Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 29, 2008
Редакция сердечно поздравляет Фазиля Абдуловича Искандера с восьмидесятилетним юбилеем и тоже полностью признается в любви к творцу уникального по своим масштабам, мудрости и доброте эпоса нашего времени.
* * *
Уже в повести “Созвездие Козлотура”, восхитившей взыскательнейшего Твардовского, сатирически преподнесённая история была просвечена не только ласковой, благодарной и грустной улыбкой, но и поэзией абхазской деревни, о которой Фазиль Искандер станет с неиссякающей любовью писать и в других своих произведениях и, отнюдь не питая пристрастия к громким словам, тем не менее, однажды прямо назовёт её по имени (в рассказе “Утраты”) – “далёкий могучий поток народной жизни”.
Читая Искандера, вспоминаешь слова из тех же “Утрат”: Он был прирождённый рассказчик, и ветвистость его рассказов только подчёркивала подлинность самого древа жизни, которое он описывал.
Эта “ветвистость”, многослойность, многокрасочность свойственна всему, написанному Фазилем. В его прозе прекрасны и девочка, “некрасивая, с веснушчатой мордочкой, с огромной улыбкой, вмещавшей, как казалось, … всё обаяние жизни, которое, несмотря ни на что, ещё живёт в этом окаянном мире” (“Морской скорпион”), и старая женщина “с изношенным любовью сердцем” (“Большой день большого дома”).
Авторская интонация подобна игре светотени, о чём не сказать лучше, чем словами из его же рассказа “Дедушка”: Воздух леса пронизан беспрерывным щебетом птиц… Иногда со стороны моря доносится какой-то случайный порыв ветра, и тогда тени на земле дробятся, расходятся, между ними пробегают солнечные пятна, а птичий щебет усиливается, словно порыв ветра стряхивает его с деревьев, как дождинки.
Андрей Турков
* * *
Впервые это странное для московского слуха имя мы, члены катаевского клуба для молодых писателей, услышали от поэта Владимира Файнберга. Он приехал из Сухуми и привез в только что созданный журнал “Юность” поэму никому не известного сухумского поэта. Поэма была про тамошнего парня, которого, насколько я помню, звали Гоча. Он что-то изобрел, и мне запомнились две строки:
И на творение Гочиных рук
долго и тупо смотрел военрук.
Поэма всем понравилась, и мы стали ждать появления самого Фазиля.
Тогда Фазиль Искандер воспринимался как поэт. Может быть, он и писал прозу, но мы об этом не знали. Помню восторженное удивление Гриши Горина, только что прочитавшего первые публикации прозы Искандера и повторявшего только одно восхищенное слово: “Смешно! Смешно!”. В устах Гриши это звучало как высшее признание.
Я полюбил Фазиля сразу и навсегда. К сожалению, жизнь устроена так, что с друзьями твоей молодости, за исключением самых уж близких, видишься все реже. Но одно время Фазиль довольно часто бывал у меня. Его очень любила моя мама. Его и Олега Чухонцева. В ту пору нам приходилось много ездить по Кавказу со всеми вытекающими из местных обычаев приключениями.
Во время посещения древней грузинской горной крепости Вардзия группа московских писателей нагрузилась так, что мне, на которого алкоголь в ту пору почему-то не действовал, стало страшно: мы оказались на довольно узкой горной площадке, вокруг которой зияли пропасти. Писатели, еще недавно сидевшие кружком, стали расползаться в разные стороны. Собрав их и с трудом удерживая в центре относительно безопасного пространства, мы со стойкими к вину грузинскими друзьями стали пересчитывать группу. И тут я увидел, как на краю площадки, покачиваясь над пропастью, можно сказать на одних каблуках, потому что носки ботинок висели в воздухе, стоит Фазиль, вглядывающийся в бескрайние просторы тогда еще нашей общей Родины. Я с ужасом стал подкрадываться к нему, молча, чтобы не испугать его воплем. Когда я уже схватил его в объятия, он совершенно спокойно повернул ко мне голову и гордо сказал:
– Я горец!
Он и вправду всю жизнь – горец, в том самом благородном смысле, какой вкладывали в это слово русские классики.
Это понимали даже те партийные чиновники, которым было необязательно это понимать.
Когда “Литературная газета” организовала полет по местам, где, как она полагала (а может, и впрямь), до советской власти не было письменности, наша группа, куда входил и Фазиль Искандер, оказалась в Нальчике. Нас принимало высшее партийное начальство республики. Мы сидели в зале, куда, выдержав положенную паузу, вышел руководитель Кабардино-Балкарской АССР. Кажется, его фамилия была Мальбахов. Оглядев присутствующих, он первой же своей фразой спросил:
– Фазиль Искандер есть среди вас?
Фазиль, не выспавшийся после очередной кавказской встречи, удивленно раскрыл глаза и откликнулся. Мальбахов, радостно изменившись в лице, сказал, что просит его остаться после приема.
Оказалось, что в республике тоже есть свой Чегем. Но в отличие от абхазских руководителей, у кабардино-балкарского не было к нашему Фазилю никаких претензий, а одно только восхищение его талантом и изобразительной силой. Фазиль был увезен от нас на весь следующий день и вернулся лишь к вечеру в сопровождении молодого человека, который все время пытался обнять его, искренне полагал, что Фазиля зовут “Зефир”, и, по нашим предположениям, был майором госбезопасности, но в данном случае обеспечивал безопасность нашего друга.
Широко распространенное убеждение, что талантливые люди талантливы во всем, находило свое подтверждение в физической хваткости Искандера, едва научившегося играть в настольный теннис, как уже геройски защищавшегося далеко от стола, что является признаком определенного класса, подбадривая себя криком “Держись, перс!” Так и вижу давнюю эту картину перед корпусом пицундского отеля под грохот его родного Черного моря.
Фазиль – человек неповторимый.
Конечно, я, как и все мы, зачитывался прозой Искандера и считаю его удивительным прозаиком. Но все-таки я всегда помню дивные стихи Фазиля:
Ты видишь сам: нельзя без человека!
Юрий Ряшенцев
* * *
Как живо в моей душе пятидесятилетие Фазиля Искандера! Он уже широко известный, любимый книгочеями писатель, не знаю только, какого лагеря. Слово “лагерь” вообще аннигилируется в его присутствии. Он принадлежит планете Литература, точнее, Русская изящная словесность, настолько отточены, выверены образно и вокально его фразы. Если произносишь вслух, приятно обволакивают гортань. Прямо как стихи. Ничего удивительного! Он и есть поэт – поэт прежде всего. Не умирайте, старики! /Я вас прошу, не умирайте!.. – сколько раз я повторяла про себя это заклинание.
Русским писателем он, полуабхазец, полуперс, был тридцать лет назад. А теперь становится, уже стал писателем мировым. Многие ли творцы в слове открывают свои вселенные, заселяют их своими героями, создают свою фауну и флору? Таких единицы. Фазиль Искандер из их числа…
Когда мы подружились в середине шестидесятых, не уставали с мужем удивляться и радоваться его ненатужным репликам, всегдашним попаданиям в яблочко. Случился общественный скандал, связанный с альманахом “Метрополь”, в котором напечатался и Фазиль. Участников, как тогда водилось, тягали, вызывали для крутых объяснений. Один из коллег взял да и махнул на Северный полюс. Фазиль не осудил собрата, но пошутил: “Дрейфящая льдина”…
За столом, где собралось много гостей, известный художник Б. настроился на комплиментарный лад:
– Когда мне неважно живется, я достаю книги Искандера.
– Тебе хорошо живется, – возразил ему хозяин.
– Когда мне хорошо живется, – не смутился Б., – я тоже читаю Искандера.
– Ты заткнул мной все дырки! – нашелся Фазиль…
Мы собрались отдохнуть на юге: муж, я, дочка. Двенадцатилетняя Марина, двумя с половиной годами старше нашей Саши, оставалась в городе. “Давай возьмем ее с собой!” – решили мы с Павлом. Фазиль и Тоня были благодарны, но… деликатный Маринин отец озаботился: не помешает ли нам на отдыхе их чадо. Присылал девочке взрослые письма, она нам их читала. Запомнился отцовский наказ: “Постарайся сделать своё присутствие похожим на отсутствие”…
Пятидесятилетие Фазиля выпало на самый пик так называемого застоя. Застой был условный. Именно тогда на свет вырвался альманах “Метрополь”. Независимо от художественного уровня, независимо даже от идеологии, его авторам вменялся чуть ли не в государственную измену сам факт участия в неподцензурном издании. Фазиль держался молодцом, ни перед кем не лебезил, не каялся. Потом в одном из интервью он скажет, что его не раз вызывали “наверх” – и в КГБ и в ЦК партии, в основном как “подписанта” – за то, что подписывал письма в защиту гонимых. Закалка приобретена была задолго до “Метрополя”.
Ныне уже подзабылось, что члены СП ежемесячно получали книжечки-календари с длинным списком писателей-юбиляров. Так вот: пятидесятилетие одного из лучших писателей СССР было опущено!
Но друзья и коллеги тем более горячо отозвались на его приглашение… Не высшего ранга ресторан “Черемушки” на Юго-Западе. Черемушки, сказал Лев Копелев, когда все собрались в банкетном зале и приготовились к трапезе, есть везде, даже в ГДР, где он побывал десять лет назад. Черемушки – символ стандартизации. Фазиль же противостоит ей. Пусть так и будет. Пусть наш друг не поддается “черемушкам”…
Юрий Трифонов с женой Ольгой, тоже писательницей, Белла Ахмадулина и Борис Мессерер, Ирина Эренбург, Камилл Икрамов, Василий Аксенов, Андрей Битов, Юлий Даниэль, Ион Друцэ, Сарнов, Чухонцев, Рассадин, Юлий Ким, Виктор Ерофеев, вскоре умерший Владимир Левин, вскоре уехавший в эмиграцию Лев Левицкий, Евгений Попов – кого не назвала, простите. Думаю, не часто “Черемушки” видели такой блестящий сбор.
Читались стихи, вспыхивали дебаты. Фазиль неизменно шутил. Когда кто-то сказал, что рядом с нами, скованными условностями, есть совершенно раскованный человек, человек эпохи Ренессанса, виновник торжества не преминул заметить:
– Если бы еще знать, что это такое…
Ион Друцэ говорил о черном цыганском глазе юбиляра, который высматривает не чего бы украсть…
– А чего украли, – заключил хозяин застолья.
Вино развязывает язык. В его случае сообщает речи еще больше талантливости и душевной обнаженности. В тот вечер Фазиль был особенно откровенен с нами. Говорил, что, приехав из Абхазии в Москву, был наивен в художественном отношении, но никогда – в социальном. Он часто бывал в деревне и видел, что крестьянин больше любит скот, чем диктатуру пролетариата.
А закончил он так:
– У Бориса Слуцкого есть потрясающая строка: мы свою линию гнули. И я хочу сказать всем сидящим тут: мы свою линию гнули, гнем и будем… как это правильнее по-русски?
“Гнуть” – со смехом подсказали ему.
– Гнуть! – подхватил Фазиль радостно. – А наши недруги гнили, гниют и будут гнить.
И снова произносились здравицы, читались стихи. Страстно, с полной отдачей прочел Искандер неизвестное мне четверостишие: Не упрекай сибиряка, / Что он в кармане носит нож. / Он так на русского похож, /Как барс похож на барсука.
– Кто знает, чье это? – спросил он у нас о провокационном четверостишии. Ответ знал только Евгений Попов: “Ивана Ерошина”…
Ого, подумала я. Я самообольщаюсь, считая, что знаю Фазиля. А что там, за этой яркой кавказской внешностью, за этим змеино-мудрым языком и не менее острым пером?
Он сам как-то признался: бездна.
Тамара Жирмунская
* * *
Дорогой Фазиль, я рад и счастлив поздравить тебя с дивным юбилеем! Пользуюсь случаем, чтобы принести тебе свою глубокую благодарность за то блаженство, с которым я всегда читаю твои книги. Какое мужество ты проявлял в те годы, уже не понять сегодняшнему поколению, но мы-то в полной мере можем оценить его, спасибо тебе за стойкую верность своему таланту. Я горжусь (не смейся), что оказался твоим современником. Будь ещё много лет здоров, а мудрость, я уверен – ты не потеряешь.
Жму руку, обнимаю, с древнееврейским приветом
Игорь Губерман
* * *
Ни у кого, кроме Фазиля, я не вижу такого парадоксального сочетания: эпический юмор – и романтический пафос. Причём первое – это проза, второе – стихи. У Гоголя в “Мёртвых душах” найдём и то и другое. А у Фазиля – словно два разных автора. Один – как Ходжа Насреддин, едет на осле по своим родным горам и ущельям и поглядывает по сторонам весело, зорко и доброжелательно. Другой – стоит на вершине, запахнувшись в бурку, высокий, громоподобный, со сверкающими глазами, и от речей его срываются лавины и рушатся утёсы. Первый подробно рассказывает, всё время посмеиваясь либо над героем, либо над ситуацией. Второй – вещает, всегда серьёзно. И русский язык послушен рукам этого гончара, как глина, независимо от того, лепит ли он кувшин для вина или амфору для благовоний. Булат переходил от песни к историческому роману без таких перепадов. А Фазиль, мне казалось, всё время мечтая о высоком глаголе, только замахнётся пером над бумагой, как вдруг из-за угла покажется знакомая фигура, и дядя Сандро таинственно поманит его в своё очередное невероятное приключение.
Я даже пытался изобразить этот процесс.
ИСКАНДЕР ФАЗИЛЬ
И вот очнулся дремлющий орёл;
Огнём дохнула туча; дрогнул дол.
Осталось приложить перо к бумаге
И загремит Божественный Глагол!
Но, чуть бумагу тронуло перо,
Его куда-то боком повело,
Пошли замысловатые зигзаги,
Полезли руки в боки, бес в ребро, –
И вот, кряхтя и вызывая смех,
Пророс и встал чудовищный орех,
Корявый исполин абхазской саги,
Вполне ещё пускающий побег.
И вот к нему-то цепью роковой
Прикован ты с цевницей громовой,
И в пьянице, лентяе и бродяге
Погиб твой романтический герой…
Но в ночь, когда орех угрюмо спит,
От цепи отцепляется пиит
И достаёт перо, хлебнув из фляги, –
И блещет молния!..
И дол дрожит!..
Юлий Ким
* * *
Редко когда по прошествии сорока лет вспоминаешь точную дату какого-то события. Но это был особый день решительной перемены нашей жизни, потому так памятна дата 9 сентября 1967 года.
Это был теплый солнечный день, мы с двумя друзьями поехали в Нескучный сад и там зашли в бывший дворец графа Орлова, где расположилась городская библиотека. Пошли мы туда в поисках только что вышедшей книги Андрея Битова о поездке в Армению и с надеждой найти “Новый мир”, в котором напечатали “Созвездие Козлотура”. Битова не нашли, а вот журнал, уже изрядно потрепанный, был. Библиотекарь зорко наблюдала, чтобы мы его не увели – она слышала наш гомерический хохот в пустом читальном зале. Читали этот шедевр Искандера вслух и были просто потрясены – как это могли напечатать, как появился писатель, каждое слово, каждая шутка которого так смешна, так многозначительна, так убийственна?! Тогда подумалось, что только люди, пожившие в разноплеменной среде, могли до конца почувствовать весь аромат потрясающего юмора Фазиля Абдуловича, что только человек, принадлежащий к разным культурам, мог уловить эти смешные особенности, высвечивающиеся при столкновениях идиотизма советской действительности с мудрым укладом абхазов.
Так начался наш заочный роман с писателем Фазилем Искандером.
Когда мы познакомились – теперь уже не вспомнить, в доме ли Сухаревых или у Окуджавы, – его книги были изучены вдоль и поперек. Шутки Фазиля были в бытовом обороте всех наших родственников. Потому так стремительно и естественно (для нас) было начало очного общения. С нашим знакомством не изменилось ничего в абсолютном восхищении и, если хотите, преклонении перед его талантом. Нам посчастливилось наблюдать, какой успех имели романы Искандера в Италии. Все, о чем он пишет, оказалось таким близким и понятным людям, живущим на Средиземноморском побережье. Понятие справедливости, чести, достоинства, аскетизм, любовь к земле, уважительное отношение к смерти и покойным – традиции, восходящие к самым древним культурам. Оказалось, что Фазиль писал для людей независимо от того, где они живут. Он им открыл существование Абхазии.
Со дня нашего знакомства прошла жизнь. Счастливая жизнь, в которой радостью были книги Фазиля. Мы с ними не расстаемся никогда. Читаем и перечитываем, каждый раз заново погружаемся с головой в мир его теперь уже родных нам героев.
Только подлинная классика может переживать многократное прочтение. Только в ней каждый раз заново ты открываешь нечто, что вызывает в душе отклик и волнение, когда закипает слеза. Для нас наш дорогой друг – последний из могикан, классик, живущий сегодня! Фазиль продолжает традиции великой когорты писателей русской литературы, восходящие к XIX веку. Человек, в котором соединилась абхазская и персидская кровь, русский писатель Искандер внес огромный вклад в нашу словесность. Он показал, как можно быть знаменитым писателем, не продаваясь и не отступая от себя в угоду разным сезонам за окном.
Как прекрасно, что такой огромный талант достался такому кристально чистому, детскому человеку! Мы счастливы, что Ф. Искандер живет всю жизнь на той гражданской и гуманистической высоте, которая адекватна его редкому писательскому дару! Хочется просить бессмертного дядю Сандро из Чегема провозгласить пожелание Фазилю жить долго и счастливо, продолжать преподносить нам уроки жизни, за это мы все и пьем!!! Ура Фазилю!
Татьяна и Сергей Никитины
* * *
Я человек не аналитический, скажу как умею. В прозу Фазиля Искандера я влюбилась еще в юности, прочтя в одноимённом журнале его рассказ. Кажется, это было “Чаепитие и любовь к морю”. И душа моя навеки поселилась на той веранде, где тётушка Чика нарезает для своей гостьи в чай “весь сочащийся, исходящий соком персик”…
Много лет спустя, когда мы с Жанной Переляевой открыли на “Радио России” свою “Литературную аптеку”, сочащиеся радостью тексты Искандера прочно вошли у нас в первую десятку самых целебных книг всех времён и народов. А в номинациях “книга-витамин” и “книга-убежище” – даже в первую пятёрку. Что персики! Тончайшие движения человеческой души описаны у него с такой… не знаю… ликующей точностью! И даже ощущая вместе с Чиком “какую-то грустную бессердечность жизни”, лично я при этом испытываю еще и благодарный восторг от точного – до мурашек – расположения слов и фраз.
А между прочим, лет этак двадцать назад наши фамилии часто звучали рядом. Входя в раздевалку литфондовского детсадика, я уже с порога слышала трубный глас несравненной Альбины Игнатьевны:
– Серёжа Бородицкий! И Шурик Искандер! Прекратите немедленно!!!
С ностальгическим вздохом прекращаю и я свое сумбурное выступление. С днём рождения, Фазиль Абдулович! Здоровья, счастья, праздника! И ожидания праздника – тоже.
Марина Бородицкая
* * *
Абхазия – это Аджария? – Абхазия – это Абхазия.
Это был урок не географии, но – достоинства, без которого нет ни человека, ни литературы…
Мало иметь редкое имя, чтобы уже не требовалось произносить фамилию.
Фазиль – вошло в русскую литературу сразу, накрепко и без вариантов. Вошло рядом с именами Булата и Беллы… Счастливейшие времена! И счастливейшее наше поколение, входившее в жизнь с именами этих небожителей на устах.
Даже не хочется сравнивать ту систему литературных координат с нынешней.
Его язык счастливо узнается читающими.
О, эта подробная искандеровская фраза! – автор неспешно вертит в руках явление, он осматривает его с разных сторон, ища и уточняя смыслы… Автор никуда не торопится, исследуя жизнь, – как тот дедушка из раннего рассказа про Чика, раз за разом тюкающий топориком по упрямому кусту, он знает: точка приложения его усилий никуда не денется…
Спешить не надо – надо приглядеться, правильно оценить и найти точные слова. А смешно выйдет само, потому что юмор растворен в бытии, как соль в южном море.
Впрочем, разлагать счастье искандеровской прозы на алгоритмы – безнадежное дело. Куда приятнее и полезнее – медленно перечитать его чегемскую сагу, в которой, как вселенная в капле воды, просторно расположился век…
Виктор Шендерович