да и над нею дожди кособочат не прямо.
Поздняя осень. Грачиный сбивается охлос
Побомжевать на юга – уж такая тут прана.
Здесь пребывать безобразно, дышать – непролазно.
Был бы я жив – побежал без оглядки бы Лотом,
Сами там парьтесь и пыхайте серным миазмом,
Голос мой слаб, но вношу недоверчивый вотум.
15-д
Вымерли всё же ацтеки, народники, мавры,
Ихтиозавры впустую над илом пылили.
Родину слабо любили. А эти кентавры? –
Лезут и лезут. – Напросятся мне в чахохбили!
Эти кентавры – уж нелюди даже. Приблуде
Бедному в хлебе откажут. И наших терзаний
Им не понять с их сноровкой тарзаньей – “А мы-то при блюде!” –
Наших Казаней сиротских, Рязаней и братских Танзаний.
Вот и меня это бесит и даже колбасит,
Сердце, что бассет, – и рявкнет, обиженно, грустно.
В томной-то хижине, я – уж такая судьба – сед, –
Вот я сейчас вам костьми показательно хрустну.
Сок я в родимом лесу, обглодав бересту, пил…
Впрочем, я в Лету, застопорив дыхало, канул.
Малоподвижен, но всё же не труднодоступен, –
Телефонируйте мне по особым каналам.
Все мы свистульку надежды сладчайшую лижем,
Мало что значат неверий матёрые догмы,
Будь же обижен, унижен – вылазим из хижин,
Лыжи вострим и находим охотке предлог мы.
15-е
Всё же мы строим вслепую какое-то зданье.
Чем же нам будет оно? А в момент форсминора
Не призовём ли в горючую толщу незнанья –
Ментора, кантора, лидера-обер-минёра?
Экая всё же манера – не пыхать, так плакать.
Или крушить, или строить, не сузив дотаций
Яростных просьб во спасенье! – явите места хоть,
Где человек не устал что ни день созидаться!
В том-то и дело – устав никакой не заморский.
Нет, не имперский, но дерзкий от ужаса риска.
Почву прощупывать носко над грунтами порскай,
Горсткой живых над песчаником сгинувших рыскай.
16
Что же пальпировал наш комплексующий дактиль?
И птеродактиль повымер в разгаре удачных свиданок.
Нету следа ног – на цыпочках входит беда к тем,
Кто встал не вовремя. Благодарю за снiданок!
Плачь, о Ниневия, славное ищется в сваре.
После аварий в родимом схоронят ли грунте?
Плюньте – здесь: в). И шипи оно на самоваре.
г). – это г. – поцветём в нашем радостном пункте.
Что же до времени – а ведь какой-то, но вектор.
Пункты остатние вызнаешь с линзой, но извне.
Пой, о Ниневия, – Чук тут в разгуле. И Гектор.
Все тут потеют в ускоренном метаболизме.