Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 28, 2008
положим, на век – и не в этой стране,
я мог бы в серьёзном и пафосном раже
выстраивать жизнь, подходящую мне.
Пусть был бы отец некультурен и беден,
а то и лежал в это время в гробу,
я с детства усвоил бы много отметин,
которые круто меняют судьбу.
Я был не таким бы, как прочие дети –
они из фамилий, а я-то ничей.
Я мог бы учиться на медные деньги,
не тратя впустую ни дней, ни ночей.
Стараясь, мы быстро и правильно зреем:
в согласии почва, поливка и свет.
Я стал бы успешным и сытым евреем –
завистливо люди смотрели бы вслед.
Я жил бы в заботах, везде поспевая,
везде поспевая, везде и всегда.
Меня обошла бы война мировая –
я за морем был бы в лихие года.
Как много меняют пространства и сроки! –
призвание тоже прошло б стороной,
поскольку вот эти курьёзные строки
писал бы заведомо кто-то иной.
А чтобы своей соответствовать музе
с таким же усердьем и с тем же умом,
я вновь бы родился в Советском Союзе,
в году, соответственно, тридцать седьмом.
Учился бы я совершенно бесплатно,
но жил бы под прессом партийных идей
и путь мой таким же мог быть, вероятно,
когда повстречал бы я тех же людей.
И эти стихи написал бы я снова,
пройдя по дороге совсем не любой.
Я тот, кто я есть, и не знаю такого,
с кем нынче хотел бы махнуться судьбой.
Не так безобидно: личину наденьте –
она прирастёт, навсегда превратив…
Я мог бы учиться на медные деньги,
но это вполне фантастичный мотив.
2.
Что мне делать, о посох Исайи, с твоей прямизной?
Я с детства был слабый, больной и хромой,
но взял на дорогу я посох прямой,
и все постепенно узнали меня:
он тот, что проходит, спины не клоня.
Так шёл я по свету, суров и упрям,
и посох мой был несгибаем и прям,
и ежели я захромаю, устав,
он был мне закон, и пример, и устав.
Я шёл среди праздников и похорон,
я шёл среди мумий и громких имён.
Владыка глядел горделиво с коня,
но мимо я шёл, головы не клоня.
Мой посох был прям и дорога пряма,
хватало мне воли, хватало ума.
Я земли прошёл и прошёл города,
и вот я пришёл – и не знаю куда…
3.
Мне снятся города потерянной земли.
Мне снятся города оставленной земли,
но выглядят не так, как их когда-то видел.
Бог памятью меня как будто не обидел,
но облики свои они не сберегли.
На грязных мостовых – булыжник и торец;
заборы из досо́к, дома из чёрных брёвен,
и окна у иных почти с травою вровень,
и дом из кирпича – едва ли не дворец.
Назавтра по ТВ реальность вижу я:
бетона и стекла крутая панорама,
и станции метро, и яркая реклама,
и на больших шоссе – живых огней струя.
Но вновь приходит ночь, и вновь идут во сне
картины бытия с отходом века на три,
и всё не разберу – на жизненном театре
что за слепая роль предназначалась мне?
4.
Я сам, природа, страсть и смерть.
Поэты пишут о волненьях страсти
в любой земле в любые времена;
ещё, бывает, о неправой власти,
о том, как нас уродует она.
Поэты пишут о траве и звёздах,
о старых рощах, полных тишины;
ещё порой о том, что горек воздух,
отравленный войной и без войны.
Поэты пишут о дарах Господних –
о том огне, что в небесах и в нас;
ещё о том – но реже, – что сегодня
всё больше тех, в которых он угас.
Поэты пишут о пророках, судьях,
о злых друзьях и праведных врагах…
Поэты пишут о себе и людях.
Все остальные пишут о деньгах.
5.
… я еду от меня ко мне через меня.
По улице иду, и улица слышна,
так, словно бы со мной звучащая кассета:
из каждого сейчас открытого окна –
то музыка, то смех, то громкая беседа.
Но хоть по струнам бей, а хоть во тьму кричи,
звучанье с тишиной почти неотличимы –
весь этот белый шум, разлившийся в ночи,
не вызовет во мне ни страсти, ни кручины.
И вдруг в какой-то миг в четыре ноты трель
с экрана, где идёт сегодняшнее действо, –
и я перенесён за тридевять земель,
в иные времена, в моё больное детство.
Я там в пустом дому, где радио поёт,
я слышу эту трель – высоких клавиш пенье,
и робкая душа срывается в полёт,
чтоб слово отыскать, созвучное мгновенью.
Неопытна душа, но открывает суть,
бесстрашно в высоте над бездною покоясь,
и прозревает путь – нелёгкий долгий путь –
и родственной души необъяснимый поиск.
Я там – и снова здесь, в полночной тишине,
я тот же, что и был, но стал как будто новым.
Иду я от меня через меня ко мне,
и впитываю звук, и отвечаю словом.
6.
Перестали читать мы наивные книжки…
Мы наивные книжки читали,
мы наивные фильмы смотрели.
Грели душу простые детали,
уши тешили мягкие трели.
И казалось, что так и продлится
бесконечная наша дорога,
и что будут приветливы лица,
и что трудностей будет немного.
Но не дважды потом и не трижды
посмеялась планида над нами:
что творишь ты и что говоришь ты,
исполняется лишь временами,
да и то не в задуманном виде,
а в каких-то ошмётках убогих…
И живёшь в постоянной обиде –
на кого? А признайся – на многих!
Эти злобны, а эти сановны,
а у этих отсутствует жалость –
а они ведь всего и виновны,
что тебе на пути повстречались.
Только опыту чуть поднабрался,
чтобы в собственной выразить коде,
только в чём-то слегка разобрался –
а уже и финал на подходе.
Да и путь-то не кажется длинным –
лишь на прошлое щуришься слепо.
Снова тянет к наивным картинам,
где герои добры и нелепы.
Вновь читаем наивные книги,
их сюжет со своим примиряя,
персонажей прекрасные лики
без боязни к себе примеряя…
7.
Внезапно свет погас и счётчик замолчал.
Пришлось во тьме зажечь свечу из поминальных.
И всплыли имена и близких мне, и дальних,
как будто было здесь начало всех начал.
Как будто тот огонь, что я в руке держал,
что освещал лишь мне короткую дорогу,
был неспроста зажжён: он был угоден Богу
и потому не мне, а всем принадлежал.
Так шёл я со свечой, и был мой шаг нескор,
и тех, кого уж нет, я вспоминал в печали,
и в памяти моей их голоса звучали
так, словно бы они живые до сих пор.
А кто-то шёл за мной, но кто – не ведал я,
лишь знал, что он идёт, пока свеча не гаснет,
и каждый малый шаг был мимолётный праздник,
как малая свеча во мраке бытия.
январь-февраль 2008