Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 29, 2008
Окрестности столичной таханы*
Набиты вороватыми бомжами,
Расселины же Западной Стены –
Апрельскими залётными стрижами,
Паренье коих если свяжет мысль
С молящихся стоячею волною,
Окажется, что в небо вознеслись
Моленья, окрылённые весною.
Священный град не создаёт преград.
Здесь каждый всё, что хочет, обретает,
Прилежно выполняя свой подряд:
Один ворует, а другой летает…
СТАРОСТЬ
Предчувствую, особенно весной,
Когда холодный мрак идёт на убыль,
Свою профнепригодность к этой грубо
Навязанной мне роли возрастной.
Наличье погребов пороховых
В характере изрядно дело портит,
Тем более что вновь пиджак топорщит
Перо, скорей всего, из маховых.
Я слышу, что бесспорную почти
Тотальной деградации идею,
Формальными приёмами владея,
До зала я не в силах донести.
Что мания под юношу косить,
Конечно же, к свершеньям побуждает,
Но, мягко говоря, не убеждает…
Мне нечего на это возразить.
* * *
Ты, клявшийся в вечной любви,
Навряд ли и вспомнишь сегодня,
Как звали твою визави
На школьном балу новогоднем.
Волос белокурый пучок,
Прихваченный тонкой резинкой,
Припудренный носик, зрачок,
Слегка замутнённый слезинкой.
С чего бы за крайней чертой
Судьбы своей, в общем бесчинной,
Ты вдруг озаботился той
Девчоночьей сладкой кручиной?
АПОКАЛИПСИС
Столкновенье в штрафной площадке
Перерастает в драку,
Имеются уже раненые
С обеих сторон.
Сумасшедшие болельщики
Устремляются в атаку,
Нанося государству кадровый
И материальный урон.
В ход идёт арматура,
Кастеты, ножи, заточки,
Свистят богатырским посвистом
Разбойники-соловьи,
Выкорчёвываются саженцы
И вытаптываются цветочки,
Высаженные по случаю
Дня Всеобщей Любви.
В небе ярятся “спитфайеры”
И завывают “илы”,
В Бумбе-Лумумбе свершается
Государственный переворот,
Израильская авиация
Готовит налёт на виллы,
В которых страдает
Палестинский народ.
Море меж тем набрасывается
На сушу, как зверь, с разбега,
Журча, как неотрегулированный
Гигантский бачок сливной.
При сём никаких указаний
Не получивший насчёт ковчега,
Палец о палец не ударяет Ной.
Коньяк остаётся в бочках,
А кофе – в зёрнах,
Волны всё прибывают,
Поглощая за ратью рать.
И когда ледяной виноград
Поспевает на склонах горных,
Его уже некому
Собирать.
* * *
Запах съёмного жилья –
Как несвежего белья.
Глянешь в зеркало чужое –
Неужели это я?!
Кто сей дряхлый оголец,
Властелин каких колец?
Постоянный постоялец
Или временный жилец?
…Здесь хозяева квартир –
Все как есть борцы за мир,
Каждый пятый – соглядатай,
Каждый третий – рэкетир.
Кто там в аэропорту
Спит со жвачкою во рту?
Это Сёма, жертва съёма,
Возвращается в Инту.
Сквозь искусственный хрусталь
Кто там дерзко смотрит вдаль?
Это Рина из Кацрина
Отбывает в Монреаль.
Прощевайте, кореша!
Не лежит моя душа
Ни к Германии, ни к Польше,
Ни к Австралии, ни к США.
Пусть горят они в огне!
Как-никак в родной стране
Целых три квадратных метра
Гарантированы мне!
* * *
…И на зов этот старческий хриплый,
Укрупняясь на фоне зари,
Вновь является верная рыбка:
– Ну чего тебе, дед? Говори!
Авокадо из райского сада?
Бельведер из дворца Сан-Суси?
– Ничего,– отвечает, – не надо.
Ты старуху мою воскреси.
* * *
Мой ржавый обруч жужжит, как овод.
Когда изогнутой кочергою
Качу его я, Отец народов,
В могиле стоя одной ногою,
Сопровождает нас хищным взором
Поживу чующего сармата –
До косогора, до коридора –
Сначала школы, затем – физмата,
Мостов висячих, цехов горячих,
Подземных штреков, присутствий пыльных,
Сырых подвалов, где бьют лежачих,
Глухих карьеров, где мочат ссыльных.
Не уповая на чей-то отклик,
Напялив косо улыбки маску,
Бегу я следом, навеки проклят
За то, что былью не сделал сказку.
Ищу не довод, а только повод
В безумной гонке поставить точку.
О вы, кому я хоть чем-то дорог,
Явите милость – найдите бочку!
* * *
Незаезженное слово,
Миру явленное внятно,
Переводится с земного
На небесный и обратно.
Так что всяческая дезо-
Информация народа
Есть последствие издержек
И ошибок перевода.
* * *
Когда он, в Сталино уснув,
Продрал глаза в Донецке,
Ему глумливо подмигнул
Божок японский – нэцке.
Взращённый в горних родниках,
В прохладе их упругой,
Священный Карп в его руках
Гремел своей кольчугой.
– Эбису! – взвыл, хлебнув саке,
Питомец комсомола. –
Дай выжить в этом бардаке
Тому, чья жизнь – крамола,
А цель – прочесть дневник Басё
Тайком от этой швали,
Пока они ещё не всё
Переименовали!
Алло! Ты слышишь? Не пора ль
Всерьёз за дело взяться?!
– Ты прав, – ответил старый враль,
Чтоб только отвязаться.
* * *
Я тебя догоняю, а ты убегаешь,
По периметру бывший Евбаз** огибаешь,
Как на лыжах, скользишь по песчаному склону,
Улетаешь в Париж, уезжаешь в Верону,
Уплываешь на остров Коралловых Рифов –
Средоточие снов и вместилище мифов.
Это только в задачниках Бройде и Фруга
Пешеходы легко догоняют друг друга,
А подвижные цели сбивает ракета
В соответствии с тусклым петитом ответа.
Ну а мне уповать на какого Эвклида,
Над землёю носясь наподобье болида
И на лбу ощущая кровящую стигму –
Вероятность того, что тебя я настигну?
* * *
Не желая тревожить соседей по пансионату,
Ты торопишься в лес со своей громогласной трубой
Доводить до зеркального блеска седьмую сонату,
Сопрягая её со своею нескладной судьбой.
Оглушённые звери стремглав забиваются в норы,
Браконьер столбенеет, к плечу прижимая приклад.
Замирает ручей. Умолкают пернатые хоры.
Трагедийная кода врывается в мирный уклад.
Для чего человеку нелепое это стремленье –
Неживую природу в подобье своё превращать
И навязывать флоре пустые свои треволненья,
И на фауне бедной досаду свою вымещать?
Здесь не спросят с тебя за надломленный ствол или ветку,
Не заметят с усмешкой, что всё у тебя позади,
За грехи и проступки призвать не посмеют к ответу,
Не дадут по мозгам. Так что ты не тушуйся – дуди!
* * *
К лицу девице роща и лужок,
И этого достаточно, дружок.
Того, что вечно ищешь ты и ждёшь,
Ты в этой упаковке не найдёшь.
Она не из Адамова ребра,
А в сущности, фантазии игра,
Для сердца уязвлённого бальзам,
Чертёжик под названьем “Сделай сам”.
* * *
Нелёгкая воришку занесла
В подсобку, где по-крупному в “козла”
Сантехники играли, и тотчас
Злодей был ликвидирован как класс.
Покуда отлетевшая душа
Прогалину искала в облаках,
Кто занят был подсчётом барыша,
Кто злился, оказавшись в должниках.
Кольцова покупала бигуди,
Скворцова нарезала хлорвинил.
Чего же удивляться, посуди,
Что в “скорую” никто не позвонил?..
НОЧНОЙ АВТОБУС
Луна пламенеет, Венера вибрирует,
Ансамбль соловьёв мастерство демонстрирует.
Их опыт и трепет, и верность традиции
Смягчает свирепость дорожной полиции.
Как медленно занавес тьмы раздвигается,
Как точно реальность на сны налагается,
Как тускло горят фонари придорожные,
Как тонко скрипят тормоза ненадёжные!
Молись, кто не спит, за водителя Горовца,
Который геройски с дремотою борется,
Внимая глухому нездешнему голосу,
Что вырулить манит на встречную полосу.
Теперь от него наша доля зависима,
Нахально слепимого встречными фарами,
Прямого потомка меламеда Нисима,
Забитого в гетто бухими мадьярами.
И ежели верно предчувствие скверное,
Что вскоре нам небо с овчинку покажется,
По крайности он, этот Нисим, наверное,
Замолвить словечко за нас не откажется.
* * *
С бердичевски-крыжопольским акцентом
Балакавшая улица Франко
Отныне гомогенна стопроцентно:
Кацапы и маланцы далеко.
Лишь Вадькин попугайчик краснобрюхий,
Похожий на диковинный цветок,
То вдруг заматерится, как Лаврухин,
То каркнет: “Добгый вечег!”, – как Вайншток.
* * *
Во сне он вышел вновь на поле,
Как встарь, под номером седьмым
И был за гол, забитый вскоре,
Отмечен Бесковым самим
И космонавтом Гречко – лично.
И потому-то поутру
Немного дольше, чем обычно,
Протез пристёгивал к бедру.
* тахана мерказит (иврит) – центральная автостанция
** Еврейский базар, был такой в Киеве до середины 50-х.