Главы из романа
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 28, 2008
Нарукавники для журавлей *
* Главы из романа.
4.
Не часто получалось, но Симеона всегда интересовало быть начеку. Есть такое выражение. Означает вроде бы готовность к сюрпризам. Или способность увидеть что-то неуловимое поверх голов, вне толпы. Иногда он встречался глазами с такими же. Но это мог быть и карманный вор. В другой раз это был красивый представительный мужчина в костюме-тройке. Переходил дорогу от здания МХАТа к маленькому театральному кафе напротив. Тот ему даже подмигнул. Мол, вижу, что и ты на подъёме. Тоже, что ли, премьера сегодня? Почти сразу Симеон вспомнил, кто это. В каких фильмах его видел. Таксист. “Три тополя на Плющихе”. Бретёр Долохов. “Война и мир”. Это был известный и энергичный Олег Ефремов. Вообще присуще людям на виду быть со вспышкой. У актёров немножко другое. Клара Новикова и Михаил Козаков посматривали по сторонам. Узнают их или не узнают. Козаков даже слегка кивал, если встречался глазами. На всякий случай. Мол, помню, как же, встречались. Хотя, конечно, всех не упомнишь. Григорий Григориу, наоборот, прятался за поднятый воротник и под поля шляпы, якобы от докучливой славы. Хотя его как раз никто и не узнавал. Наоборот, этим он привлекал к себе внимание. Чего он вроде бы не хотел. Или все-таки хотел? Кто это там прячется, маскируясь, как киношный шпион? Уж не шпион ли взаправду? Нет, это всего-навсего актёр Григорий Григориу. Табор уходит в небо.
Поэта и исполнителя собственных песен Булата Окуджаву срочно вызвали наверх и спросили:
– Получены сведения, что вы, будучи в командировке в Париже, втихаря, без спросу и разрешения, ездили в Лондон. И обратно. Что можете сказать в своё оправдание?
– Я не ездил.
– Положите партбилет на стол.
– Не положу.
– Правильно, этим не бросаются. Вот фотографии вашего пребывания в Лондоне. Тут двух мнений быть не может. Покайтесь, и мы вам простим. А врать нам не надо.
В другой раз это был не актёр, а топтун. Симеону было даже интересно заметить в первый раз за собой слежку. А тот даже и не скрывал, что прицепился и идёт за ним. Как бы предупреждал. Не ходи больше в этот дом. Попадёшь под колпак и уже не выберешься. Всю жизнь тебе поломаем. Тут даже больше подходит выражение быть на стрёме, чем быть начеку. Понятно, ведь он на работе.
Через много лет, на Греческих островах, на верхней палубе теплохода он заметил сексапильную парочку. И увидел, чего другие не просекали. Что они были на работе. Их наняли. Изображать любовь, лёгкую эротику, создавать атмосферу. Заводить публику на романтические отношения и продолжение банкета. То есть праздника. Он читал об этом в книжке “Рэгтайм”, и вот на тебе, действительно есть такая профессия. В той книжке на пароходе через Атлантику профессиональная парочка изображала молодожёнов в свадебном путешествии. Они держались за руки, танцевали, целовались на виду. Когда на них не смотрели, они немножко расслаблялись, позволяли себе отдыхать. Видимо, это окупается для пароходной компании – нанимать влюблённых. Параллельно с массовиками-затейниками. Не дороже, чем брать на борт команду КВН или поэтов-сатириков.
А на суше известный поэт Евгений Евтушенко был удивлён, озабочен и удручен неуспехом своего режиссерского дебюта – автобиографического фильма “Станция Зима”. В прокате шёл незаметно, недолго, вторым экраном, без публики, без кассы.
Евтушенко приглашал друзей и знакомых, группами и поодиночке к себе на дачу и прокручивал им фильм. Ждал адекватной реакции, объяснял детали, как много вложил личного, сокровенного. И не встречал понимания. Отделывались общими фразами, отмалчивались, уклонялись. Дежурно хвалили, чтоб не обидеть хозяина, с прохладцей, без огонька. Это чувствуется. И он этого не разумел. Похоже на заговор.
Спровадив гостей, оставался в одиночестве и снова запускал плёнку. И тогда всё совпадало. Полное понимание и попадание. Можно смело говорить, что фильм нашёл своего зрителя. А это, в конечном счёте, самое главное.
Примерно в это же время вся необъятная страна завороженно смотрела сериал “Семнадцать мгновений весны”. Хлеба и зрелищ не хватало. А тут несколько вечеров и утром повторяют. Симпатичные интеллигентные фашисты в прекрасном исполнении. Мюллер в своём кабинете отодвигает штору затемнения и выглядывает в окно. Там закрываются борта и грузовики с солдатами выезжают за ворота. Симеон с другом переглянулись и засмеялись. Эти грузовики из другого фильма. Стибрила Советская власть чужие кадры и пришила себе. Ни дня без кривой строчки. Накануне они смотрели в дальнем кинотеатре западногерманский художественный фильм о последних днях войны, о “Гитлерюгенде”. Так эти грузовики оттуда. Можно даже сличить номера, наверное. Они одни случайно просекли, а вся страна схавала. Это ли не избранничество. Не тонкий намёк на толстые обстоятельства. Заметить, что шито белыми нитками, что подтверждается внутреннее ощущение. Мюллер из советского фильма смотрит в окно на грузовики из немецкой ленты, и они передают ему привет с родины, через фотомонтаж.
В этот исторический отрезок поэт, прозаик и дипломат Владимир Солоухин, разгорячённый ужином, выходил из ресторана ЦДЛ с двумя молодыми поклонницами. Только что он получил гонорар за очередную книжку. На этот раз о русских иконах. В прозе он в основном проявился как собиратель. Написал книжки про цветы, ягоды, грибы. Теперь вот – как он собирал по деревням русские старинные иконы. Деловые люди по Москве только руками разводили. В какой удивительной стране мы живём. Солоухин зарабатывает деньги, описывая, как он делал то, за что других в тюрьму сажают с конфискацией.
Другой вариант выражения “быть начеку” можно сформулировать как “быть на пике формы”. Быть на высоте. Для Симеона это и связано с самолётом. Самым простым, кукурузником. Он и не подозревал, что на нём совершаются авиарейсы. Думал, что распыляют удобрения над полями. И сумма за билет интересная – три рубля. За рубль можно было доехать на автобусе часа за два с половиной. Но небо манит. Самолёт одномоторный. И этот один пропеллер поднимает в воздух? Шесть пассажиров и два члена экипажа? Деревянные лавки вдоль бортов, а не поперёк. Лететь будем боком. И одна женщина. В строгом пальто ниже колен, красный длинный шарф, волосы уложены, лицо спокойное, непроницаемое. Ей бы в Европу на лайнере, а не в райцентр Каменка непонятно на чём.
Лётчики вошли, захлопнули дверь и прикрутили её проволокой изнутри для надёжности. Лететь сорок минут. Пассажиры понимали, что попали в переплёт. Никто с утра не готовился к смерти. Только женщина, казалось, была готова на всё. Мутило, когда взлетели. Кто-то воспользовался пакетом. Лётчики курили и ориентировались на глазок, по посевам. Дама изредка пользовалась крошечным носовым платком, вынимая его из-под манжеты. Симеон старался соответствовать и быть солидарным с дамой. Но ей не нужна была солидарность, она справлялась и так. Было в ней что-то от законченного произведения искусства. В хвосте таки стояли мешки. Может быть, с удобрением. Подхалтурить на обратном пути, если не будет пассажиров. Он ей не ровня. Птицы разного полёта с билетом по одной цене. Себя он ощущал как детский конструктор в разобранном виде, который ещё предстоит собрать. И не с первого раза получится. Останутся лишние детали. Да и со второго раза останутся. А она уже как действующая модель. Спрыснутая лаком, в облаке парфюма. На пике формы, что называется, кто понимает.
Дагестанский поэт всесоюзного значения Расул Гамзатов неспешно вышагивал в вечерней Москве по улице Горького. Крупный, вальяжный, с красным не от загара лицом. Странно, что он без свиты. Где его кунаки? Его только что проводили из-за стола и уже ждут в другом месте неподалёку. Можно и прогуляться. Счастливо сложилась его судьба. Так получилось, что в последнее время шёл он от застолья к застолью. И по-другому, видимо, уже не будет. Везде он желанный. Совсем как аксакалы в родном ауле. Только аул побольше.
Симеону собственная внешность никогда не нравилась. Смотрел в зеркало и сразу отворачивался, чтоб не расстраиваться. Хотя детали на месте. И всё очень относительно. Недавно наблюдал теннис по телевизору. Играла вторая ракетка мира с аутсайдером, спортсменом из второй сотни по рейтингу. Вторая ракетка уверенно гоняет вторую сотню по корту. Супермен, красавец-латинос. Особенный модный прикид в экипировке. Бермуды ввёл в обиход вместо шорт. Интересная маечка подчёркивает красоту оголенных рук с бицепсами. Кокетливая повязка на голове. Глаза горят. Превосходство во всём. Идеальный человеческий экземпляр. Хочется смотреть и смотреть. И деньги платят хорошие за эту лёгкость. И вдруг он начинает проигрывать. Второй сет сдал на тай-брейке. В третьем его уже гоняют по углам как цуцика. Что за хлюпик на корте, хотя и дылда? А эти нелепые бермуды вместо нормальных шорт, они же в коленках мешают ему бегать. Повязка от мигрени на голове, потемневшая от пота майка. Глаза затравленные. Где его раскопали, кто назначил его второй ракеткой? Даже не позлорадствуешь, просто по-человечески жалко. Бегать за деньги по квадрату за маленьким мячиком на потеху публике. Отсюда вывод. Или даже два. Когда проигрываешь, не стоит смотреть в зеркало. Ничего хорошего в нем не увидишь. И, когда смотришь в зеркало – всегда проигрываешь. Так получается. Это слабость – смотреться в зеркало. Значит, засомневался в собственном убеждении, что ты красив. Хотя бы внутренней красотой. Есть ещё выводы, но они мельчают по мере продолжения. Неплохо бы во время остановиться.
Врёт зеркало или не врёт, но Симеон так до конца и не разобрался, нравится он женщинам или нет. А это было важно для него. И когда нравится, то за что.
Одно высказывание заинтересовало его по-настоящему. Случайная знакомая сказала, что за ним интересно наблюдать. Что он возвышенный, где-то как бы витает. Где?
Больше они не пересекались. А неплохо было бы поговорить с ней о возвышенном. Что она имела в виду?
Некоторые девушки говорили ему, что лучше остаться друзьями. Секс это не главное, или даже лишнее. Возможно, они были неискренни, лукавили. Но не исключено, что он больше устраивал их как человек, чем как мужчина. Может же такое быть. Как друг, собеседник, товарищ по интересам. Некоторые оказались правы, что не стоило доводить до интимных отношений. Можно всё испортить.
Одна подружка утверждала, что он похож на актёра Кайдановского, и вроде бы прозвучало, что если она ему и изменит когда-нибудь, то только с актёром Кайдановским. Со Сталкером из одноимённого кинофильма. Казалось бы, гордиться нужно. Симеон предпочёл, в итоге, чтобы сразу обратились по адресу, а не к посреднику. Как-то он не был готов в то время, чтобы ему изменяли. Даже с киноидолом.
Другая его многолетняя подруга сказала, что он нравится ей в этом замшевом пиджаке. Похож на польского аристократа. В их доме тогда зеркала не было. Он взглянул по случаю на своё отражение в витрине магазина винно-коньячных изделий Молдавии. Чтобы оценить это сравнение. Что да, то да. Слегка пьян, слева раскован, справа захудал. Типичная шляхта. До этого он ничего не имел против Кайдановского и польских аристократов. Но в итоге стал нервно относиться к своим гипотетическим соперникам.
Не юноша уже, поэт и художник Дмитрий Пригов развешивал листки со своими стихами на деревьях в районном парке. Где его задержал наряд милиции в этом процессе. Стихи сомнительного содержания. И сам способ публикации хулиганский. И вообще, где документ, что он поэт.
Вызволять его приехал тандем из Беллы Ахмадулиной и Бориса Мессерера. У них были документы, что они поэт и художник. В пользу Пригова можно предположить, что у Гомера и Ван Гога тоже не было удостоверения члена творческого союза. Что не умаляет значения тех, у кого такой документ есть. Тем более если это позволяет им вытаскивать из каталажки товарищей без документов.
На некоторых деревьях вместо стихов висели конверты с исписанной и изорванной внутри бумагой. Так просто не восстановить. Ещё более подозрительно и неблагонадёжно. Административно наказуемое можно легко переквалифицировать в уголовное. Согласно духу и букве закона. На конверте надпись: гробик с мертворожденным стихотворением. Это бред или намёк? Что имеется в виду? Он подозрительный тип на милицейский глазок, вот что. Не хочется выпускать такого из обезьянника.
По газонам не ходить. Но Симеон как-то прошёл, и ему повезло в любви. Потом девушка призналась, что из двух претендентов она выбрала его, когда он пошел к ней прямо по траве. А его товарищ и соперник предпочёл в обход по дорожке. И опоздал секунд на семь. А на деле – на целый любовный роман. Типа курортного. По продолжительности. Дело всё же было не на курорте. Интересно, что могло и повернуться задом наперёд, совсем наоборот. Могло понравиться, что мужчина пошёл по дорожке, как цивилизованный, а не попёрся через газон, как мужлан. Такой казус. Вот так повезло. Или не повезло.
Иногда женщинам нравилось, как он шутит. Слышится смех. Уже интересно. Тут два варианта: либо смешливая дурочка, либо действительно оценила хороший юмор. Начинаешь вспоминать, что же ты такого сказал. В любом юморе есть брак и натяжка. Какой минимум брака должен быть, чтобы шутка состоялась? Это вопрос вкуса. Можно прослыть шутом, если много шутишь. Если шутка плоская, то ты вообще пошляк.
То же самое с разговорами. Что бы ни сказал и как, всегда можно сказать лучше. Сказал лучше, но и это не удовлетворяет. Всё не то. Лучше было промолчать.
Если молчишь, значит, нечего сказать. И нет контакта. Нет критериев. Иногда поговоришь – и на душе легче станет. Наполняешься теплотой. Пошутишь, посмеются, и обстановка разряжается. Всем становится легче. Хотя, конечно, многовато брака и в шутках и в разговорах. До ста процентов доходит иногда. И тогда просто хочется кому-то насильно заткнуть рот. Может быть, самому себе.
Московские поэты Борис Викторов, Александр Ерёменко и Виктор Зуев отправились в экспедицию на заработки, на Северный рыболовецкий флот. От Бюро пропаганды художественной литературы. Плавбаза дрейфовала в Баренцевом море. К ней подходили траулеры разгружать рыбу. Поэтов в люльке на лебёдке спускали на прибывшее судно. И там они читали стихи. Вели разговоры о том о сём. Рыбакам было интересно пообщаться с новым человеком, с Большой земли. Капитан подписывал командировку. По расценкам плюс северный коэффициент.
За две недели все траулеры были культурно сагитированы по линии художественной литературы. Но поэтам пришлось промаяться на плавбазе ещё месяц. Не было тремпа на материк. Безделье угнетало. Можно было пойти по второму кругу, но уже не оплачивалось. И все рыбаки уже охвачены. Надо соблюдать меру, не допускать перебора. Ещё уйдут с головой в литературу, а кому-то надо и рыбу ловить.
После возвращения из экспедиции Саша Еременко сидел в Щелкове на подоконнике ногами внутрь. С кем-то чем-то хотелось поделиться. Снаружи шёл прохожий. Поэт его окликнул и протянул стакан вина. Мужик подошёл, выпил, подождал чуток, не будет ли продолжения, и пошёл дальше.
Примерно в такое же бабье лето, но больше столетия до этого, другой литератор, Лев Толстой, записал в свой черновик по этому поводу: “Наше национальное хлебосольство зачастую нас и губит. – Не изволите ли рюмочку, и закусить? – Отчего же, пожалуй, не откажусь. Это “не откажусь” тоже является признаком нашего национального характера. Сколько молодых людей входят в такую жизнь и выходят без единого зуба, мысли и волоса”. Если это можно назвать выходом.
Симеон всегда чувствовал, а потом и пришёл к выводу, что мужчина и женщина не понимают друг друга. И это скорее хорошо, чем плохо. В этом-то и интрига. Так задумано. Иногда, конечно, и понимать-то особенно нечего. Очень много пустых мест с обеих сторон. Но когда есть что понимать – нет понимания.
Как пример понимания, Симеон мог привести такой пример того, что имеет в виду. Заходит он ночью в спальню. Просто лечь и поспать. Свет не зажигает, знает маршрут в темноте. Старается не шуметь, но подруга просыпается и просит дать ей носовой платок. Он открывает дверцу шкафа и на ощупь находит стопку. Потом спрашивает: Тебе какого цвета? После паузы ответ: Чёрного.
Где-то так. Это была минута счастья. Такое ненавязчивое взаимопонимание. В лёгкой манере. В три часа ночи.
Его отношениям с женщинами, с жёнами приходит конец, когда они начинают делать ему замечания. И тут оправдывайся не оправдывайся, ничего не поможет. Желание оправдаться только усугубляет вину. Даже если её нет. А она есть. Причем с самого начала. Оправдываешься, значит, виноват. А он, что ли, хотел быть непогрешимым? Если делают замечания, значит, что-то не нравится. Он не нравится. А это конец. Он нравился себе только когда нравился другим. И ничего не поделать. Он хотел нравиться себе. Через других. Такая аномалия. Как у артистов, приблизительно. Подбирают репертуар, выступают на публике, ему хлопают, все довольны. И сам артист. Но он повторяется. С одной программой может выступать изо дня в день. Только места меняет. А Симеон не хотел повторяться. Только на экспромтах.
Подходящий, пожалуй, для него вариант по жизни – это подавать милостыню. Ты даёшь, тебя благодарят, все довольны. Недешёвое занятие. Народу нравится, когда бросают пригоршнями монеты в толпу. И правителю нравится. До драки доходит. Такая всеобщая радость. Или выкатывать бесплатно на площадь бочки с вином. Опять до драки, до непотребства.
Генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев, уже незадолго до кончины, хотя батарейки исправно меняли, поехал на спецпоезде в Белорусскую республику, на круглый юбилей, вручать орден. Кажется с Киевского, а не Белорусского вокзала. Путал след. Наверное, и спецрельсы имелись.
Он стоял с товарищами на вокзале в Минске и слушал приветственную речь. Было холодно, ветрило, а они с непокрытой головой. Работали телестанции всего Советского Союза. Кто-то, невидимый в кадре, из-за спин, поднял над Брежневым фетровую шляпу и аккуратно надел ему на голову. Тот и бровью не повёл.
– Что это было такое, – подумал Брежнев, – что-то с головой. Ага, надели шляпу. Холодно что-то у них в Минске. Надо подсказать товарищам, что пора переходить на зимнюю форму одежды. Надевать вместо шляпы шапку. В первую очередь на мою голову.
Когда приоткрылся ненадолго железный занавес и стало возможно уезжать, Мила Ланд предложила помочь Симеону выехать, через женитьбу. По дружбе, без секса. Вдвоём легче, не так ломает, начинать всё по-новому в незнакомой стране. Перелицовывать жизнь.
Одновременно другие знакомые предложили ему почти то же самое, но немножко по-другому. Есть девушка, вы один раз виделись, в общем, женитьба, но по-настоящему, с сексом. Ты ей подходишь. Симеон даже не стал особенно припоминать, кого они имели в виду. Он был в это время несвободен. Почему-то все всегда думали, что он свободен. А если и несвободен, то это несерьёзно. А для него всякий раз это было серьёзно. Пока не начинали делать ему замечаний. В среднем лет через семь после начала совместной жизни. Где-то больше, где-то меньше. И так три раза. Если кого интересует. Про счастливые цифры.
Мила Ланд уехала одна. Вена ей понравилась до восторга. Из Нью-Йорка уже не писала, или не доходило. От кого доходило, то общее мнение было таково: нравится – не нравится, а дальше точно что ехать уже некуда. Разве что на Луну. Про Милу упоминалось, что всё неплохо, работает официанткой, по утрам бегает трусцой. Совсем на неё не похоже по утрам бегать. Дальше некуда. Готовится, что ли, к чему-то, тренируется? Потом вдруг, недостоверно, неожиданно, услышалось, что машина, в которой ехала с дружком за рулём, упала с моста в воду. Машину вытащили, но пассажиров не обнаружили. Перевезла всё же кого-то в неизвестную даль.
Новопосаженный диссидент Слава Айдов получал первые впечатления тюремной жизни. Поместили его после ареста в двухместную камеру Лефортовской тюрьмы. Сокамерник, вор-рецидивист, вначале числил его подсадным. Надзиратель на второй день приказал Славе протереть глазок, чтобы он снаружи лучше видел их внутри. Слава выполнил это не подумавши, почти машинально. Сам очкарик, понимает. Хотя мог бы, конечно, и не тыкать. На другой день с тем же охранник обратился к рецидивисту. И напоролся.
– Слышь ты, мразь, тра-та, тата-та. Иди ты, тра-та та.
Если бы надзиратель пошёл, куда рецидивист его послал, он бы уже не вернулся. А вор получил трое суток карцера. Не за глазок. Бабушка надвое сказала, должны ли заключенные приходить на казнь со своей верёвкой, по тюремному уставу. А за оскорбление должностного лица при исполнении. В особо циничных выражениях.
Оставшись один, Слава почувствовал, что было бы достойней, правильней и легче на душе, если бы в карцере сидел он. И даже не так важно, куда вор послал надзирателя. А сама интонация. Второй раз даже вертухай поостережётся. Больше по этому поводу их не беспокоили.
Симеон всё же уехал, так получилось, что и по дружбе, и с сексом, хотя замечания, кажется, уже начались. Потом, гораздо позже, первый раз в Нью-Йорке, он вглядывался в холодные декабрьские воды Гудзона и пытался понять, куда девалась Мила Ланд, к чему готовилась, тренировалась. Что за маршрут следования.
Сам он снова был несвободен. По пирсу бегали его дети, пили колу из автомата и кидали куски белой булки пикирующим чайкам. Такая чисто голливудская идиллия. Его друг, ныне местный житель, тоже с маленькой дочкой за руку, заметил, что Симеон умудрился найти самую дорогую кока-колу в Нью-Йорке. Симеон вспомнил, что почти эти же слова он слышал в Москве три года назад от другого своего товарища, когда они пили пиво на Тверской в виду непьющего Пушкина. Тот сказал, что Симеон угощает самым дорогим пивом в Москве, а может, и в Европе.
Деньги не имели значения, на минуточку, раз в три года. Можно иногда и шикануть. Не всегда же заваривать пакетик чая два раза. Они же одноразовые. Хотя полтора раза – это как раз нормально. Два раза уже невкусно. А после одного раза жалко выбрасывать, остаётся неиспользованный резерв. Мотовство чистое.
В Западном Берлине в разгар советской перестройки особенно хорошо прочувствовалось, что нужно тратить, если деньги есть. Они с женой прошли паспортный контроль под Берлинской стеной на станции метро. И поехали дальше на другом метро и автобусе до вокзала. Поезд до Гамбурга отправлялся только утром. В полночь вокзал закрывался. Всех попросили освободить территорию и железные ворота сомкнулись. Это было неожиданно. Привыкши, что на вокзале, если что, можно и переночевать в ожидании поезда. Полицейские растормошили пьяного молодого человека на ступеньках вокзала, и всё стало тихо и чисто. Куда податься? Ходить кругами до утра, да ещё с багажом, каким-никаким? Примерно так они и делали. В два часа ночи они вдруг осознали, что у них же полные карманы валюты. Советская власть сделала им на прощанье покаянный подарок. Выпустила за границу в гости и разменяла триста рублей по официальному курсу. В пять раз выше настоящей стоимости рубля. Кафе открыты. Там есть услужливые люди, меню, кресла, туалет. Сиди сколько хочешь, потребляй и расслабляйся. Ты за границей в первый раз. А местные деньги, марки, это не икона. А такие же деньги, как рубль, только дешевле. Нужно тратить.
К утру в кафе осталось трое посетителей. Они и пожилой алкоголик. Но никто никого не выпроваживал. Наоборот, создавалось впечатление, что их скорее придерживают, чтоб официанты не скучали. Алкоголик, видимо, был у них постоянным. Официант с ним толковал и перешучивался. Женя, который встретил их на вокзале в Гамбурге, потом рассказал, что алкоголикам платят в Германии пособие. Типа пенсии. Это болезнь у них такая, а не вредная привычка. Государство богатое, поэтому гуманное. Причём не раз в месяц, а каждый день понемногу. Чтоб растянуть удовольствие с обеих сторон. Женя об этом знал как любознательный творческий человек. А не потому что примерял на себя шкуру алкоголика. До этого у Жени не дошло. А Симеон через много лет прикинул на себя это лично, в городе Тель-Авиве. После двух лечебниц и одного дурдома. Это реально. Сумма пенсии примерно та же, но сразу, раз в месяц. Чтоб погулял на все и скорее загнулся. Гуманность это понятно, но надо знать и меру. Всё же лишнее бремя на шее у государства. Да и видеть их ещё каждый день, выдавая по частям. Но Симеону этой пенсии было мало. Ему нужно было в пять раз больше, по его графику. Но если бы он пил в пять раз больше, что физически невозможно, в пять раз больше денег получить не получится. Сумма фиксированная. Не по заслугам, а по болезни. Даже не стал оформляться. Жадность к деньгам и привычка зарабатывать помогла ему встряхнуться и опомниться.
Так получилось, что комфортно, не думая, с приличной суммой за пазухой, посидеть в кафе в Западной Германии удалось в первый и последний раз. На следующий день, по приезде в Гамбург к Жене и его жене, состоялась утренняя пятиминутка. Пока тёпленькие. Жена поинтересовалась, какой суммой приезжие располагают. Они с Женей всё-таки студенты. За месяц пребывания их доля за питание будет составлять столько-то марок. Если нет возражений. Всё чётко, по-немецки скрупулёзно. Вынь да положь. Женя присутствовал, но как бы был ни при чём. Это что-то новое. Интересная позиция. Симеону показалось даже, что в его глазах сверкнули искорки злорадства. Мол, я своё съел от этой немчуры, а теперь ваша очередь. Были деньги и – нет денег. Это был шок! Что они сделали с нашим Женей? Эти бюргеры, филистеры. Не может такого быть. Или может. Всё-таки не виделись девять лет. Неужели они сами не поучаствовали бы в расходах по доброй воле. Но раз так, то так, если у них принято. Но за державу обидно.
Славе Айдову дали пятерик за антисоветскую деятельность. Пусть даже это была попытка. Попытку засчитали. В лагере он попал в рабочую бригаду грузчиков. Это были в основном старики, ветераны отсидки. Они знали все хитрости, как взяться, чтобы груз перемещался под собственной тяжестью. Работа превращалась в игру. Славе она стала даже в охотку. Напарник это заметил и отвел в сторону.
– Если работа нравится, то это неправильно. Забудь. Делай вид, что всё через силу. Если твое место на нарах в бараке тебе по душе, уймись, перестройся. Будь готов заменить его на самое худшее. Это правильнее. Чтоб тебя ничем нельзя было купить. Не высматривай пайку получше. Не продавайся. Потеряешь больше.
Ничего себе, попал, – думал Слава. – Согласен, это правильнее. Но тогда – не только на срок, который тянешь. А и на всё оставшееся. Не купиться тебе уже и не продаться в этой жизни.
У Симеона с Женей раньше случались моменты понимания, как он это называл. На Жениной квартире, в Кишинёве, они устроились на ночлег в смежных комнатах. Дверь не закрывали между помещениями. Вдруг захочется ещё пообщаться. Женя выключил у себя электричество и укрылся пледом с головой. Симеон у себя листал книгу. Тебе не мешает мой свет? – спросил он. – Нет. А тебе темнота из моей комнаты не мешает?
Когда Женя поехал развеяться в Крым с товарищем, Симеон написал ему письмо и вложил в конверт рубль. Шутейно. Пусть, мол, ребята ни в чём себе не отказывают. А что, хватит на трёхлитровую банку с пивом, ещё и на тараньку. Да под шум прибоя…
Вернувшись, Женя зашёл к Симеону, и они отправились погулять. По дороге Симеон проверил почту. И обнаружил это письмо. Оно вернулось. И сразу нашло адресата. И верный рубль при нём. В глубине души Симеон хотел, чтобы Женя пропил этот рубль вместе с ним. Когда отсылал. Так оно и вышло. Обойдутся и без шума прибоя.
Под Гамбургом он и Женя косили траву. Газонокосилкой. Соседи настучали в сельсовет, что трава на их участке выше нормы. И продолжает расти. Портит общий вид. Женя с женой получили уведомление с предупреждением, что будут оштрафованы. Считаем до трёх. Время пошло.
В высокой траве в процессе сенокоса обнаружилась пластиковая лодка, типа катера, почти в идеальном состоянии. Осталась от прежнего съёмщика дома. Женя задумал её продать. С заработками, судя по всему, у него приближалось к нулю. О поэзии уже никто и не говорит, в смысле доходов. Кроме расходов на чернила и бумагу. Тем более что год как не писалось. Женины картины в авангардном стиле никто не покупал. Кроме расходов на холсты и краски. Брат жены купил одну картину из соображений и в угоду толерантности. Ещё одну картину купила семья односельчан, братья и сёстры из местной православной общины. Из христианских, видимо, побуждений. В стиле кассы взаимопомощи. В общине Женю за непредсказуемое поведение называли “наш Распутин”. А продать бесхозную лодку – это уже типа мелкого бизнеса. Для начала. Уже и объявление в газету о продаже вместе с Симеоном набросали. Начерно. В рамках совместного творчества.
Но хозяин их съёмного дома, отец, кстати, жены, сообщил, что не раньше чем через пять лет. Согласно закону земли Шлезвинг-Гольштиния, бесхозная вещь, обладающая хоть какой-нибудь ценностью, обязана ждать своего хозяина в течение пяти лет. И только потом искать нового владельца.
Не дают заняться живым делом. Выбивают почву из-под ног.
– Постоянно этот старый хрыч мне кайф ломает, – сообщил Женя информацию о своём тесте. – Приезжает в пять утра собирать малину с участка на закрутки. Чтоб ни одна ягодка без дела не ушла. Пять домов сдаёт в аренду. А ты тут пфенинги считаешь, как не русский какой-то.
Следующим номером они с Женей нацелились на монументальную скульптуру. В русле самореализации. Поиска новых форм. Женя сказал, что неплохо бы соорудить нечто из обломков железа, деталей разбитых машин, выхлопных труб, рельсов. Сварить это вместе в творческом беспорядке. И посмотреть, что получится. А получиться должно гениально, с такими авторами.
Под предлогом деловых переговоров они сбежали от жён в ближайшую деревенскую пивную, где встретились с владельцем автомастерской за рюмкой шнапса и бокалом пива сверху. Рихтовщик был осторожен и напряжен. Он справедливо заметил, что металлолом тоже денег стоит. Женя намекнул на возможность взять того в соавторы. Но он опасливо уклонился от мировой, должно быть, славы. Чувствовалось, что он ожидает от этого нового русского Распутина подвоха. Поможешь ему, а он же тебя и выставит посмешищем на всю ивановскую. А Женя как бы и не исключал, что подвох возможен. И он здесь ни при чём. Жизнь везде такая, с двойным дном. А он часть жизни. Не лучше и не хуже.
Но под шнапс все трудности разрешаются легко. Сварочный аппарат – не проблема. Кто будет варить, без разницы. Бросят жребий, кому начинать. Ни тот, ни другой никогда его в руках не держали.
Но с утра, с похмелья, всё опять откладывается на неопределённое время. Где работать, где творить? Во дворе дома выгрузить груду металла и начать сварочные работы? Все окрестные мещане переполошатся. Полиция приедет протокол составлять. Надо искать мастерскую.
На чердаке у Жени лежали аудиокассеты в коробках. Роман-эпопея. Женя запечатлел кусок своей жизни и жизни окружающих в кассетах. Проект почти завершён. Штук сто пятьдесят кассет или триста пятьдесят, что-то в этом объёме. Осталось заинтересовать этим материалом общественность. Делается просто, но методически. Встал утром, включил кассету на запись. Пошла эпопея фиксироваться на плёнку. Птички поют, рукомойник гремит, яичница жарится. Но в основном, конечно, разговоры.
Симеон взял одну кассету из середины, а позже прослушал в одиночестве. Автор, он же герой, находится в гостях у приятелей, семьи музыкантов, где-то, возможно, под городом Ганновером. Музыканты успешные, играют в оркестре, в коллективе, зарплату не задерживают. Работы много, работа интересная. Герой пьёт коньяк и говорит почти без умолку. Такое впечатление, что пьёт и говорит не первый час. Темы какие-то запредельные, и все замыкается на личности героя, на его переживаниях.
Хозяевам это не очень интересно, не всё улавливают, почти не пьют, нужно быть в форме, им назавтра смычком по струнам попадать, а не по барабану. Пытаются перевести разговор на общие темы: о знакомых, о погоде, о видах на урожай. Уже поздно, наконец, спать пора. У героя всё время проскальзывает тема смерти, а потом и открытым текстом. Он говорит, что чует смерть, хочет умереть и не просто, а мученически. Неважно как, главное, чтоб мучительно. Так надо. Все от этого сильно выиграют. И скоро смогут убедиться.
Вот и подвох. Как лопатой по лицу. Ну никак не остаётся места для дружеского содействия. Помочь ему в его желании немыслимо, бесчеловечно. А помешать невозможно. Не уследишь. Не нанимать же санитара.
В конце концов, хозяева говорят, что большой смерти они ему не обещают, а маленькую рекомендуют. И сами заодно. То есть, все отправляются спать. Ему приготовлена отдельная спальня с душем и туалетом. И хватит разговоров. Конец кассеты.
5.
Вскоре Симеон с женой поехали погостить на недельку к Саше в Баварию. Напрашивается риторический вопрос. Будут ли им возвращены деньги, внесённые за питание, если они больше недели отсутствуют и будут питаться в Баварии. Если будут. И вообще, в приглашении черным по белому записано со студенческой прямотой, что принимающая сторона достаточно состоятельна, чтобы обеспечить кров, пищу и культурную программу. И гарантируют, что гости в срок покинут пределы Германии и с достоинством возвратятся на родину. Чисто риторически.
Насчёт возвращения на родину Саша сразу взял их в оборот, прямо на вокзале в Мюнхене. Заявил, что они должны просить политического убежища у американского командования в Баварии. В армии служил? Сведения стратегического характера можешь сообщить? Хотя бы фиктивные? Это сильно поможет при решении вашего вопроса.
Они в ответ отшучивались. Какого вопроса? У нас перестройка. Ничего не собираемся просить. Если понадобится, сами возьмём. В армии не служили. Но были октябрятами, пионерами и комсомольцами. И будем молчать как партизаны, если что. До последнего.
Кишинёвские, по тогдашней прописке, поэты Саша Фрадис и Женя Хорват тусовались в одном из декабрей в городе Ленинграде. Общались, болтались, налаживали связи, искали собственного применения, резонанса. В этот день они уже окончательно договорились прийти в гости, познакомиться и пообщаться с известным поэтом Александром Кушнером. Поэт по телефону был сама любезность, будет рад знакомству и ожидает их у себя к семи вечера. Фрадису даже неудобно. Уже третий раз они ему морочат голову. Договариваются, откладывают, в последний раз вообще не пришли. Или Кушнер этого не помнит, или, воистину, терпимость без границ. Если и в этот раз не случится, то, наверное, уже никогда. И вот на стрелках седьмой час, а встать и пойти не хватает сил. Дождь стучал по стеклянной, в некоторых местах, крыше. В камине горел огонь. Хозяин матросом на попутном судне уплывал следующим утром в Америку к супруге навсегда. Кривулин и Сапгир читали стихи. Саша и Женя уже отчитались в этот вечер, не без успеха. Водка казалась особенно вкусна и легка. И вот сейчас нужно всё бросить, встать и пойти к Кушнеру. В дождь, от такой компании, от кайфа. Присутствующие просто не поймут, куда они уходят. Ещё и обидятся. От них, неофициальных поэтов, уйти к официальному. Пора определяться, или-или. В третий раз, что ли, продинамят поэта Кушнера. Он их, наверное, ждёт. Какой всё-таки навязчивый. Когда собрались в полдень, не думали, что так затянется. Не ожидали, что к Виктору Кривулину нагрянет сюрпризом из Москвы Генрих Сапгир. Сапгир стоит Кушнера. Не разорваться же в конце концов на части. То ни гроша, то вдруг алтын. А может, и нету никакого такого поэта Кушнера? Расслабиться и не вспоминать.
На трассе Мюнхен–Гармиш Саша приказал пристегнуть ремни. Спидометр показывал 180. Симеон с женой впервые так разгонялись. Но слева их с лёгкостью обходили попутные машины. У Саши автомобиль не то чтобы новый. Такие здесь обгоняются. Когда Саша пытался прибавить, слышалось пугающее дребезжание. Да и некуда дальше. Спидометр разлинеен до двухсот. Считай, с предельно возможной ехали.
Позже, вспоминая эту сумасшедшую езду, Симеон подумал о том, что капитализм, пришедший нежданно на смену социализму, лишил многих людёй потенции. Тут оговорка. Потенция – это немножко другое. Лишил многих потенциала.
Когда разрешено сто километров и не нарушаешь, то есть потенциал. Есть что увеличивать. А когда свобода, скорость не ограничена, выжимаешь до предела и всё. Дальше не получается. А слева обгоняют. И начинаешь дребезжать. Был ты неофициальным, скажем, поэтом, а теперь каждый издаёт что хочет. Пиши хоть оды, панегирики, гимны, марши, – не станешь официальным поэтом. И неофициальным перестал быть. Слева обгоняют, но вряд ли это поэты. Может, поэзия вообще кончается на таких скоростях?
Раньше официальный поэт мог обогнать любого, даже без мотора, на своих двоих. Советская власть была внимательней нынешней. Ты был либо неофициальным, либо официальным. Но был Поэт!
Теперь Симеону говорят в лицо, что раньше было лучше. И кто говорит? Друзья. Вместе с ним всегда бухтели на эту власть, а теперь, вдруг, вспоминают старое по-другому. Павл и Тина приехали на три дня из Москвы в Кишинёв специально, чтобы повидаться с ним. И сказать, что раньше во многом было лучше. Слабые слои населения были защищены. На пенсию можно было прожить. А сейчас нет. Павл так даже кипятился: ты представляешь, какая пенсия будет у Тины? А она, между прочим, архитектор.
До этого момента Тина соглашалась с Павлом. Но тут ей вдруг резко не приглянулась постановка вопроса. Чего это Павл так переживает за её пенсию. Что за поползновения? О своей бы побеспокоился. И вообще, он, что ли, намекает на её возраст?
– А я не собираюсь на пенсию, – сказала Тина. – Я творческий человек. Всегда буду работать. И далеко не факт, что у меня будет маленькая пенсия.
Павл сразу поостыл. Немного поуспокоился насчёт Тининых перспектив. Примечательно, что Павл не говорит о себе. По логике, ему не полагается вообще никакой пенсии за его трудовую деятельность, при любом режиме. Если судить по налогам, которые он платил в копилку государства. То есть не платил. Какие могут быть налоги у свободного поэта без трудового стажа. Правда, он преподаёт сейчас в Литинституте. Когда-то это была фирма. Встречается со студентами два раза в неделю. Получает за всё сто долларов в месяц. Или сто пятьдесят. Вряд ли с этой суммы взимают налоги. И будут выплачивать солидную пенсию. Вообще, странно выслушивать эти пенсионные рассуждения. Иждивенческие по существу.
Слава отсидел пять лет, претерпел за правду, но тоже говорит, что было лучше во многих смыслах. Общество жило духовной пищей. Был запал. Сейчас всё исчерпалось до донышка. Развеялось по ветру. Не с кем поговорить по душам. Не осталось ничего, кроме глупости и наживы. Клапан закрывал и сохранял внутреннее содержание. Клапан открылся – всё ушло в атмосферу.
И Валентин говорит тоже, что было лучше. Может, у них просто установка такая, жаловаться Западу. Ведь Симеон для них как бы человек оттуда. Вдруг похлопочет. Чтобы и комфортно как раньше, и завоевания демократии. Как-то совместить. И желательно поскорей. Как-то затянулся этот переходный период.
Было безопаснее и спокойнее. Вначале Валентин работал таксистом на своей машине по патенту. Два пассажира, с виду приличных, ударили его сзади дубинкой по голове, прямо в салоне. Забрали деньги, газовый пистолет, куртку. Машину оставили. Опустили его, мастера спорта по боксу. Боксёры тоже иногда пропускают удары. Но так нечестно.
Перестал пускать в машину незнакомых людей с улицы. Устроился в фирму возить начальство. Двести долларов в месяц. Две зарплаты уже задолжали. Но обещали повысить, платить триста. Но уже два месяца не платят даже двести. Обещания взамен зарплаты. Фирма вся в долгах, судя по всему. Россия перестала покупать молдавское вино. А у них плантации на эту тему, виноград и яблоки. Плантаторы новоделанные. Работников за глаза называют неграми. Я им намекнул, что я боксёр. Обещали со дня на день.
Дочка встретила бывшего одноклассника, привела домой. Заболтались, остался ночевать. Дом большой, не уследишь. Оказался сектантом, свидетелем Иеговы. Уговорил девушку. Женились, родили ребёнка. Теперь и его вербуют стать свидетелем, сектантом. Разговариваем о Боге. Сопротивляюсь, как могу. Нахожу какие-то аргументы. Освежаю словарный запас. Папаню голыми руками не возьмёшь. Хотя хочется иногда элементарно всыпать им как следует. Но не проходит как аргумент.
Квартиру прежнюю продал, построил двухэтажный дом с оградой. На сэкономленных стройматериалах поднял ещё один домик.
Стоп-стоп. Не всё сразу. Что-то показания Валентина расходятся с реальными фактами. Два дома, иномарка почти новая и всё это на двести долларов в месяц? Неужели всё так дёшево в Молдавии. Тогда дружно переезжали бы сюда жить. Но почему-то скорее наоборот.
Второй дом хотел продать и открыть собственное дело. Чтоб не быть негром. Купить или построить мойку машин на трассе недалеко от дома. На семейном совете постановили с делом подождать, а купить дочке с внучкой квартиру. Послушался женщин в который раз, хоть и зарекался. Папа мягкий. Теперь без денег и без бизнеса. Пока что.
Эмигрантская певица Алла Баянова впервые приехала в Советскую Молдавию, на родину, с концертами. Спасибо перестройке. В репертуаре: русские, румынские, цыганские романсы. Певица масштаба Александра Вертинского и Петра Лещенко. Тех уж нет, а масштаб остался. Три вечера в новом концертном зале “Октябрьский”. На четыре тысячи зрителей. И нет свободных мест. Никогда ещё у Баяновой не было такой аудитории. Всякое наблюдалось в её долгой концертной жизни в Бейруте, Бухаресте, Париже и Нью-Йорке. Случалось и пятнадцать человек в зале. Бывало, что она пела одному. Если этот один – любимый.
Что-то в её облике и стати было от Ахматовой. Баянова спела всё, что наметила, и на бис, но публика не отпускала. Кричали из зала, умоляли спеть “Сероглазого короля”. Слова Ахматовой, музыка кого-то другого. В средневековом домике, возле замка короля, красавица убаюкивает своего ребёнка. Сегодня пришла весть, что на охоте убит сероглазый король. Что сказать? Все горюют. Особенно эта женщина. С чем она осталась? Со своей тайной и с тем, что принесла в подоле. Она берёт ребёнка на руки, смотрит в его серые глаза и шепчет: нет на земле твоего короля!
Многие в зале плакали. Концерт окончен. Но Баянова не хотела пускать слёзы на самотёк. Расстаться с публикой на этой грустной ноте. Она попила водички. Сказала, что слышала об антиалкогольной кампании в стране. Всё правильно, вроде бы. Вот и она пьёт простую водичку. А вот Луи Амстронг, наоборот, за концерт закатывал под рояль пять пустых бутылок шампанского. Она споёт ещё три песни, повеселей. Чтоб расстаться светло и красиво. Может быть, бесшабашно. Такой у неё принцип. Прощается ли она с аудиторией в четыре тысячи человек. Или с одним единственным – любимым.
Ну давайте будем сидеть на лавочке у мусоропровода, получать пенсию, на которую можно прожить в нашей резервации и петь хором песни типа “зачем я не сокол, зачем не летаю”. А они пусть поют там своё, эмигрантское.
На втором концерте Алла Баянова снова затронула безалкогольную тему. Рассказала про случай в Бейруте. Их друг решил открыть заведение под названием “Русский чайный дом”. На первое чаепитие пригласил всю русскую тамошнюю колонию. Все чинно дегустировали чай. Потом кто-то решился заказать на столик графинчик водочки. А соседи что, хуже? Не преминули последовать этому примеру. Попросили спеть Петю Лещенко и Аллочку Баянову. Пошло веселей. Образовались комплименты, танцы, пересаживания, целования. Расходились все очень довольные. Благодарили хозяина. Тот был задумчив. Большой коммерческий успех. К чаю едва притронулись, но уничтожили весь запас спиртного. Может, стоит поработать ещё над названием? Подправить вывеску?
И что оказалось удивительным для Симеона, что не жаловались на жизнь как раз те, у кого были все основания.
Действующие лица. Для ясности, но чаще, чтобы ещё больше запутать. Симеон, он же сын, брат и дядя. Мать Симеона и его сестры, она же бабушка его племянника. Сестра, она же дочь и мать. Племянник, он же сын и внук. Слов много, но персонажей всего четверо.
У матери и сестры есть полдома из четырёх комнат и кухни, участок в четыре сотки, сарай, времянка и пустующий гараж. У племянника есть жена и трое детей, комната в квартире родителей жены, трёхкомнатная отдельная квартира, требующая ремонта, прежде чем въехать. Продуктовый киоск без спиртного возле вокзала – подарок тестя, чтобы молодым было чем заняться и на что жить. У Симеона тридцатилетний стаж жизни в Кишинёве в прошлом и молдавская виза в паспорте на месяц.
Матери и сестре ничего не нужно, они всем довольны. Ну, может, красной икры купить, интересуется Симеон. Да, вот икры, пожалуй, хочется, отвечает мать, десять лет не ела. Будет вам красная икра каждый день. Симеон возвращался каждый вечер из города с сумкой деликатесов и мелочей по хозяйству. Долларов так на тридцать. В аккурат месячная мамина пенсия. На слова, что не надо тратить на них так много денег, Симеон отвечал, что, а зачем он приехал. В том числе и для этого. Потерпите немного, скоро уеду. Симеону всегда нравилось подавать милостыню. А тут что-то вроде этого, причём прямо на дому.
Вспоминается, что в прошлый раз в доме был телевизор. А зачем им телевизор? Смотреть совсем стало нечего. Только голову засорять. Племянник взял телевизор на работу, чтоб не скучать в киоске. Обещал вернуть. А не вернёт, так и не страшно. Без телевизора обойдутся. Логично. И холодильник, кажется, раньше был. Тоже племянник унёс на время. Ему нужней. Да и нечего в нём держать, только электричество потребляет. Разумное объяснение. Принимается. Что действительно нужно, так это телефонный шнур-удлинитель. А то далеко до телефона, не достать. Раньше был, но… Симеон уже догадался. Племянник унёс. Зачем-то ему срочно понадобился. Теперь стало понятно, почему Симеон не мог до них дозвониться из-за границы. Некому было подойти. Мать уже год лежит со сломанным бедром. Сестра, когда решает кроссворды, для неё ничего не существует. Какие такие телефонные звонки? Мир это иллюзия. Его реально не существует. Да и стала бояться она в последнее время телефона. Сообщает одни неприятности. И людей стала сторониться, от них тоже ничего хорошего не жди. И по-своему она права.
Телефонный шнур стоит десять лей, примерно восемьдесят центов. Выгода мизерная, а урон большой. Непропорционально. Трудновато оправдать такие поступки. Но на племянника никто не в обиде. Это самое главное. Чтобы все были довольны, и в доме царил мир. Это счастье, когда женщины не стравливают мужиков друг с другом. Тем более они тоже любят подавать милостыню. А племянник всегда под боком. Когда пропадает на несколько дней, им его не хватает. Некому по утрам просить пять лей на сигареты или на пиво. Больше они ему стараются не давать. Да и неоткуда больше. Причем ему хватает. Возвращается с пивом или сигаретами. На пятьдесят-то центов. Что за цены у них здесь такие. Или места знать надо?
Племянника он увидел только на третий день. Хотя говорили, что он где-то здесь. Спустился то ли со второго этажа, то ли с чердака, или сарая. Симеон сидел у костра во дворе и глядел на звёзды. Без мобильников, без расписания, как новорожденный. Племянник присел рядом, и они немного помолчали. Он был взъерошенный и хмурый. Тяжело бороться с зелёным змием.
–Кончай зависать, – сказал ему Симеон, – займись делом, тебя жена ищет, ей нужна помощь в киоске.
– Ты читал повесть “Над пропастью во ржи”? – спросил племянник. – Есть такая книжка.
– Я много чего читал, – Симеон даже слегка напыжился. – Ты меня недооцениваешь.
– Я хотел бы вот так, спасать детей во ржи, чтобы они не упали в пропасть.
– А не лучше ли для начала лампочку вкрутить, телевизор и холодильник вернуть в дом. Убрать во дворе остатки твоего виноделия. Мушки винные летают по всему дому от твоего сусла. Сделать что-нибудь для людей, которые ничего для тебя не жалеют. Впрочем, конечно, если наболело, иди ищи своё поле, садись в засаде, лови детей. И книжка вроде хорошая. Хотя теперь возникают сильные сомнения.
Племянник посидел ещё, поразмышлял. Удостоверился, что не найти понимания в этом мире. И ушел досыпать куда-то на чердак. Спрятаться от всех. Хорошо, хоть знал своё место, когда в запое.
Иногда, несомненно, они перебарщивают с милостыней. На свою голову. Попросили племянника, то есть внука и сына, получить и принести посланные Симеоном маме 150 долларов. И ждали две недели. Вернулся без денег. Объяснил, что дочка родилась. Нужно было врачам, малышке, опять же ремонт начать неплохо бы в квартире. Короче, ушли деньги. Оно и понятно, деньги всегда нужны, но оставил мать и бабушку на картошке и горохе весь месяц.
Раньше Симеон присылал больше или чаще. Но убедился, что меньше – лучше. Как-то они не справляются с этими деньгами. Начинаются глупости и несуразности. Когда племянник узнавал, что получены деньги, бросал всё и начинал ходить кругами. Забывал о семье, работе, пока не вытягивал своё. Зачастую львиное. Откуда это? Может, ему недодали в детстве. Всё-таки рос без отца.
Как-то раз ему не хватило. А был уже хороший. Он направился в ближайший бар, показал бармену ножницы и приказал отдать наличность. Тот выложил, что было. Долларов двадцать. В эту же ночь его арестовали. Судили и дали десять лет. За разбойное нападение. За глупость, за ножницы, за 20 долларов. Мать, жена и бабушка потеряли сон и покой. Полгода он провёл в Кишинёвской городской тюрьме. Их сидело сорок в камере на двенадцать. Где Григорий Котовский почти век до этого скучал в одиночестве.
Симеон старался не вникать. Единственное, что он понял, что собрали и дали адвокату 1500 долларов. Хотя тот просил 2000 за результат. Но и за эту сумму его выпустили подчистую. Или с оговорками. Посмотрели на то дело под другим углом. Как на мелкое хулиганство, что ли. И в камере стало на одного человека просторней. И всем стало хорошо. Уже настроились страдать и мучиться ближайшие десять лет. А тут такое облегчение. Все обязаны быть довольны и радостны как минимум этот срок. Не меньше.
Бабушка сказала внуку, что если он будет себя хорошо вести, она завещает ему две комнаты, свою часть дома. На что племянник ответил, что, мол, зачем завещание, пусть лучше оформит дарственную, оно и проще. И тут же проговорился. Тогда можно будет сдать эти две комнаты и иметь с них деньги, постоянный доход. Хорошенькая вырисовывается перспектива, уплотнить мать и бабушку в две комнаты, пустить чужих людей на постой. С общей кухней. Зато деньги будут у племянника. Тут все переполошились, и бабушка сказала, что никакой дарственной и о завещании ещё подумает. Спешить некуда. Кто знает, что у них на уме, у нынешних молодых людей. Могут и поторопить бабушку. Лишил же он её, лежачую больную, телефона. Ради восьмидесяти центов. А тут несколько тысяч на кону. И не центов, а долларов.
Вообще, по родовым национальным традициям, дом и землю наследует младший ребенок в семье. То есть, всё должно отойти Симеону. В деревнях эти традиции соблюдаются. В городах, конечно, по-другому.
Он даже замечал иногда лёгкую озабоченность в глазах у матери. Не станет ли Симеон вспоминать о традициях, претендовать на свою долю как компенсацию за многолетнюю уже материальную помощь. Имеет моральное право. Но тогда всё сильно усложнится. Или упростится. И племянник вообще окажется над пропастью во ржи. Что, в принципе, согласуется с его устремлениями.
6.
В Гармише Саша со Светой занимали огромную, так запомнилось, квартиру. С одной стороны из окон, задирая голову, видишь вершины гор. Из других окон – вид на море. А было бы неплохо. Ан нет. Тоже нависают горы. Альпы кругом.
Двое детей, две машины, собака, почти как член семьи. Света учила русскому языку американских военных. Может быть, будущих шпионов. Саша сам был американским солдатом, хоть и в гражданском, белом халате. Работал физиотерапевтом.
Через год он смоется из американской армии и приедет отсиживаться в Тель-Авив к Симеону и его жене. Гор там нет, но море Средиземное. Не дезертир, а просто так. Просто не хотел ехать в Ирак, воевать с Саддамом Хусейном. А к этому шло. Физиотерапевтов тоже могут убить случайно на войне. Но Хусейн грозился достать всех и в Тель-Авиве. Может быть, даже и с химической начинкой.
Всему Израилю выдали противогазы под расписку. И когда началось, то за появление на улице без противогаза могла оштрафовать полиция. В смысле, без наличия противогаза. Надевать без воздушной тревоги необязательно.
На новом месте, в чужой стране было много положительного и отрицательного. Война, что нестандартно, воспринималась Симеоном как положительный фактор. Она приподнимала, уравнивала тебя со всеми. Во всём же остальном ты был салагой. Не то что бы свирепствовала дедовщина, просто новичка каждый может обидеть ненароком. От своих отбился, пугливый, неуверенный.
С одной стороны, упал груз с плеч. Ведь знал, что уедет. Хотел и боялся. Но сделано, наконец. Бояться больше нечего. Так что, полегче. Сожалеть ни о чём нельзя никогда. Но над этим приходилось работать.
Были сожаления, что уехали в разгар перестройки, когда стало весело и интересно. Разрешили легальный бизнес, появились деньги, и можно уже не прятаться. Жить полноценно. А здесь – к чужим не прибился, зубришь язык, живёшь на пособие, не знаешь, чем заняться, и мало понимаешь. Как неполноценный.
Друзья из Кишинёва писали, что вдруг исчезло всё: продукты, табак, чай, кофе. Собирали по ночам окурки на улице, хранили в трёхлитровой банке. Потрошили и сворачивали самокрутки. Тут в Тель-Авиве перебоев с табаком и кофе не было даже в военное время. Но ехали не за этим, а за чувством глубокого удовлетворения. Приехавшим поэтам, прозаикам, драматургам выделяли деньги на издание первой книжки на новой родине. Для многих – вообще первой книжки. Можно подержать в руке своё, только из типографии, писать автографы, дарить и возить потом с собой полжизни из квартиры в квартиру нераспроданный тираж. Всё чаще слышалась русская речь кругом. Приехавшим позже фактически можно и не изучать местный язык. Обойдутся. Антиалкогольная тема на концертах приезжавших знаменитостей озвучилась и тут. Юрий Шевчук сообщил, что он и его группа ДДТ выбросили на корабле за борт всю водку. Всё, завязали. И надели, наверное, чистые рубахи, как русские солдаты перед Бородинской битвой. Он имел в виду всю водку, что была у них в чемоданах, а не вообще всю. Русскоязычную публику в Тель-Авиве подначками не сбить с панталыку. Всю водку в море не вылить, кишка тонка. У них с собой было.
Симеон недолгое время работал маляром в религиозной учебке под названием ешива. Работы там было навсегда, по кругу. Ветшало быстрей, чем обновлялось. Через месяц его вызвал парторг и спросил, почему он раз в неделю отпрашивается, не выходит на работу. Симеон сказал, что там у них было два выходных дня, он за пятидневку и даже меньше, когда конца не видно. Парторг сообщил, что в Танахе написано шесть дней работать, а в седьмой отдыхать. Что ты имеешь против Танаха? Против он ничего не имел, но про себя решил уже почаще менять места. Тем более что таких работ здесь много и навсегда. Но зарплату не задерживают и кормят неплохо. Всех одинаково. И партийных и беспартийных.
Когда Симеон садился в столовой за столик со своим подносом, начальник хозчасти спросил, почему он не садится к своим. Вон они сидят вместе, твои русские. Приехали на готовое, вам и льготы, и подъёмные, и квартирные. А мы, когда приехали в пятидесятых, жили в палатках под дождём, без электричества, мотыгой работали.
Да чтоб ты угомонился, наконец, марокканец позорный, со своей жадностью и завистью. Сам рассказывал, что показывает новым репатриантам строчку в листке зарплаты с суммой. Да, удивляются те, зарплата неплохая. А это он им показывает строчку, где налоги. А там где зарплата, у него сумма, конечно, раз в пять больше. Или восемь. Но это фирменная тайна, кто сколько получает. Не надо всем знать, варежку разевать. И особняк его Симеон знает, с видом на Средиземное море. Но ему надо загнать всех остальных в бараки. Чтоб душа успокоилась.
Постепенно узнаёшь много интересного, поучительного, необходимого. То, что неевреям здесь невозможно пожениться, уже даже не раздражает. Но что развестись по обоюдному согласию забирает года полтора и стоит денег, сильно отвращает от новой женитьбы. Тем паче, что и невозможно на местах. А пока соберёшься специально выехать для этого дела, глядишь, дети уже в школу пошли, и как-то само рассосалось. Так что такие трудности нужно приветствовать стоя.
Когда проезжаешь на машине через заставу, нужно помахать приветственно рукой солдату, даже если ты его и не любишь. И чтоб он тебе махнул в ответ. Убедиться, что он не спит на посту. Работа тяжёлая, однообразная, может и отключиться на минуту. А когда включится и увидит, что ты от него уезжаешь без отмашки, может и выстрелить вдогонку. Со смертельным исходом. Был такой случай.
За каждую покупку все платят дополнительный налог. Но если у тебя открыт бизнес, то этот налог возвращается. На основании квитанции, что тебе для дела, а не для удовольствия. Но если ты пообедал, и с удовольствием, но находясь при исполнении, то можешь приобщить это к делу. Тут поощряется, когда ты при занятии, а не просто так болтаешься по жизни. Или плати налог, если не можешь найти дела.
Когда платишь за покупку, пусть даже спичек, тебе говорят спасибо. Обычно. Если не говорят, то ведь в следующий раз можно пойти в другое место в поисках вежливого обслуживания. Многим важно, чтобы говорили спасибо за их же деньги.
В первые три года ты являешься заложником системы, без права покинуть котел, в котором варишься до готовности. Получил от государства подъемные – терпи. Через три года долги спишутся. А тебе стерпится-слюбится. И что интересно, срабатывает. Через три года съездишь на родное пепелище и поймёшь, что все те резоны, по которым уехал, по-прежнему существуют. Уехал от них и не помнишь, вспоминается только хорошее, и тянет обратно. Приехал, а резоны по-прежнему тут. Можно изредка приезжать и убеждаться. Но лучше в следующий раз на те же деньги поехать в Грецию, Египет, на Мадагаскар. С детства было интересно, как там у них на Мадагаскаре? Чем живут, как справляются.
Симеон работал недолго в международном студенческом лагере на кухне. При посудомоечной машине. Основную квалифицированную работу делала машина. Моет и сушит. Симеон подсобляет, подкладывает грязную посуду, забирает чистую. В его смене работал покладистый араб. Что интересно, пьющий. Они даже один раз распили бутылочку вместе в подсобке. Короче, собутыльники. Уже лет десять приезжает каждый день сюда на работу из злого арабского города, где живёт. Фактически из другого мира. А на деле – сорок минут езды тремпом. Потом к ним подключили совсем новенького репатрианта из Венгрии. В вечернюю смену араб напивался и начинал командовать на правах старослужащего. Посудомоечной машине было всё равно, а венгру это не нравилось. Венграм, наверно, надоело, что ими всё время командуют. В итоге они подрались.
Директором и, судя по всему, владелицей лагеря была богатая американка. Как Симеон понимал тогда местную политику, левые, которые помягче к арабам, это, в основном, богатые. Они готовы им чего-то отдать, так сказать, поделиться. Ради мира на земле. Правые – это бедные и они жёстко ничего арабам не отдадут. Даже кое-что и сейчас прихватывают под шумок. Директриса взяла сторону араба, верного ветерана производства, пьющего на работе, но угнетённого по ситуации. Хоть он был и не прав. Венгру пришлось уволиться. Симеон в знак солидарности ушел вместе с ним. Всем на удивление, венгру в радость. Он сказал директрисе, что у них с венгром пакт о сотрудничестве стран Варшавского договора и ещё есть чувство вины за 56-й год. Он помнит, ему было два года. И вообще, истина дороже, хоть они с арабом и собутыльники. У директрисы ум за разум зашёл от таких международных отношений у простых кухонных рабочих. Неплохо получилось, празднично, по-первомайски. Посудомоечная машина осталась без друзей и помощников. Директрисе пришлось какое-то время даже подсоблять лично. Выкручиваться как хозяйке заведения.
Единственно, что Симеона смущало, что он и так хотел уходить и только ждал момента. Так что его солидарность оказалась дутой, даже он на ней наварился морально. А так хотелось быть с кем-то солидарным по-настоящему иногда. Не получается пока.
Туристический автобус из Тель-Авива в Каир находится в пути пятнадцать часов с двумя остановками. Первая на границе Израиля с Египтом. Когда-то от границы было ближе до Каира, чем до Тель-Авива. А теперь наоборот. После границы в целях безопасности автобус сопровождал военный египетский конвой. Потом переправа на пароме через Суэцкий канал. Из Азии в Африку. Дорога долгая, утомительная, всухомятку и без туалета, кроме пустыни. Можно забыть, зачем едешь. Приехали заполночь в гостиницу на окраине Каира и сразу завалились спать в своём номере. На рассвете Симеон проснулся и не вспомнил, где находится. Раздвинул шторы и увидел пирамиды. Вот они и встретились. Показалось, что этого даже слишком много. Что ему со всем этим делать. Но он был не один. Подруга тронула его за плечо. Давай займёмся сексом, прямо сейчас. Ему не пришло это в голову. А получилось неплохо. Как будто оставили на вечных камнях незримую зарубку. Здесь были Вася и Зина.
Чтобы попасть на Мадагаскар, потребовался отдельный самолёт для их спортивно-туристической группы. Для велосипедов, снаряжения, питания. Асфальтированная дорога на острове всего одна, остальные грунтовые. Эта дорога огибала весь остров и откусывала собственный хвост. За три недели, на велосипедах, они замкнули этот круг. Всё было в диковинку: земля, вода, воздух, люди. Спешившись на минуту, чтобы завязать шнурок, Симеон встретился глазами с чернокожей девочкой на обочине. И был момент понимания. Всё могло быть по-другому. И если поменяться местами, то получилось бы не хуже. В смысле, ещё лучше. Девочка смотрела на него как на чудо. Уже не зря давил на педали. В ней он увидел то же самое. Тут они квиты. Хотя на небрежный посторонний взгляд они выглядели как чудо-юдо.
Не исключено, что если бы поменяться местами, кто-то выиграл бы, кто-то проиграл. А может, и умер. Средняя продолжительность жизни на Мадагаскаре равняется возрасту Симеона в этот момент и его предельной скорости на велосипеде с горки. Значит, был бы уже долгожителем.
Есть мнение, что мировая общественность встревожена средней продолжительностью жизни граждан Израиля. Что-то слишком продолжительно они живут. Почти 80 лет. Не придумали ли чего? И не делятся.
Может быть, стоит объяснить, что это не совсем так. Просто значительное количество жителей приехало в страну уже в зрелом возрасте, миновав детскую смертность. А именно она сильно портит показатели средней продолжительности жизни. Берётся же в среднем. Те, кто умерли в детском или младенческом возрасте, уже понизили средний показатель в другой стране. А приехали те, кто это миновал. Отсюда и высокие показатели. А не что-нибудь там подозрительное. Так что пусть не смотрят косо. Так получилось. Мы не виноваты. Живём примерно на уровне большинства развитых стран. Особенно не высовываемся. Не оттягиваем свой конец без уважительной причины.
7.
Живёшь с наваждением. Что-то прилипает, возвращается, преследует. Как предметы обихода: стол, стул, кушетка. От них не отмахнёшься. Даже в тюрьме, в одиночке, полагается этот минимум. И последнее желание в перспективе.
В первом классе возвращались из школы втроём: два мальчика и девочка. Нас не забирали родители или подвозка на микроавтобусе, как нынче. Свободы было больше, самостоятельности. И уже наличествовали серьёзные отношения. Между мальчиками дружба, к девочке любовь, соперничество на уроках за лучшую отметку. Тогда с первого класса оценивали в пяти баллах любой ответ. А сейчас начальным ученикам за любое выступление говорят спасибо. Чтоб хоть что-то услышать. И без плохих отметок, травмирующих психику. И подсказывают типа: выбери из четырёх вариантов правильный ответ. Суживают кругозор. Было больше вариантов, практически без ограничений. Выбирай любой. В смысле правильный.
Идти им было в одну сторону. Девочка их покидала на полпути, у своего дома. Шли неспешно, иногда балансировали, кто больше пройдет по трубе. По курсу была вырыта траншея, чтобы спрятать эту трубу в своё время. Грачи искали дождевых червей по раскопам. Солнце грело и бликовало. На развилке трёх дорог строили большой кинотеатр под названием “40 лет ВЛКСМ”. И как раз планировали сдать в эксплуатацию к этому юбилею. Никто даже не сомневался, что это сорокалетие наступит, была уверенность в завтрашнем дне. Сродни безысходности. На местечковом рынке у стройки продавались продукты земледелия в преддверии осеннего праздника урожая. Торговля просачивалась за пределы рынка к автобусной остановке, киоскам и трамвайным путям. В основном отпускали на вес.
Известный средневековый восточный поэт Фирдоуси писал свои поэмы по заказу султана. Султан расплачивался за каждую поэму по её весу. Была у него слабость к системе мер и весов. На одну чашу весов помещали рукопись, на другую сыпали золотые монеты. Ценили труд поэта буквально на вес золота. Фирдоуси никогда толком не жил в достатке. И ценил свой труд. Чтобы увеличить вес произведения он, кроме шуток, писал на толстой грубой бумаге, густыми чернилами и крупным почерком. Всё равно умер в нищете. Что-то они не поделили с правителем.
Аналогичное искушение возникло и у русского писателя Льва Николаевича Толстого, когда он писал роман-эпопею “Война и мир”. Были моменты, когда он мог побольше текста написать на французском языке, например диалоги и письма, а в сносках дать перевод на русский. Что увеличило бы объем текста без ущерба для содержания. Но чувство меры, вкуса и такта победило. Всё равно в итоге получилось неплохо, объёмно.
Не всё на рынке шло на вес, торговали и поштучно. Домодельные веники, мочалки, деревянную посуду, вязаные носки, шапочки и варежки. Грецкие орехи десятками, а то и сотнями. Семечки стаканами. Могли налить и стакан молодого вина из-под прилавка.
Ветер гнал сухие листья по тротуарам, мостовым и трамвайным рельсам. Которые доживали последние дни. Вместо трамваев побегут троллейбусы. Логичнее и экономичнее. Троллейбусам ни к чему рельсы под днищем, ездят свободно, как обычный транспорт. Ни к чему двойная кабина, спереди и сзади. Идеологический попутчик. Трамвай и нашим, и вашим. Доходит до конечной, водитель собирает манатки, пересекает салон и едет в обратную сторону. Вперёд-назад, как утюг по гладильной доске. Троллейбус разворачивается на кругу и снова вперёд, без двойственности.
Прошло два года, кинотеатр довели до красной ленточки, трамваи отзвенели, траншея переместилась и легла вдоль больничного забора. В больницу Симеон попал на удаление аппендицита. Дети в пижамах играли во дворе в разрывные цепи. И не скажешь, что всем предстоит операция. Взявшись за руки, стояли в две цепочки друг перед другом. Кто-то разбегался и разрывал связку рук в противоположной стороне. И уводил симпатию на свою сторону. С добычей. А если не разрывал, то всё равно, оставался с ней. И девочка, кажется, та же самая, из школы. Даже если и другая.
В тот же день, накануне операции, ему ставили клизму. Клизму не хотелось, он спросил у медсестрички, зачем, может не надо. А как же, должен быть чистым изнутри тоже. Сам посуди, тебя разрежут, а оттуда полезут нечистоты. Симеон поразился не тому, что его разрежут, а что из него полезет всякое нехорошее. От себя он такого не ожидал. И смирился с процедурой. И даже где-то отложилось на будущее: если лезут гадости, надо ставить клизму.
Дети помахали рукой в коридоре, когда его, полусонного, везли на операцию. И девочка тоже. После операции три дня не давали есть, а первые сутки и пить. В час по чайной ложке, чтобы смочить губы. В послеоперационной палате их лежало двое. У мальчика постарше вырезали грыжу на яичке. В тринадцать лет уже заработал грыжу. Тяжёлое детство случается у некоторых. На четвёртый день разрешили встать и пойти ко всем в столовую. Там ему позволили кусок белого хлеба с маслом-кубиком и стакан чаю. О девочке он даже не вспоминал, все мысли о еде. Короче, если после трёх дней на водичке тебе представится выбор между любовью и белым хлебом с маслом, и ты выберешь хлеб, значит, не дорос ещё до героя-любовника. А он, собственно, и не спорил.
В этот же день ему сняли швы и выписали домой. По телевизорам транслировали легкоатлетический матч СССР – США. В секторе победил Валерий Брумель с результатом два двадцать восемь. А говорили, выше головы не прыгнешь. Это был потолок на многие годы. Потом, вдруг, американский прыгун Дик Фосбери додумался преодолевать высоту не лицом к планке, а затылком. Повернуться к проблеме спиной. И результаты сразу подскочили в среднем на десять сантиметров. А сама конфигурация прыжка оказалась созвучной его фамилии.
В следующий раз Симеон встретил свою симпатию в пионерском лагере на берегу Днестра. Она или не она? Чувства подсказывали, что она. Или что это неважно. Тем более что объект его любви сменялся три раза за этот месяц. И никого это не травмировало. Как это может быть, такая ветреность? Запросто, при наличии постоянного лёгкого помешательства. На основе приблизительности. Оно и не оно. Похоже, что похоже. И все как бы не то. Каждое утро, по горну, просыпается новый человек и озирается. Многие просыпаются самими собой и сразу всё принимают. Другие с трудом вспоминают, на каком они свете.
Поэт, воин, путешественник Николай Гумилёв вообще считал, что проснулся не там и не тем. Не принимал всерьёз, путешествовал по Востоку, чтобы найти себя. Где-то там он уснул в священный вечер у ручья, где и должен пробудиться.
Пётр Демьянович Успенский, писатель и философ, полагал, что человек живёт всегда и вечно возвращается. Постоянно рождается в том же месте, в тот же год, в той же семье и проживает ту же жизнь. Иногда он чувствовал, что знает её наизусть. Но есть небольшая вероятность всё это изменить. В конце жизни он оказался в Англии, и по его просьбе его возили по стране на авто, и он выбирал место своего следующего рождения. Хотел родиться в Англии, а не в беспокойной России. Что противоречило всему. Гурджиев сказал, что он умер, как собака. Не мог простить ученику и последователю, что отошёл от него, отпочканулся. Имел ли он в виду, что тот метил английские пейзажи своим запахом, как собака. Столбил участок только для себя, своего будущего.
Траншеи были и здесь, за оградой пионерского лагеря. Заброшенные, поросшие травой и незаметные, если бы не развалины дзотов в опорных точках. На окрестных высотах проходила линия обороны в последнюю войну. Немцев местные жители видели только мельком. Когда те прошли на Восток, наступая, и потом обратно, на отходе. А в промежутке распоряжались румынские власти. Такие же, по сути, молдаване, только манерные. Дядя Петя, шестилетним тогда пацаном, пробирался в комнату румынского офицера, прокрадывался к ружью на стене и дергал за курок. Догадывался интуитивно, что если висит на виду, то должно, по кульминации, выстрелить. Офицер его добродушно шугал. Он надеялся, что обойдется без выстрелов. Пришли позже, уйдут раньше, поговаривают о капитуляции. Может, и обойдётся.
В пионерлагере впервые запели модную тогда песню, что есть в Индийском океане остров, название его Мадагаскар. Там тоже люди, и тоже любят, хоть кожа черная у них, но кровь красна. Про кровь было как-то даже неприятно, но что любят и насколько чёрная кожа, было любопытно.
В пионерлагере у каждого ребёнка под кроватью хранился свой чемоданчик. Откроешь его, оттуда пахнет домом и щемит сердце. И запахи могут преследовать. Дух клубничной пасты и хвойного мыла под шум воды у рукомойников.
Марселя Пруста, французского писателя, вдохновил вкус бисквита с чаем. Откусил, отхлебнул, вспомнил, накатило и не отпускало, пока не написал полкниги. У него, буржуазного отпрыска, было больше оснований полагаться на вкус и вкусности. Садились за стол организованно, торжественно, три раза в день. Служанка Франсуаза согласовывала каждый вечер меню на завтра с хозяйкой. Франсуаза, бисквит и спаржа проходят цветной нитью через все тома Марселя Пруста. И что за спаржа такая, может в ней весь фокус творчества. В пионерлагере кормили организованно, четыре раза, в две смены, с добавками, но в основном помнятся запахи. Оно и выше, отходов меньше, чем от спаржи, бисквита и жареного цыплёнка. Чистая работа, без всякой клизмы.
Успешный художник-экспериментатор Илья Кабаков представился на авангардной выставке картонной коробкой типа чемоданчика под кроватью. В ней лежали поломанные очки, стоптанные туфли, пара кальсон, коммунальные квитанции, медалька, пустая импортная бутылка и ещё в этом духе. То, что осталось от человека после смерти. А точнее, соседа по коммуналке. Коробка имела успех, разговоры и прессу. И даже не то важно, за сколько денег она ушла как предмет искусства. Сосед таких денег одновременно не видел и не увидит. А можно промолчать по этому поводу. И продать это молчание как предмет искусства. Можно на вес.
Большую траншею однажды вырыли на главной улице Кишинёва у вокзала. Чтобы построить подземный переход для безопасности и удобства пассажиров. И перекрыли движение. Вначале была мысль, что всего на одну ночь. Чего проще. Вырыть, перекинуть бетонные блоки через яму, пустить движение и по ходу доделывать. Ну хорошо, не за ночь, так за выходные. Ну неделя от силы. Специалисты не ожидали, что в этом месте обнаружатся подземные воды. Да и сами воды не ожидали, что их раскроют. Пустили транспорт через дальний объезд. Троллейбусы разворачивались у канавы и ехали обратно. Пассажиры выходили, миновав стройку, садились в другой. И платить дважды за один конец. Никто не отменял платы за проезд. Вошёл дважды, так же и плати. Через месяц появилось желание зарыть всё обратно и забыть про переход. Через два месяца вызвали специалистов из Мосметростроя. Метро не метро, но переход через восемь месяцев открыли. А через четверть века даже стало пользоваться спросом. Когда встроили киоски, магазинчики, буфет, туалет. Народ пошёл под землю.
Есть люди, которые не рождены стать богатыми, да им это и не нужно. Пускай себе. Положили мешок денег на мосту и пустили через мост самого бедного своего товарища. Встречают его на той стороне и спрашивают, не увидел разве ничего любопытного? Отвечает, что показалось интересным пройти из конца в конец с закрытыми глазами.
Хуже, когда уверены, что им полагается богатство, и они его найдут под ногами. И шарят по углам всю жизнь, ищут бесхозное. На пляже просеивают ракеткой от бадминтона песочек в поисках монет. Ищут клады миноискателем. Покупают лотерейные билеты. Посещают брачные конторы.
С десятого этажа на улице Роз далеко было видно, много чего, свысока и в целом. Парковый каскад в долине, вокзал и запасные пути с туристическими поездами на приколе, набережная реки Бык с невидимой водой, Рышкановка, Чеканы, дальние холмы, овечье небо. Лифт не работал, а этажей было шестнадцать. Кто по жребию получил квартиру повыше, завидовал тем, кто ниже. Первый, нежеланный вначале, этаж атаковали с обменом. Дом строили новым прогрессивным методом, скользящей опалубкой, и получился он кривым даже на благожелательный глаз. Люди постепенно привыкли жить с уклоном, а лифтам нужна была вертикаль. Иначе их клинило.
Женя и Симеон были знакомы заочно по двум-трем стихотворениям и решили познакомиться. Были опасения, что накоротке оба окажутся графоманами. Это ещё ничего. А если один? И подниматься ради этого на десятый этаж без лифта? Потому что искусство требует жертв. У Жени полголовы было выкрашено в рыжий цвет. Давал понять, что он не такой как все. Будущий абитуриент. И с такой головой он собирается для начала поступать в Кишинёвский университет? Плохо он их знает. Посмотрят снаружи и сразу вычеркнут, даже не потрудятся вникнуть, что у него внутри. В Жениных стихах чувствовались отголоски Вознесенского. В стихах Симеона подкладка Пастернака. Но если уж сильно придираться. Женя сказал, что ему нравятся некоторые выкрутасы Вознесенского. Даже для приказной темы он может найти свежий поэтический образ. Вот когда он входит в Мавзолей, как будто чувствуется рентген, всё хорошее и плохое выявляется, лучи идут от лежащего.
Он его проверяет, что ли, или прощупывает. А может, придуривается. Видятся первый раз. Провоцирует на скользкое.
Это не поэтический образ, а утечка информации. Там не только рентген при входе, там прищучивают до седьмого колена на оккупированной Мамаем территории. Туда вообще никого не пускают, чтоб не надругались над святыней. Иногда показывают в хронике, что к мавзолею стоит очередь в километр. Там на три года вперёд очередь и она не движется. Никто никогда не видел человека, бывшего внутри. Того, кто водружал красное знамя над рейхстагом, нам в школу приводили на урок мужества. Три раза. И каждый раз другого. Как дети лейтенанта Шмидта. Кто хотел попасть в мавзолей проездом в Москве, говорили, что бесполезно. То спецмероприятие, то санитарный день или переучет. Говорят, что один грузин заплатил десятку конвою, и ему вынесли через заднее крыльцо, показали. Фуфлыжник он, Вознесенский, в данном вопросе. Поэт, конечно, авторитетный, но не до такой же степени. Тут никакая флюорография не поможет.
Могила пророка Моисея неизвестна. То есть их вроде несколько. Что даже интереснее. На месте неопалимой купины в Синае стоит древний греческий православный монастырь “Санта Катарина”. От него начинается тропа к вершине горы, на которой Моисей получил скрижали Завета с десятью заповедями. Восхождение начинается в три часа утра, чтобы встретить утро на вершине. В полной темноте, подсвеченной фонариками, слышится шарканье ног по камням и гравию. Их оказалось на слух неожиданно много, туристов и паломников. Некоторых даже с фонариками не увидишь. Чёрных на чёрном фоне. Это оказалась группа христиан из Нигерии в количестве четырехсот. Они не отсвечивали. Немцы отсвечивали, японцы слегка. Питерские даже светились. Шли бедуины с верблюдами, подбирать уставших. По десять долларов за подъём и столько же за спуск. Обратно оказалось даже больше желающих. Под тучными нигерийцами у верблюдов заметно прогибались тонкие ноги. Русская группа из-под Петербурга верблюдам не доверяла. По преданиям, в предыдущей группе один батюшка упал с верблюда и что-то себе сломал. И подвиг в том, чтобы подняться на своих двоих. Верблюды и на вид совсем не христианские, могут уронить. Нигерийцы были толстые, холёные и приветливые, в большинстве женщины. Каждому встречному и обгоняющему они говорили “блес ю”, что в переводе с английского означает, благословляю тебя, друг мой. А по-нигерийски означает просто привет. И улыбались. Улыбка отсвечивала.
Перед подъёмом все говорили, что будет трудно дойти. У русских паломников оказалась куча болезней. Володя и Андрей гипертоники со стажем. Симеону три месяца как сняли гипс с ноги. И каждый хотел доказать обратное. Перемешались с нигерийцами, потеряли друг друга. На привалах бедуины продавали чай, кофе и воду. Последние полкилометра преодолевали уже без верблюдов. Тропа перешла в крутые ступени и по силам только человекам. Встретились уже на вершине, дошли все, никто не отсеялся. Причём самые больные говорили, что уже давно тут. Наверху, за доллар, выдавали одеяла из верблюжьей шерсти, накинуть и не замёрзнуть на ветру. Японцы и немцы фотографировались со всеми, спросивши сначала разрешения. Нигерийцы смотрели с вершины и думали уже, что нужно же идти ещё обратно, с собственным лишним весом. Вставало солнце, как в день творения. Русские пели псалмы. Каждый был готов получить скрижали и подписаться под заповедями. Володя, Андрей и Симеон опустошали фляжку с согревающим чисто символически, чтобы не нести обратно.
Гарун-аль-Рашид в своё время лично выдал охранную грамоту монастырю и взял это дело под контроль. Болгарский царь послал команду воинов для охраны, и те уже не вернулись обратно. Женились на бедуинках, и современные погонщики верблюдов видят славянские сны. На месте неопалимой купины растёт куст, каких много в Тель-Авиве. Но видно, что особенный.
Женя побывал в Израиле раньше, чем туда приехал Симеон. У поэта Саши Верника в Иерусалиме зазвонил телефон, Женя представился и сказал, что они из-под одной обложки. Одновременно публиковались в номере парижского журнала “Континент”. По этому случаю не приютит ли он его на время приезда? Саша такой, что может, чисто ради искусства, принять всех авторов журнала, но по возможности не сразу, а в порядке живой очереди. Возможно, Жене не очень по мерке пришлась местная экзотика. По рассказам его жены, когда они возвращались из поездки и приземлились в аэропорту Гамбурга, Женя воскликнул: Германия, ты прекрасна! От души, скорее всего, сказано. Маловероятно, что это обязательная процедура при посадке в Германии.
В Гамбурге, на реке Альстер, у пирса сидел рыбак с удочкой и вытаскивал увесистых окуней. Выковыривал крючок из верхней губы рыбины и кидал её обратно. И почти сразу вытаскивал следующую. Туристы в ожидании прогулочного катера наблюдали за клёвом. Рыбак был в центре внимания. Сомнительно, что он вытаскивал одну и ту же. Что они договорились, и это отработанный номер. Чтобы нормальная рыба согласилась на такое. Это же больно, попадаться живьём на крючок. За какие такие коврижки? Со стороны рыбака это, понятно, чистое искусство. Без материальной заинтересованности, без зажарить и съесть. Министерство здравоохранения не рекомендует есть рыбу из водоёмов в черте города. Экологически небезупречную. Можно стать токсикоманом. Снимая рыбу с крючка и кидая обратно, он дарит ей жизнь. Сколько добрых дел с утра. Общество охраны животных в задумчивости. Поощрять такое или возмущаться? Не ущемляется ли рыбье право быть съеденной? Не обижают ли её, выбрасывая обратно?
Раз в недёлю, по вечерам, соседская пара приходила к Жене и его жене брать уроки русского языка для кругозора. В этот раз, зная, что у них гости из Советского Союза, они принесли ящик пива для знакомства. Решили провести урок вместе в манере дружеского общения за бокалом пива. Симеон выпил уже прилично принесенного, но не почувствовал, что его дружеские чувства подогреваются. Посмотрел на Женю и увидел, что тот к пиву почти не притронулся, что нехарактерно, обычно наравне или в виду явного преимущества. Всё стало понятно, когда ему подтвердили, что пиво безалкогольное, считается хорошим тоном, хотя и стоит дороже. В Молдавии такие шутки даром бы не прошли. Посчитали бы за издевательство. Да и не слышал никто. Или не верил. Можно потерять веру в человека. Любят в Германии Горбачёва, но это уже перебор. Участие в бессмысленном распитии напитков бьёт по достоинству советского человека. Вся страна пьёт из принципа, по благородному чувству противоречия. А заграница с врагами заодно. Ходят слухи, что Горбачёв придумал сахар, который не расщепляется по правильной формуле, чтобы гнать самогон. Испытывают терпение народное. Дождутся неприятностей.
Германские миннезингеры седьмили воду на киселе провансальских трубадуров. Хотя те тоже иногда разбавляли или смешивали. Трубадуры бескорыстно воспевали Прекрасную Даму. В конкретном воплощении она была обычно замужем, выше по положению и недосягаема по идее. Максимум благосклонности за верное служение – это улыбка и ободряющий взгляд. Ободряющий на новые песни. Поговаривают, что не всё было уж настолько бескорыстно. Дамы оказывались благосклоннее предписанного. Мужья либо дёргались, либо иногда были не прочь уступить на время супружеские обязанности беднягам-трубадурам на голодном пайке. Если всё прилично, под покровом тайны и с соблюдением куртуазных манер. Иногда мужья сами писали песни и выбирали себе недостижимую даму. Что вносило дополнительную путаницу. Но хорошая песня искупала всё. И всех примиряла.
Классикой считается легенда о трубадуре Джауфре Рюделе, синьоре Блайи. Он полюбил принцессу Триполитанскую по слухам о ней, никогда не видев. Стал крестоносцем и отправился на поиски. Переплывая море, смертельно заболел, и, по легенде, умер на руках у принцессы. Она постриглась после этого в монахини. Вот он, пример идеальной любви. С опечатками, поправками и сносками. Не надо приближаться. Любовь должна быть дальнею. Тогда напишешь много песен и не умрёшь вовек.
Исторически известны имена семнадцати трубадурок. О чём пели они, интересно? Трубадурка Мария Вентадорская обращается к своему герою трубадуру Ги д’Юселю с вопросом: почему, о пенье забыв, вы молчите? В чём дело? Хоть не в такт, невпопад, наперекосяк, но только не молчи.
Графиня де Диа пела о том, что предана, обманута, забыта. Впрямь, видно, стала другу не нужна.
Возле трубадуров и в службу и в дружбу крутились жонглёры-подпевалы, на подтанцовке и передать записочку.
Вова Корнештский с товарищами ходили по вечерам за 6 километров в соседнюю деревню к первокурсницам и ночью возвращались обратно. И это когда на своём курсе у них 60 девушек, а их, юношей, всего 10. Мыть руки виноградом неправильно, бессмысленно, – грязь земляная смывается, но пальцы склеиваются и ощущение как от стекловаты. Среди своих девушек шуры-муры баламутят коллектив, получается много званных, мало избранных, большинство вообще не при чём. Жили на отшибе в пионерлагере, ночью было холодно в фанерных домиках, под тонким байковым одеялом. Поверх напластывали ещё матрас, получалось как бутерброд с двойным хлебом, по-современному, гамбургер. Тогда многие не знали, что это такое. И сны тоже тяжелели под этим прессом. За первокурсницами просто ухаживали, для души, без глупостей. Вова признался друзьям, что один раз он кончил нечаянно со своей девушкой. У его товарищей и до поцелуев не у всех дошло. Культурно общались, на пуантах.
Слишком сильно к ней прижался, жарко обнимал. Но девушка, кажется, не заметила, что ему стало легко и мокро, как во сне. Работа на свежем воздухе, виноград сладкий, калорийный, деревенские харчи три раза в день. Просто истекаешь соком. И поэтическое такое ощущение заброшенности, что жизнь проходит мимо. Не сезон. Брошенное место. На флагштоке пусто. Горнист не играет. Солнце посылает косые лучи, смотрит на тебя сбоку и пораньше уходит за холмы. С однокурсницами неперспективно, причём взаимно. Всё просчитывается, и вариантов немного. Эйфория прошла. Четыре человека на место. И ты нашел себя в списке. И подход казался интересным. Забудьте всё, о чём вас учили в школе. Интригующе прозвучало. И это говорят будущим школьным учителям. В коллективе так или иначе всё становится известно. Кто как потерял невинность. Кто ещё девственник. Кого это тяготит.
Аккордный гитарист Вова Корнештский провёл первую свою любовную ночь с исполнительницей цыганских танцев с подвижными плечами. Не исключено, что её подговорили отнять у него девственность, вернее, помочь её потерять. Ночью ему снилось, что он хочет ещё. Проснулся он от того, что фиктивная крашеная цыганка упорно пускала ему сигаретный дым в лицо. И сразу расхотелось. Ночью кошки серы, утро начинается с нуля, ничего как бы не было, никто не спорит. Но со сна вешать топор на нос не мальчика, но мужа, это не по уставу.
Трубадур Серёжа Садовой, декламатор, а может, и автор строк: “Дни девичьей любови под откос под откос коромыслами брови над ведёрками слёз”, когда уходил ночью от певицы Зи, попросил у неё трёшку на такси. Сквозь сон сказала взять в сумочке. Когда через полгода они встретились, она его упрекнула: взять трёшку, а не всю наличность забрать, а ей трёшку оставить. Спутал в темноте, не с той руки сунул в карман. Из песни слов не выплеснуть, певицам платят, поэтам нет.
Есть такие, которые при встрече всегда говорят дежурные комплименты. И им даже приятнее их говорить, чем другому выслушивать. По лицу видно на самом деле, как ты выглядишь в его глазах, через бревно. Другие режут правду-матку, пожалеешь, что притормозил, мимо не прошёл. Есть которые хотят сообщить, каких успехов они достигли за истекший период по сравнению с тринадцатым годом. А другие не достигли.
Трубадурка Алёна подписала свой первый сборник всем нашим и не нашим и особенное внимание на предисловие известного лица. И это естественно. Хотя и малоэффективно. Поезда уходят. Обухом топора не перешибёшь. Всегда ожидаешь большего резонанса, пока сам резонируешь.
Жонглёр Ди (декламатор, но не автор строк: “Я вечный твой поэт, я вечный твой любовник, и на твоём плече прививка от него, и больше ничего”), через много лет рассказал своему другу, что занимался любовью с трубадуркой Лу прямо у того перед носом, когда он спал, упившись. Это было нечто. Мог ведь проснуться. Свидетелей не оставляют. Участников тоже. Лу, понятно за что, ему, спящему, мстила. У них любовь была, они рассталися. А Ди за что ему мстит? Тоже, впрочем, понятно. Через много лет.
Поэт Иосиф Бродский через годы и океаны сообщил своей Даме в песне, что она чудовищно поглупела. Это нормально, это ново, это в жанре. Дама вольна не принимать упрёков в том, что она лжива, жестокосердна, глупа, неразборчива. Мы её любим не только за это.
Заслуженный деятель, главный режиссёр театра Басин приехал в Кишинёв из Новосибирска, что ли. Со своим соцреалистическим репертуаром и парой-тройкой ведущих актёров, затвердевших на этом материале. С обилием массовых сцен.
Иногда на подиуме толпилось больше актёров, чем скукоживалось в зале зрителей. Все шумели, перекрикивали друг друга, резали наболевшее ломтями. Бегали кругами, за кулисой наскоро переоблачались и снова в толпу, на сцену. Костюмов шилось и на белых, и на красных, и на буро-малиновых.
Потели за троих на ту же ставку.
Режиссер напирал не на рубль, а высокое служение искусству. Или поменяет весь местный раздолбай на сибиряков. Хватит мерзнуть. Теплушки, броненосцы, конные атаки, митинги, доменные печи. Открылась молодёжная студия при театре, для бесплатной массовки. Конкурс пять человек на место среди девушек и полтора для юношей. Без ограничений возраста. По блату приняли двух работников сцены и звукотехника. И не жаловались. То есть, бесполезно. Могли затоптать в толпе. Билеты на идейные спектакли распространялись по трудовым коллективам в обязательном порядке под нажимом профсоюза. Но оплатить билет, не значит придти на спектакль. Нет такого конвоя.
Молодые режиссёры минимальными силами собирали полный зал на малой сцене. “Эдит Пиаф” под фонограмму. “Валентин и Валентина” со Светланой Томой в роли десятилетней девочки. Что в четыре раза меньше. А зритель верил. Это Станиславский не верит и всё.
Некоторые студийки повыходили замуж за крепких актёров театра, чтобы было на кого опереться и подучиться в домашней обстановке. Некоторым актёром предварительно пришлось развестись со своими прежними жёнами. Которые уже забыли, что такое конкурс пять человек на место.
Есть мнение, что нехорошо уходить от кого-то к кому-то. Аукнется и с занесением в личное дело по итогам прожитой жизни. Правильно уходить – просто уходить. Ни к кому. Тогда это по делу. Видно, что больше невмоготу. А к кому-то уходить, это ложные опята, бледная поганка и тутовый шелкопряд единым списком.
Студийцы шалили, ушли на вечеринку из массовки после спектакля “Тогда в Тегеране” не переодеваясь. Солдаты Сталина, Черчилля, Рузвельта, Канариса вместе уселись за праздничный стол 23 февраля. Когда они выходили покурить на лестничную клетку, соседи выходили в сатори.
Директор театра, чванливый, холёный партийный жлоб попал в переплёт по подозрению в гомосексуализме. Поступил коллективный сигнал от молодых, обиженных ставкой и обойдённых ролями актёров, что директор намекал, приставал и домогался. Директор театра слышал это бранное слово, но не точно представлял, куда, что, как и зачем.
Все в театре только радовались, даже если и поклёп. Посмотреть на него, как он доказывает, что не верблюд. Не верим и всё, как учил основоположник.
9.
В Беэр-Шевской лечебнице за обеденные столики рассаживаются либо продумано, либо как попало. В зависимости от того, кто насколько уже начал соображать. И тогда тянутся к своим. На фронте часто роты формировались из земляков. Для пользы дела, среди своих умирать красней.
Обед – самая плотная трапеза: суп, салат, хумус, мясное блюдо с гарниром, хлеб от пуза, джем, сок из порошка. Своей личной еды в этой лечебнице не бывает, в отличие от тюрьмы и больницы, где посылки и передачи разрешены. Тут этого нет. Ничего не проникает снаружи, ни напильник в буханке хлеба, ни восемнадцать оборотов в банке компота. Научно доказано, что правильно функционирующий организм сам в себе вырабатывает алкоголь, совершенно бесплатно. В достаточном, необходимом количестве, и человек пьян без вина. Виноваты весна и капель.
Я сидел за столиком с Мареком, воровавшим водку в магазине самообслуживания, с Володей, контуженным в Афганистане, и с кем-то ещё. Вот этого не помню. И спросить некого в данный момент. Хотя Мареку можно позвонить. Он, когда вышел из лечебницы, водку пить перестал, чтобы не признать, что лечение прошло даром. Перешёл на пиво и вино. Устроился на работу почти по профессии. Уехал от матери из деревни в город и снял квартиру вместе с подружкой. То есть, на двоих. Но разило от него по субботам перегаром прямо с утра даже сильней, чем когда пил водку. Потом сдался на лечение в Хайфе. Примерно такой же курс, как в Беэр-Шеве. Но говорит, что было повеселей. Из Беэр-Шевы то он сбежал раньше времени, а из Хайфы нет. Или действительно было повеселей, или стало доходить, что бежать некуда. Значит, в Хайфе тоже есть где лечиться, берём на заметку. Если кто интересуется.
Сейчас Марек снова живёт у мамы в деревне и работает на почте ночным сортировщиком. Говорит, что не пьёт. Нужна трезвая голова, чтобы правильно сортировать. Но в его глазах всё ещё видна зависимость, тоска по спиртному. Она так просто не отцепится. Видимо, необходима какая-то постепенность, поэтапность падения, пока не упрёшься.
После первого лечения в Рамат-Гане я решил полностью завязать месяца на два, прийти в себя и пить культурно. Бутылочку сухонького вечерком, как обычно, для вдохновения, не больше. После второго лечения в дурдоме, по блату, согласился завязать окончательно. Только одну бутылочку в конце недели в законный выходной. Чтобы сохранить стимул, ради чего жить всю эту проклятую неделю. Интересно, какие творческие планы созреют после лечения в Беэр-Шеве? Если вообще оклемаюсь когда-нибудь. Пока что не способен ничего сортировать, даже вспомнить номер своего удостоверения личности. Каждый израильтянин должен знать его назубок, по первому требованию, чтобы не вызывать подозрений. И чаще всего тебе верят на слово, даже если ты нелегальный рабочий с фиктивным документом.
За соседним столом сидит религиозный Шломо в кипе, сексапильная татуированная наркоманка Керен, наследник всей керамики Илан и придурковатый арабский юноша Халеб, которого Керен опекает. Видимо, вместе готовили и делили дозу в прошлой жизни в закоулках города Яффо. Марек рассказывал, что после Беэр-Шевы он пересекся случайно с Керен и даже попытался затащить её в постель. Что говорит в его пользу или не говорит? Сортирует он, в конце концов, или не сортирует? Симпатичный алкоголик и молодая пританцовывающая наркоманка, чем не пара? Керен сказала ему, что ничего не чувствует уже пару лет, и не тянет и не хочет. Или это отговорка для Марека? Наркоманы с алкоголиками не сочетаются. Из удовольствий она остаётся верна наркотикам, есть ещё верные женщины, не без этого. Но зачем тогда приплясывать и хвостом вертеть? Просто стиль такой.
Шломо в авторитете, к нему прислушиваются, он заправляет праздничной трапезой в шабат, преломляет хлеб и благословляет чашу с виноградным соком вместо вина. Он единственный, кому администрация разрешила остаться на второй месяц в лечебнице в виде исключения. Во время первого срока у него умер отец в Тель-Авиве, его отпустили на похороны и отсидеть поминальные семь дней. Вернулся, и ему разрешили начать сначала.
Ходит с книжкой подмышкой. Читает нам факультативно по вечерам “12 шагов анонимных алкоголиков”. Хотя никто ничего не понимает. Американская выдумка, тут она не срабатывает, на местной почве. Шаг вперёд, два назад.
Алкоголики не могут соблюдать традиции, это фикция. Курить нельзя в шабат, он два часа с утра ещё держится, а потом навёрстывает. Что за шабат такой на два часа, нужно сутки, от захода до захода. Или это первый шаг, на два часа, а после двенадцати шагов будет как раз сутки. Потихоньку и дойдет.
Ещё один авторитетный, Мирон, сидит за столиком со своими приближенными. И живут в одной комнате. Они себя неплохо, уверенно чувствуют, отбывают как бы профилактически, для справки, что прошли излечение и взяли правильный курс. Так надо понимать.
За другими столиками ситуация аховая, сидят новенькие, плохонькие. Имя своё Паша нам назвать сумел, но не понимает, где находится. К еде не притрагивается, таращит глаза и пускает слюни. И ищет маму, он с мамой живёт, где она? Лет за тридцать пять, опухший, раздутый, со стула сползает. Мама тебя сюда и сдала, сынок, для твоего же блага, если ещё уже не поздно. Потерпи, может всё ещё поправится. Посиди немного с нами в коллективе. Мы твоя мама, мы за неё, не сползай.
Цецилию до сих пор нужно кормить с ложечки, хочет сама, но не может. У неё падает обратно, до рта не доносит, расплескивает и роняет. Кто-то уже закончил есть и вышел покурить. Кто-то ещё не дошел до столовой, и его ищут. Некоторые почти не притрагиваются к еде, другие ещё прихватывают хлеб и упаковки йогурта с собой в палату про запас. Хотя это против правил, нельзя держать съестное в тумбочках.
Суббота – выходной и самый тяжёлый день, тобой почти не занимаются, и деть себя некуда. А пятница проходит с подъёмом. К вечерней трапезе сдвигают столы, как на именинах. Потом переходим во двор, на воздух для чая и сладкого. Это не предусмотрено в меню. В это вечер дежурит медсестра Сюзанна, и есть подозрение, что она за свой счёт покупает и приносит нам сладкое для пятничных посиделок. Сидит со всеми, рассказывает истории, поёт песни.
В этот вечер откуда-то сверху, из окна сумасшедшего дома донёсся женский голос. Он хотел с нами поговорить. Шломо вступил в переговоры. Она нас видит, мы её нет. Невидимая женщина потребовала взять её замуж, забрать отсюда. А сколько тебе лет, какая ты, спросил Шломо. Ты хочешь, чтобы мы все взяли тебя замуж? – Нет, только ты, я узнала по голосу. – Но мы здесь все алкоголики, а ты, наверное, сумасшедшая. Что хорошего может получиться? – Она будет хорошая, только забери её отсюда замуж.
Шломо развеселился. Смотрите, мальчики, мы ещё нужны, нами интересуются. Если что, знайте, что в сумасшедшем доме вас ждут.
Мирон и Шломо подсиживают друг друга, пикируются и подставляют ножку. Мирон под два метра росту, плотный и был бы качком, если бы не считал, что и так во всём хорош. Работает охранником в курортном городе Эйлате, в казино. В Израиле запрещены азартные игры, кроме “Лото” и спорт-тотализатора. Большая прогулочная яхта выходит в нейтральные воды Красного моря и там крутят рулетку, сдают карты, нажимают на кнопки и рычаги игральных автоматов. Крутятся деньги, хотя и не уходят с корабля. И спиртное наливают за деньги, а проигравшимся в пух – за счет заведения. Охрана не пьёт, но Мирон был замечен. Пьяная команда на корабле с деньгами в какой-то момент обязательно пойдёт ко дну. Капитан в курсе. Мирона списали на берег с условием пройти лечение, принести справку, не употреблять, тогда возьмут обратно.
Это всё интриги, лечиться не хотелось, они его опускают ниже ватерлинии ни за что. Он же не валяется, никаких признаков морской болезни. Подежурил немного в отелях на берегу, но неохотно с обеих сторон, городок маленький, все всё друг про друга знают, приказ капитана не обсуждается. Деньги кончились, и таки тянет выпить с утра. Может, действительно пойти полечиться? Но не месяц, пятнадцати дней хватит для справки.
Почему я к нему чувствую антипатию, причём взаимную – и за себя, и за него? А что ещё можно чувствовать к охраннику казино? Они же все шулеры. Как ещё можно относиться к наперсточникам? Нет, ну если бы по честному, если у них можно было выиграть, то ещё ничего. Но ведь не выиграешь. Они всех считают лохами, дойными коровами, лапотниками. Так Мирон ко всем и относится. Он здесь для справки, а остальные – конченные.
Не один он здесь для справки, есть несколько человек прямо из тюрьмы. И туда же, скорее всего, и вернутся. И куда попали по пьянке или из-за наркотиков. То, что прошёл лечение, как-то положительно скажется на дальнейшем приговоре, мере пресечения, режиме содержания. И они с самого начала нормально выглядят и соображают, вроде Мирона. Их не привозят разобранных, как некоторых. Играют во все игры: нарды, домино, шашки, карты. Чем ещё в тюрьме заниматься на интерес. Мирон устраивает чемпионат наркологического отделения и всегда выигрывает. Казино в проигрыше не бывает, наперсточника обыграть невозможно. С виду человек, даже с лица располагает, а изнутри наперсточник и это уже навсегда.
Непонятно, кому легче во всей этой дремучей ситуации, тем, кто отправляется после лечения в тюрьму, или кого выпускают на волю. Если бы прокурор дозволил, они бы не глядя махнулись своими вариантами. Многим некуда идти. Нет, конечно, их не бросят, пристроят куда-нибудь в общежитие общего режима, но спиртное, оно же везде льётся. А если возвращаться домой, иногда это ещё хуже, попадаешь на тот же маршрут. Трудно соскочить с глубокой колеи. Так что тюрьма не такой плохой вариант получается, как минимум равноценный и без доплаты. Алкоголя нет, дури хватает, но от зелёного змия можно схорониться, если присесть на два пожизненных срока.
Арсен даже не знает, куда его определят после лечения, в тюрьму или домой. “Домой” не совсем точно сказано. Ему запретили приближаться к собственному дому ближе, чем на семьсот метров. Хотя у него там жена и трое детей. Вернее, потому что. Интересные запреты насчет этих сотен метров. Игорьку запретили подходить ближе пятисот метров к конкретной дискотеке в Тель-Авиве, где он набедокурил нетрезвый. Иначе его условный срок переквалифицируется в тюремную отсидку. И вообще не подходить ближе ста метров к любой дискотеке в течение трёх лет. Это же как парня напрягли, надо знать расположение всех дискотек в стране и ходить зигзагами, петлять, если не хочешь на нары.
Арсену нельзя подходить ближе семисот метров к собственному дому. А до лечебницы его выпустили из предвариловки под домашний арест в квартире брата. Без разрешения вообще выходить из дому. При чем здесь тогда эти семьсот метров, если вообще нельзя выходить? Или если он выйдет из квартиры, то есть нарушит домашний арест, это одно наказание, а если ещё и приблизится ближе чем семьсот метров к собственному дому, будет дополнительно наказан? Тогда понятно. Короче, он нарушил и то и другое. Так что даже не знает теперь, куда направят после лечебницы. Как восточный человек, он вообще не понял, как жена, мать его детей, могла заявить на него, кормильца, за то, что он поучил её немного вручную, за что, даже не помнит. Было бы за что, убил бы. Попробовала бы она посадить за это его в Махачкале или где там. Он против таких местных законов, не понимает и не поймёт. И делайте с ним, что хотите. Что, собственно, с ним и делают.
Боря с ним сидел в предвариловке, так он вообще не пьёт и помнит, за что поучил жену на шестнадцатом году совместной жизни. Вырвались из своего Кременчуга, и тут на новом месте в другой стране стала погуливать. Глаза круглые, лживые, смотрит нагло, а в чём дело, ходила в кино. Ну, ведь видели же её с другим. Не выдержал, дал в лоб. Потом она пыталась взять заявление обратно. Ходила с ним по судам, просила. Не рушьте семью, всё наладилось. Подруге говорила, что мечтает выиграть миллион и развестись с мужем. Одновременно. Тут занимательная логика. Развестись не раньше, чем выиграет миллион. Без денег лучше вместе, а с миллионом – зачем нужен муж? Без миллиона не разведусь. Хочу развестись, но сначала миллион. В комплекте. Чтоб всё сбылось, что не сбылось. А если нет миллиона, то хотя бы муж, хоть и постылый. Но мечта остаётся про запас.
Мирон, охранник из казино, своим обличьем напоминает сразу три эпизода из кошмарного восьмидесятого года двадцатого столетия нашей эры. С такси в Кишинёве всегда наблюдалась проблема. И дорого, и не найдёшь, когда надо. Останавливаю частника, подбрось до такой-то больницы срочно. Отвечает, что едет по улице Искра. Так оттуда всего две квартала влево по ходу, подбрось. Я не сворачиваю, пешком дойдёшь. Ну ладно, что поделать, хоть так. По дороге под машину попадает собака. Водила даже не притормозил, только скрипнул зубами. На красном светофоре он на секунду вышел из кабины и осмотрел колесо. Чертыхнулся, машину испачкал. Такой вот ненавязчивый сервис за свой же рубль.
В Тбилиси меня предупредил товарищ, что таксистам надо давать на чай. Если не хочешь неприятностей. Некая женщина заплатила строго по счётчику, что водителя обозлило. Она ещё не успела толком выйти из машины, а он уже рванул с места. Женщина упала и сломала ногу. Наверное, его нашли и наказали. Или поощрили. Потому что все знают с тех пор, что тбилисским таксистам надо давать на чай.
В Кишинёве в тот год срочно потребовалось устроиться на работу. Пригрозили, что посадят за тунеядство. Когда отпашешь смену на фабрике или заводе, не остаётся ни времени, ни сил на вечные вопросы. Ну вот, вроде помощником садовника есть необременительная вакансия. И садовник неплохим мужиком оказался, не станет сильно загружать, можно неполный день, в общем, договоримся, иди оформляйся. В отделе кадров он случайно попался на глаза какой-то женщине, то ли парторгу, то ли замдекана, то ли в одном лице. Ну-ка, ну-ка, любопытно взглянуть на вашу трудовую книжку. Что-то пестренько, что это вы прыгаете с места на место каждые полгода, да ещё с такими перерывами? Вы хоть понимаете, куда пришли устраиваться на работу? Это Кишинёвский Государственный Университет имени Владимира Ильича Ленина. Только вдумайтесь: Ленина. И с такой трудовой биографией вы посмели сюда явиться?
Вот за этот тон он мог убить. В первые пять секунд. А потом помиловать. Посмертно. Он же не преподавателем пришёл наниматься, а кусты подрезать и клумбы окучивать за 60 рублей. У них, как у наперсточников, выиграть нельзя. Тех хоть можно обойти, не приближаться. А эти обложили со всех сторон в этом проклятом году.
Чтобы поддерживать своё лидерское положение, Мирону нужно как-то проявляться, кроме чемпионата по нардам. Скоро праздник – День Независимости. Вся страна празднует, на каждой машине флажок государства. На некоторых даже несколько. Флажки продают на каждом светофоре. Чем ближе праздник, тем они дешевле, всё меньше неохваченных машин без флажков. Все выезжают в этот день на пикники, воздух пахнет жареным мясом, стелется дым от мангалов. Несколько дней после этого у едоков мясная отрыжка.
Мы тоже хотим поучаствовать, заявил Мирон администрации, это и наш праздник. Фигурально выражаясь: день независимости от зависимости. И как первый шаг к привычке проводить праздничное застолье без спиртного, с кока-колой, соками, минеральной водой. Мы команда или не команда, спецназ анонимных алкоголиков и наркоманов объединяется вокруг общего дела. Мы тоже граждане, мы ещё в строю. На кухне выписали продукты: мясо, яйца, хлеб, хумус, овощи, соленья. А на то, что сверх больничного меню, скидываемся наличными, кто сколько может, на напитки и сладкое. Мирон сам возьмётся за мясное на мангале: шашлык, кебаб, ножки, крылышки, потрошки. Женщины режут и заправляют салаты.
Удовольствие в основном для выздоравливающих. Доходягам еда пока не впрок. Им бы полежать лишнюю минутку, но явка обязательна, всех подняли к праздничному столу, даже тех, кто будет портить общий вид. И независимость каждого ожидает разная: приблизительная, неполная, с причудливыми формами.
Кто-то после лечения зашьёт капсулу под кожу на полгода, если выпьешь алкогольного – умрёшь. И вешает на стену календарь. Каждый прожитый день помечает крестиком, вычёркивает, считает, сколько ему ещё осталось. Пройдёт полгода, и тогда он ох и выпьет. Так, с виду, по нему не скажешь плохого. Но всё равно, чувствуется, что у него на стене висит календарь.
Фра после всего сказал, что, может быть, он и остался бы в Америке, и работа была терпимая, если бы он встретил женщину. Но на него там уже никто не клюёт. А где клюёт? Может, клёв уже закончился. Всё уже вроде бы было. Три женитьбы в разных странах, пятеро детей от трёх жён. Это в плюсе. И всякие разные приключения в минусе. Но с приключениями вроде бы покончено. Но такое впечатление, что на стене всё ещё висит календарь. Всё отражается на лице и в глазах. Женщины это чувствуют. Им такого не надо. Этой зависимости. Даже если её уже и нет. Но на лице это ещё не отражается. Независимость от зависимости. И ему-то зачем нужен этот клёв? Сколько можно? Тем более с таким опытом. Три полноценных брака: начало, середина, конец. А опять тянет на начало. Конец же известен. Или на этот раз он надеется, что скорее ему придёт конец. По возрасту уже к этому ближе.
Олега Ефремова в одном из последних интервью в телевизионной программе, сильно уже мятого, со следами зависимости на неправдоподобно морщинистом лице, спросили, вот в жизни у вас многое сбылось, а есть такое, что не сбылось? И он ответил, что есть: большая, особенная, настоящая любовь. То есть, её нет. И это говорит он, с его послужным списком, с романами, с неограниченным выбором. Когда вокруг девушки, прошедшие в театральный институт по конкурсу в сто человек на место. И смотрящие на него во все глаза. А не сбылось. Конец интервью.
Тут же переключаешься на другой телеканал, и там какой-то лукавый мужичок, философ, судя по титрам, говорит, что по результатам его исследований, любовь, как поётся в одной популярной песенке, это то, что кажется. Нету её, показалось, померещилось. Конец передачи.
Переключаешься дальше, может, ещё чего интересного скажут по теме. Но не сказали.
У Олега Ефремова, по лирическому типажу, всегда таилась в глазах тоска по несбывшемуся, высокому. Как у того таксиста в фильме “Три тополя на Плющихе”, когда, не дождавшись на свидание своей случайной пассажирки, он сигналит ей долгими призывными гудками в равнодушном огромном городе.
Среди нас, алкоголиков, некоторые, что характерно, начали пить от хорошей жизни. Когда всё удаётся, и по этому поводу надо выпить. И станет ещё лучше. Роберт так и оценивает свой случай, и по нему не особенно видно, что он уже восемь лет в улёте. Привезли его в страну родители ещё в детстве. Иврит у него как родной. Дальше идут: русский, английский, арабский почти без запинки. Переводит нам здесь с местного особенно тонкие моменты лекций, которые читает нам медперсонал, чтоб загрузить нас чем-нибудь умственным, а не только пищеварительным. На лекциях, причём, ничего не скрывают: какие у нас есть внутренние органы, как по ним гуляет алкоголь, откуда берётся этот кайф, к каким отклонениям приводит. Или серия лекций о наркотических препаратах, их различии по степени привыкания, убойности, или относительной безвредности. Наименования, формулы, аналоги, отсюда можно выйти с приличным высшим наркологическим образованием. А практического опыта многим не занимать. И таки двое из давно излечившихся работают здесь воспитателями.
Роберт по бизнесу, строительный подрядчик. Сначала сам выезжал на объект с помощниками. Затем уже несколько бригад загружал работой и только контролировал. Объезжал с утра, всё работает, деньги капают, можно и расслабиться немного алкоголем. Если начинал пить с утра, то его возил шофёр. И зачем выезжать, можно решать по телефону, рядом с бутылкой. Потом телефон начал раздражать, всё чаще стал отключаться. Через несколько лет очнулся в каморке у брата, чуть ли не в кладовке, с мыслью, что же я такое делаю. Про жену с детьми он забыл, дело захирело, больной на всю голову. Хорошо, что есть отец и брат, пристроили лечиться. Уже в третий раз. Он твёрдо убеждён, что последний. И ему почему-то веришь. Видны в его глазах какие-то варианты. Проблескивают иногда. Некоторые клиенты до сих пор звонят ему на мобильник. Собственные дети хотят с ним общаться, помнят о нём хорошее, не только плохое. Бывшие работники интересуются, когда начнёшь нас нанимать, загружать работой. Он был хорошим хозяином. Нужен человек обществу. Нам здесь в клинике тоже необходим как толмач. Ну ладно уж, отпустим на волю. Все мы здесь временные.
Не надо думать, что можно заработать в этой жизни вечный кайф. Когда дела пойдут опять хорошо. Всё теряется и превращается в кошмар. Даже сон ночной уходит. Мечтаешь хоть чуть-чуть поспать без задних ног, сладко, как в детстве. Но не больше восьми часов в сутки, даже если сладко. По норме отвешивать. Иначе превращается в свою противоположность.
Работаешь, чтобы отдохнуть, отдыхаешь, чтобы снова поработать с новыми силами. А не чтобы заработать достаточно и потом всё время отдыхать, не работая.
Витя Харьковский использовал обратную сторону перфокарточек для записей того, что необходимо сделать за день. Пятнадцать наименований минимум и до бесконечности. Если пунктов не хватало, он их придумывал. Сделанное вычёркивал, по ходу записывал новое. Список обновлялся изо для в день, если бы кончился, значит, он умер. Иногда нарочно притормаживал, чтобы дела остались на завтра для затравки, иначе солнце не взойдёт. А не так, что вот все дела переделал, ноги повыше, включил телевизор, рядом бутылка, и трава не расти. Когда нужно было с кем-то выпить ради дела, то, как разведчик, он тайком выливал свою рюмку в вазон, на газон, за голенище. А кто-то гадает, почему солнце восходит каждый день без выходных, даже если его и не видно за тучами. Не записал Витя Харьковский в список дел на сегодня тучи разогнать, оставил на завтра.
Ищешь себе место под солнцем всю дорогу, всю жизнь. Вот сниму себе на лето домик в деревне, поработаю без суеты. И ходишь из угла в угол дней десять пустой, пока не сбежишь оттуда, чтобы узнать хотя бы, как тебя зовут.
Писатель Саша Соколов живёт, по непроверенным данным, в Канаде. Кажется, не самое лучшее место для русского писателя не на покое. Во время перестройки он приехал в Москву, может, даже навсегда, поговаривали. Было дёшево, сердито и имелся обоюдный интерес. Интервью для телевидения он давал, катаясь на лошади в Подмосковье, прямо у морды коня. Одно интервью. А потом не слышно, не видно. Или пропал обоюдный интерес?
Судя по другому, более позднему интервью, уже без лошади, не в седле, а в книжном русском магазине Тель-Авива, проездом в Канаду, ему какое-то время казалось, что жить нужно в Греции. Всё, как говорится, есть. Он обитал там в маленькой заброшенной сторожке и писал новый роман. Заждались. Сторожка сгорела с концами и незаконченной рукописью. И нет романа. Даже если и бытует мнение, что настоящее не сгорает. Или подлежит восстановлению в лучшем виде и более полном объёме. Если само просится. Тут не остановишь. А если не просится, то пропадает взаимный интерес.
После обеда в клинике в Беэр-Шеве все пациенты закуривают. Выходят во двор или располагаются в вестибюле. Некурящих нет, и одной пачки в день не хватает. На ночь сигареты принято сдавать на вахту, но если ты выйдешь ночью покурить, тебе выдадут. Даже если у тебя кончились, дежурный даст из своих или из какого-то не совсем понятного запаса. Видно по человеку, что не просто так ночью вышел, если не закурит, может сойти с ума. Почему-то сигарета помогает держаться на грани, не закричать в голос.
В дурдоме разрешали курить по сигарете в час. В сутках двадцать четыре часа, семь часов на сон, получается 17-18 сигарет в сутки. Короче, пачка в день. Если бы не ограничивали, был бы дым без огня, сумасшедшие могут курить непрерывно, до обморока, до четырех пачек в день. А тут хоть понятно, вокруг чего крутится и на чём держится день в сумасшедшем доме. У санитара специальный ящичек с сигаретами, на пачке написано имя владельца, каждый час он торжественно выносит ящик во двор, все уже приплясывают от нетерпения, выкликает имя, вручает сигарету. Больные курят, все при деле и уже поглядывают на часы, когда будет следующая раздача.
В сумасшедшем доме на второй день меня вызвали на педсовет, то есть летучку врачей, причём довольно представительную. Человек шестнадцать с блокнотами сидели за длинным столом. У нас в Кишинёве было меньше врачей на сумасшедшую душу. И там не спрашивали, а если спрашивали, то не верили. А тут спросили, ты ведь не сумасшедший, верно? Зачем занимаешь чужое законное место? Да вот, сорвался, пью и не могу остановиться. Главному за столом тут же подсказали, что врач такой-то из женского отделения просил пристроить на недельку. К себе он не может. Ну раз доктор прописал, то нет возражений. Останавливайся, если тебя устраивает такая компания. А спиртного здесь не найдёшь.
В клинике в Беэр-Шеве пациенты тоже бы выкуривали не одну пачку, но некогда, здесь загружают, даже гоняют, поневоле запыхаешься и без сигарет. Уборка полтора часа кругом-бегом-ползком каждый день. В дурдоме попробуй заставь кого-нибудь убирать за собой. Они за себя не отвечают.
Лекции обязательные слушаем, рисуем и лепим. Или сочинение пишем на тему: лучший и худший день в твоей жизни, и в чём разница. Запирают в аудитории и пока не испишешь страницу, не найдёшь шестнадцать различий в этих днях, не выпускают. Ломаем головы и карандаши; по сути, оказалось, что эти дни похожи. Шестнадцать различий это много, если не повторяться. Опять же, каждый пишет на своём: иврите, русском, арабском. Тут без переводчика не разберёшься. Есть злостные, они вообще не пишут ни на каком. Придуриваются или не хотят в это играть. Нехорошо давить на больных людей. Кто-то пишет за них, чтобы выпустили из аудитории.
После обеда дневная раздача лекарств. Тут скорее недодают, чем наоборот. В Союзе прятали за щекой, под языком, потом выплёвывали, спускали в унитаз. Тут тоже посматривают, чтобы вошло вовнутрь, но как бы для общей информации. Если отказываешься глотать, тебе пойдут навстречу, если ты не совсем невменяемый. Сажать на таблетки никто насильно не станет. Чаще просят добавочную таблетку, но не дают. Если спрашиваешь, отвечают. Вот это витамины, это от давления, это для поднятия настроения. Ну так дайте ещё для настроения, что-то оно не поднимается.
Потом всё затихает на послеобеденный сон. Тут чёрной завистью завидуют тем, кто может уснуть. И проснуться с достоинством. Некоторые, забывшись на минутку, просыпаются в таком кошмаре, что приходится обливать водой и уговаривать. Что всё прошло, ты снова с нами, не лезь на стенку, вот дверь, пойдём выйдем покурим, пообщаемся.
С трёх тридцати до пяти с нами выходят на связь из внешнего мира. Дежурному выдают два телефонных аппарата, он их подключает в телефонную сеть. Мы звонить не можем, нам звонят. Просьба не занимать телефон больше пяти минут. Цецилию, только чтобы подвести к нужному телефону в разных концах, занимает иногда больше времени. А ей звонят больше всех. И не держит трубку, роняет. Точно, что ей становится всё хуже и хуже. Как-то они сплоховали с Цецилией. После нескольких таких неудачных попыток просто говорят, что подойти не может, отдыхает.
Керен не всегда подходит, сначала интересуется, кто на проводе? Возле телефона всегда кто-то сидит на дежурстве, чтобы первым поднять трубку. Либо кто очень ждёт звонка, либо кому вообще не звонят. А так он хоть при деле, участвует в процессе. Керен звонят родители, сестры и братья. С кем-то она сегодня будет говорить, а с кем-то не желает. Кто-то что-то не то сказал в прошлый раз, и она обижена. Пусть сначала сделает выводы. Если уж она проблемная девочка в семье, то будет такой до конца.
И непонятно, о чём говорить. Вопросы к больному типа, может, чего-то надо, чего-то не хватает, не задаются. Посещения запрещены, передачи тоже. Единственно в чём нехватка, так это в куреве. У всех периодически кончаются сигареты. А без денег не дают, тут не тюрьма. В тюрьме положено по двенадцать сигарет на брата, на осуждённого. Даже если не куришь.
Володя не решается попросить у жены выслать ему денег на сигареты в местную бухгалтерию. У него осталось сорок шекелей как раз на дорогу обратно домой, автобусом из Беэр-Шевы в Кирьят-Гат. Сюда его привёз приятель-таксист, невменяемого, почти бесчувственного, как манекен. Без денег. Спасать человека надо было, тут уж не до денег. Уже спасли, уже привели в порядок, и без денег не получится. До выписки осталось пять дней, как-нибудь проживёт без сигарет. На крайний случай есть эти сорок шекелей. Тогда непонятно, как попасть домой. В банке минус четыре тысячи, и больше не дают. Зарплата в этом месяце или будет, или нет, с больничным нужно ещё утрясать с врачом. Не надо себя перегревать раньше времени, есть ещё пять дней, чтобы ни о чем не думать. Кроме сигарет. Тратить эти сорок шекелей или сохранить. Не будет он просить денег у жены по телефону. И так кругом виноват.
Минус четыре тысячи в банке, это ерунда. У кого-то минус семнадцать, и чеки неоплаченные возвращаются. Хоть вообще отсюда не выходи. Про чеки сообщает жена по телефону с некоторым злорадством. Со здоровой подковыркой, мол, доигрался и всё ещё играешь? Когда выкрикивают твоё имя, ты вздрагиваешь и упираешься руками. А ноги всё равно идут к телефону. Вокруг радуются за тебя, что звонят, не забывают. А ты боишься подходить.
Но на этот раз звонил друг из Канады. Не то чтобы друг. Скорее земляк, товарищ по цеху, друг друзей. Надо же, узнал телефон, подгадал со временем, проснулся, у них там шесть утра, позвонил. Сказал, что в знак солидарности с болящими и убогими тоже решил этот месяц не пить. Глядишь, и поможет на расстоянии. Что ж, неплохие новости, отрадно слышать. Потом сообщил, что выслал денег в помощь, оплатить съём квартиры за этот месяц. Ну, чудеса! Какая удивительная страна Канада, далёкая, тихая и неожиданная. И вправду, стало легче на расстоянии. И кто он после этого, как не друг? И это притом, что у алкоголиков не может быть друзей. Односторонней дружбы не бывает, а он дружит только с бутылкой.
А через год ещё и отказался взять деньги обратно. Тут уж и слов нет. Через год ещё не хватает аргументов, чтобы возвращать долги насильно, но финансовые ужастики уже не так достают до печёнки. Если не пьёшь. Через два года замечаешь, что начал иногда беззаботно посвистывать и пружинить шаг. Страшно подумать, что будет через три. Просто взлетишь ненароком, и будет трудно приземлиться. Или это не страшно?
10.
Кто-то всё-таки выписывается из клиники, судя по всему. Потому что количество койко-мест ограничено, а почти каждый день поступают новенькие, если их можно так назвать. Значит, кто-то выписывается, чувствуешь, что кого-то не хватает, но не помнишь, кого именно.
Хотя некоторые, уходя, обмениваются телефонами, адресами, это как будто ты кому-то сообщаешь свой телефон во сне. Мало вероятности, что он тебе позвонит наяву. Из твоего сна. Нет ещё телефонной связи между сном и явью. И письма не доходят.
Интересно наблюдать за новенькими, особенно когда их приводят целой толпой и невозможно определить, кто есть кто. Толпятся, например, во дворе пять арабов, приехали, сколько в машину влезло, разного возраста, и мы гадаем, решили, что привезли вон того пожилого сдавать, а оказалось, что самого молодого привезли дядья под конвоем отдавать на лечение. Чтоб было в семье без урода. Они-то знают, а мы не вычислили, кто, и не определили, наркоман или алкоголик.
А интересно всё-таки прикинуть, что было бы, если каждая женщина выиграет миллион. Нет, это, конечно невозможно, просто фэнтэзи. Сколько женщин развелось бы со своими мужьями? А мужики и не подозревают даже. Некоторые догадываются. Если есть миллион, то готовы даже откупиться, чтобы избавиться от мужей. Или это преувеличение. Есть, наверное, и другие женщины, которые готовы утверждать, что не нужен ей миллион, а только быть с тобою рядом. Или это идеализм. Женщин лучше идеализировать. И тогда деньги тут ни при чём. Но это, наверное, сильно бьёт по мужскому самолюбию, когда женщина выигрывает миллион, и ты оказываешься не при деле. Любопытно понаблюдать со стороны. Даже немножко жаль, что это невозможно, чтобы каждая женщина выиграла миллион. И ей приходится жить с мужем.
Если я проживу ещё лет двадцать пять и буду выплачивать алименты, что-то вроде этого, что не исключено, и даже желательно, то в сумме получится как раз миллион. Значит нужно выигрывать два. Чтобы полностью избавиться от мужа.
Иногда в клинику приходит пара, и мы опять гадаем, кто кого привёл. Не бывает, чтобы оба. Думали на мужчину, оказалось — наоборот, он подругу привёл лечиться. Один раз пришли братья-близнецы. Один пьет, другой нет. Неполные близнецы. Одного надо привести в соответствие.
Некий солидный господинчик сам пришёл, добровольно, непонятно, зачем, вроде нет симптомов. Но его приняли как нормального алкоголика, раз пришёл, заплатил, будем лечить. Говорит, что пьёт редко, а сам он психиатр по профессии с обширной практикой, пришёл скорее ради интереса, для общей профилактики организма. Пошпионить, что ли? Выражается темно и косноязычно, по-русски говорит с трудом, как неродной, да и на иврите сильно затрудняется. Потерял, что ли, где-то по жизни родную речь? Решил, если полечится от алкоголизма, то речь найдётся? Не знаешь, в чём найдёшь, как потеряешь.
Цецилию всё-таки забрали от нас и перевели в другую больницу. Может, там найдут к ней подход. Не исключено, что её вообще не стоило лечить от алкоголизма. Только бренди и держало её на ногах. Встречаются такие случаи. Убирают от человека бутылку, и он умирает.
В полпятого ровно отключают телефоны, сворачивают разогретый шнур, сдают обратно в регистратуру до завтра. До ужина ещё масса времени, и нас не оставят неохваченными, без дела. Что воспитатели придумали нам на сегодня, чем будем полоскать мозги? Сегодня мы покладистые, за хорошее поведение после ужина разрешат посмотреть телевизор допоздна. Есть много желающих отодвинуть отбой. Вечером два финала, песенный конкурс Евровидения и Кубок УЕФА: Порто–ЦСКА. Хочется за кого-то поболеть, не только за себя.
На вечерних занятиях воспитатели раздали карточки с картинками. Каждому своя, и нужно рассказать, кто о чём думает по этому поводу. Нарисовать какую-нибудь розовую перспективу. Нет, ну понятно, о чём мы можем думать по любому поводу, как бы выпить и уколоться. Рядовой стройбата Иванов, о каких трудовых подвигах думаете вы, глядя на этот кирпич. О бабах я думаю. При чём здесь бабы, даже не похоже. А я завсегда о них думаю.
Нам кирпич не показывают. Но и думаем мы не о бабах. О бабах думать для нас было бы как раз лечебно. Это признак выздоровления. Мне досталась картинка с видом на море, на лодчонку, на рыбачью сеть. Ну где как не в Гурзуфе хорошо пьётся белое, сухое, охлаждённое вино, с видом на волны, или на Родосе, какие могут быть другие творческие идеи у больного в клинике от алкоголизма? Заглянул в картинку соседа, может, у него другие думы? На картинке дворик, детская площадка, песочница под грибком. Всё одно к одному. Это же идеальное место, чтобы раздавить бутылочку, всегда так было. Они что, нарочно издеваются над нами, наши воспитатели? Но мы, конечно, знаем, чего от нас ждут, и гоним тюльку, только чтоб скорее отбомбиться, как мы выйдем отсюда в эти картинки после лечения, как начнём новую сухую чистую жизнь без глупостей. Но как её начать, за что зацепиться?
Между тем, как и обещали синоптики, воздух разогревается и сверху, и снизу, и с боков. Такой высокой температуры в мае месяце не наблюдалось пятьдесят лет. Кондиционер в нашем отделении не холодит. Гоняет горячий воздух по системе. Пришли два техника, поковырялись в железных щитах и ушли, растворились в мареве. И появились мухи, назойливые, несговорчивые, неуправляемые. Обычно в Израиле комары и мухи не докучают, даже в деревнях и кибуцах. Для них придумали ловушки, стеклянные объёмы размером со скворечник. Они туда почему-то залетают и обратно уже не вылетают. То есть, ими управляют. Но при такой температуре, раз в пятьдесят лет, приманка не срабатывает. Мухи летают на воле в большом количестве и не исчезают.
Что-то у них происходит с головой. А она у них есть, если они кусаются.
Больше всего мух наблюдалось в Алтайском крае, под городом Барнаулом, в деревенской школе летом. Мухи возникали в строго определённый час прямо из воздуха в неимоверном количестве. К вечеру становилось прохладно, и мухи так же неожиданно исчезали. На следующий день, как только согревался воздух в лучах солнца, они снова появлялись тучей. Видимо, они возникают из температуры.
Дипломированные художники из Москвы, на шабашке по договору, некоторые даже члены Союза художников, занимались росписью стен в кабинетах литературы, зоологии, физики, географии. Многофигурная композиция стоит дороже анималистической. Портреты Чехова, Пржевальского, Менделеева по разным кабинетам, но по одной цене. Отвлекаясь от однообразной работы, художники остервенело убивали мух свёрнутой газетой прямо на оконном стекле десятками. Отведя душу, возвращались к стенкам. Мух не становилось меньше. Либо смириться, либо сопротивляться. Попеременно. Чтобы разнообразить свой труд.
Местная интеллигенция, а именно агроном и зоотехник, из вражеских голосов слушали только голос Китая. Другие, кажется, и не ловились. В связи с обострением дружеских отношений китайцы поругивали Москву и её политику, а агроном поддакивал. Создавалось впечатление, что ему китайцы ближе и если что, то он и алтайцы в целом будут на стороне Китая.
Симеон, художник-самоучка, без диплома, был сильно удивлён этими прокитайскими настроениями и возражал агроному. Для него русский человек, будь он хоть последний подлец или коммунист-партайгеноссе, всё равно по духу был ближе, чем китаец. Или по душку. В любом конфликте он был бы на стороне русского, уж во всяком случае, не китайца. Москва, конечно, всех достала своим режимом. Но чья бы корова мычала, а их бы, китайская, молчала. Или всё дело в том, что Симеон – расист. А алтайцы не расисты. Что такое вообще алтайцы, это нация или место проживания? На вид они не монголоиды, а белые. И должны тянуться к своим, а не к китайцам.
Короче, хотелось бы, предположим, Симеону, чтобы у него были дети от монголоидки или негритянки? Если ставить вопрос ребром. Это вроде бы понижение уровня или статуса или цвета. И окружающие не поймут, станут показывать пальцем. Такое получили интернациональное воспитание в нашей советской стране. Нет, ну если бы было принято, то, может, и ничего страшного. Но как-то не очень хочется, чтобы твой ребёнок был негритёнком, если ты сам не негр.
У дворовых ребят была мечта переспать с негритянкой, но это не интернациональное воспитание, а сексуальная грёза, практически неосуществимая в своём дворе. Нету негритянок в городе, да и по всей республике не найдёшь. Только по телевизору.
В Кишинёве обучалась большая группа вьетнамских студентов и студенток в Сельхозинституте. Но как они на всех смотрели с испугом, так и на них смотрели с опаской. Нут не до переспать, ноги бы унести, причём взаимно, и с той и с другой стороны. Между собой они, конечно, размножаются каким-то образом. Может быть, по команде сверху, они очень дисциплинированные, это видать. Северные вьетнамцы. У южных, возможно, по-другому.
Зайдём с другого боку. Предположим, что он родился негром, что маловероятно в этот раз. Хотел бы он иметь ребёнка от белой женщины, или жёлтой, или краснокожей? Скорее всего, хотел бы. Чтобы разбавить немного, забелить свою черноту. Значит, он не расист. Поучается ли тогда, что у белого человека больше оснований быть расистом, если он не очень хочет снижать свою белизну через детей? Тут нужен серьёзный, нелицеприятный интернациональный диалог, кто от кого хочет иметь детей. И тогда уже решать, имеет ли человек основания быть расистом или нет. Чтобы дети его потом ни в чём не могли упрекнуть.
Просто не было в нашем окружении женщин разного цвета в то время, когда хотелось, в том числе и размножаться. А в другие места, где были разноцветные женщины, не пускали. А нынче уже норма по детям выполнена, а сверх воспроизводства размножаться эгоистично в нашей толкучке. Так что это не расизм, а так получилось. Что твои дети тоже оказались белыми.
18.
В театральной студии при Кишинёвском драмтеатре им. Чехова запомнилось одно упражнение. Нужно было любую простую фразу произнести со всеми возможными интонациями. Фраза типа: Не будете ли так любезны обернуться, – на все возможные лады. С презрением, иронией, жалостью, гневом, сарказмом, пафосом, – и до бесконечности. Когда бесконечность кончалась и студиец начинал повторяться, преподаватель приглашал следующего. У кого больше вариантов, тот и больший артист получается. А кто-то меньший. Студиец Семеня попытался схитрить, чтобы добавить интонаций. Стал произносить фразу с разным акцентом. Как бы её произнёс англичанин, француз, немец, украинец, молдаванин, одессит. Все закричали, что это нечестно. А преподаватель сказал: но-но-но, не шикать, не свистеть. Студент прав, у каждой нации есть своя характерная интонация, и акцент это передаёт. Так что, засчитаем акцент за интонацию.
Если скупо, но точно, то всё актёрское мастерство состоит из количества интонаций артиста. Без фальши желательно.
Ксюша Сахарная даже стала учить итальянский, чтобы добавить себе интонаций. И язык уж больно красивый. И сама Ксюша хороша, русской особой красотой. Только голос тихий для артистки. Но когда такая девушка начинает говорить, все невольно прислушиваются.
И не такой уж тихий, если она работала после окончания школы телефонисткой на междугородке. Не тихий голос, а вежливый и мелодичный. И со знанием итальянского.
Ксюша с Симеоном чуть не поженились. Но на артистках ведь не женятся. Не женитесь на артистках, а женитесь на курсистках, – так, кажется, в песне поётся. И сами они не особенно рвутся выйти замуж. Переступают через собственные чувства ради искусства. У них лицедейство на первом месте.
Потом, гораздо позже, Симеон её видел в одном фильме, может, даже единственном. Фильм прошёл незаметно, хотя в главной роли известный актер Станислав Любшин (“Щит и меч”, “Не стреляйте в белых лебедей”). Ксюша, по роли, всё время разговаривает с ним по телефону из уличного автомата. Откуда они узнали, что она работала телефонисткой? Фильм приятный, хоть и не броский. И играют актёры прилично.
В другой раз, ещё позже, Симеон о ней услышал в новостях. Ну не приснилось же ему это, хоть и странно. В дневном выпуске телевизионных новостей из Москвы сообщили, что Российское посольство во Франции обеспокоено фактом задержания артистки Московского театра Ксении Сахарной по обвинению в поджоге квартиры своего мужа, гражданина Франции, за то, что он выкрал у неё их общего сына. Такая, в общем, ахинея. В новостях по центральному телевидению. Ощущение, что по блату просачиваются такие новости. Кого это интересует? Все и так догадываются, что на артистках жениться нельзя. Если бы Симеон женился, то был бы сейчас французом с сожжённой хатой, в бегах с ребёнком, спасаясь от разъярённой жены. Странно. От артистки всего можно ожидать. Но не от Ксюши, ей никогда не давалась интонация ярости, шума, крика. У неё был тихий, деликатный, сладчайший голос. Или она освоила и эту интонацию.
А до этого, гораздо раньше, Симеон встречал её несколько раз в Москве. Ксюша поступала в Московское театральное. Сразу в несколько. Прошла в два, а какое выбрала? Щукинское? Щепкинское? А есть разница? Как-то и по фамилиям они схожи. А для кого-то это принципиально. Может взглядом испепелить за такие вопросы.
В последний раз видел в ночной недорогой столовой у Белорусского вокзала. Она была с подругой, тоже, наверное, артисткой. И как бы продолжали разыгрывать актёрский этюд. Устраивать маленький балаган. Замахивались друг на друга подносом. Произносили монологи. Цепляли посетителей своими репликами. Кто-то может и грубостью ответить на распоясавшуюся молодёжь. Зачем таким девахам муж? Чтобы краснел вместо них? И всегда был готов вступиться? Ни ему это не надо, ни им. А со стороны, без женитьбы, понаблюдать даже любопытно, как они развлекаются. Вносят игровой момент на грани фола. Когда не знаешь, чью сторону принять. А если женишься, то обязан принимать сторону жены, а иначе какой же ты муж.
Эпатаж запоминается. Симеон как-то ехал в троллёйбусе с Юрой Сапата. Юре молча протянули талон прокомпостировать. Обычное дело в троллейбусе, механическое, часто без слов, всё и так понятно. Но рука повисла в воздухе. Юра спокойно и чуть презрительно смотрел на передающего. Мол, вы что-то хотите мне сказать, о чем-то попросить? А человек чем виноват, его тоже ни о чём не попросили, похлопали по плечу, протянули талончик, мол, сам знаешь, что нужно передать на компостер. Он так же передаёт и другому. Или как? Или, разрешите представиться, я такой-то, мне передали талончик для погашения, не затруднит ли вас проявить любезность, передать дальше по цепочке. Судя по Юриному взгляду, он так и должен был обратиться. Но тогда это был бы абсурд из другой оперы. А у них абсурд бытовой, троллейбусный, трудно его менять на другой без подготовки. Только потому что в цепочку попал Юра со своим взглядом. Из другой оперы. Короче, человек встал, сам дотянулся до компостера, передал обратно и уже не сел на место, отошёл от греха подальше. Но это запоминается. Надо иногда напоминать людям, что мы не заводные. Но делать надо со вкусом. Потому что на грани фола.
Артисту нужен зритель, это святое. Ради него он выйдет на сцену в любом состоянии и умрёт за кулисами. Симеон как-то ехал опять же в троллейбусе по тихой улице Садовой и увидел из окошка опять же Юру Сапата. Видимо, тот почувствовал, что на него смотрят. И хотя это был только Симеон, Юра шёл, как будто на него смотрел весь троллейбус, и из окошек всех домиков смотрели на него и ещё кто-то главный, сверху. И Юра шёл так, чтобы оценили и одобрили. Он шёл не пустой, а полный, по Станиславскому. Он даже не уйдёт за кулисы, чтобы умирать, а умрёт на сцене. Даже если зал будет пустой, Юра-то будет полный. Кто-то всё равно сверху будет смотреть и одобрять. Самый Главный Станиславский. И умрёт Юра красиво.
У Симеона вроде бы нет стремления и любви к эпатажу. Ему даже неудобно, когда его друзья перегибают палку. Он их как бы прикрывал всегда, сглаживал углы, подчищал за ними. Вставлял разбитые стекла, платил штрафы, приносил извинения. Просто такое амплуа.
Но иногда и у него напрашивалось. По приезду в Израиль в ульпане они изучали местный язык. Полгода ходили в классы каждый день, первую половину. Так получилось, что в религиозном районе. Поэтому мальчики отдельно, девочки отдельно. Ну, не совсем мальчики. Художнику из Москвы в их группе было за шестьдесят. И вряд ли он выучил больше трёх букв на иврите. Редкий недоумок. Но регулярно посещал, ибо платили стипендию.
Преподавательница советовала им вслушиваться в сводки новостей по радио и стараться понять, тем более что они повторяются каждый час. К вечеру, глядишь, что-то и поймёшь. Тем более когда эти новости происходят почти при тебе. Страна маленькая, новости узнаёшь даже раньше, чем их передают по радио, отчего их не понять, даже не зная язык.
Разбирали сегодняшние сводки с преподавательницей. Медузы на побережье Средиземного моря. Забастовка мусорщиков продолжается. На сирийско-израильской границе на мине подорвались два солдата ЦАХАЛа. Вдруг с задней парты вскочил незнайка-художник и сказал: предлагаю почтить память погибших солдат вставанием и минутой молчания. Все знали, что он дурак, но послушно встали, у всех сработало. Кроме Симеона. Хотя тоже был позыв. Опять подчиниться идейным дуракам. Там лизали задницу и здесь пытаются. Преподавательница, не знавшая русский, всполошилась, она не понимала, почему вдруг все встали и молчат. Что за бунт на корабле? Вопросительно смотрела на Симеона, который сидел. Это было непросто, но он постарался. И ему понравилось. Держать паузу. То есть единственный вменяемый. Когда, после процедуры, преподавательнице сообщили, в чём дело, она не сказала ни да, ни нет. Хотя хотела намекнуть, что она руководит учебным процессом, а не выкрики с камчатки. Всё не так просто. Многие религиозные вообще не признают государства Израиль, пока не придёт Машиах. Когда придёт, тогда, конечно, можно почтить его вставанием.
Ксюша читала Симеону стихи на итальянском, пела ему детские песенки. Не могу я спать у стенки, упираются коленки. Или лучше обратиться к врачу, ничего я не хочу. Ей самой, наверное, нравился собственный голос, эти обволакивающие интонации. Актёр не станет хорошим актёром, если сам себе не нравится, через зрителей. Хорошее – нравится. И если нравится, значит, хорошее.
На уроках в актёрской студии каждый придумывал и показывал этюды, сценки, зарисовки с натуры. Запретных тем не было, кажется. Эдик, впоследствии актер Магаданского драматического, обозначил проблему, показал как человек мечется в поисках общественного туалета, потом в отчаяньи мочится у стенки, может быть, даже в людном месте. Узнаваемо.
Но преподаватель, режиссер Бецис, ну, как бы были у него замечания. Чтобы не быть голословным, он сам, лично показал, как мочатся у стенки. И все поняли, что им ещё учиться и учиться мастерству. Мальчики даже больше, чем девочки. Всё можно показать спиной. Этот изгиб тела, ноги чуть шире плеч, чтоб не летело на ботинки, голова у стенки почему-то смотрит вверх, потом подрагивание тазом, чтобы стряхнуть последние капли и спрятать обратно хозяйство. Это надо видеть. Хотя считается, что смотреть на это неприлично. И никакие коленки не упираются.
Некоторым легче и интереснее рассказать, другим удобно показать. Зашли как-то Ксюша и Симеон в гости к паре балетных танцоров. Её знакомых. Она балерина, он балерун. Или как его назвать? Рассказывая о спектакле, ему не хватило слов, он встал и в небольшой квартире подпрыгнул, закружился, показал. Это было щедро. Другие за это деньги платят, чтобы посмотреть, а им совершенно бесплатно. Тем более, кажется, ничем другим не угощали. Танцоры, понятно, на диете, в доме еду не держат, чтоб лишний раз не искушаться. А жаль. Студийцам всегда было актуально поесть где-нибудь. Стипендию не платят, работать нет времени, всё забирает учёба. Жили иногда на двух яблоках и чашке кофе весь день. Но все были энергичны и влюблены. Как минимум в Театр.
Когда пошли в гости к Симеонову другу, то было лёгкое угощение, пили чай, листали альбомы Босха и Брейгеля, говорили о японском театре масок. Когда Ксюша и Симеон определились, что жениться не будут, будут дружить, то друг предложил Ксюше провести вечер вместе, наедине. А что? Свободная девушка в полёте. Она не отказалась, ей всегда любопытно пообщаться с интересными людьми. Но ничего лишнего не позволяла. Строго по пьесе или сценарию. Если в сценарий входит женитьба, то всё, что полагается, можно позволить.
Тогда ещё этого фильма не было, но факты уже имели место. Поселянка, приходи вечером на сеновал. Придёшь? Приду. А она не одна, она с кузнецом придёт. Какой кузнец, зачем кузнец, нам кузнец не нужен. Ксюша носила кузнеца в себе. И кузнец ничего лишнего не дозволял. До женитьбы. А друг жениться не хотел. Да, кажется, и был уже женат.
Потом Симеон видел её с Бурхардом. Главный актёр в их театре Чехова. Нет, ну ревность была всё-таки. Хоть они теперь и друзья. А если женишься, то просто зайдёшься от ревности. Потому что артистке нужно общаться с интересными людьми. Пусть даже она носит кузнеца в себе. Что, Симеон мужиков не знает? О чём они думают, глядя на красивую Ксюшу.
Бурхард играл все главные роли в их театре. И в кино, в одном из первых советских телесериалов, играл главного героя Красина. Был такой революционный интеллигентный террорист. Но не своим голосом. В фильме Бурхарда зачем-то дублировали. Хотя у него был самый интересный голос в мире. Низкий, хриплый, с помехами в эфире. Даже если не поймёшь, о чем говорит – догадаешься. И догадаешься даже о большем, чем говорит.
Он был неопасный в смысле ревности. За пятьдесят. Может быть, делился с Ксюшей секретами мастерства. Гуляли по центральной улице, а не уединялись в уголках. И вообще, кроме театра и кино, у него был только преферанс в узком избранном кругу. Ксюша в карты не играла. Хотя как заготовка для актерского этюда это интересно. Но на преферанс её не приглашали. Студийцы всё же должны знать своё место.
Акчурин, его соперник по сцене, матерился во время спектаклей, не для зрителя, а для своих. Работал и на зрителя, и развлекал партнёров. И для души. Ну скажем, после реплики: вероломное нападение, товарищи, это война! – он удивлялся, пересыпая матом: мать вашу, опять война! Каждый вечер война, когда же это кончится, мать вашу! Ему очень шла военная форма, к лицу и фигуре, что советская, что фашистская, что в театре, что в кино. Для него война никогда не кончится.
Светлана Тома в жизни и на репетициях внешне походила на учительницу. В очках, светловолосая, совсем не жгучая и роковая, как в фильмах у Лотяну. И муж есть, пожалуйста, не какой-нибудь разбойник, а администратор театра. Значит, выходят замуж артистки и живут по-культурному, без поджогов. Бывают такие случаи.
Приезжали в Кишинёв Андрей Миронов и Александр Ширвиндт, парой, на три дня, на гастроли. В смысле, на заработки, на халтуру. По пять концертов в день. Студийцы могли увидеть, что их ждёт в будущем в лучшем случае, в мечтах и грёзах. Ошеломляющий успех, за билетами давка, за кулисами толпы просочившихся начальников, чтобы увидеть вблизи.
С утра Дом офицеров, потом ДК железнодорожников, затем в райцентре, вечером два аншлага в театре Чехова. Смотришь – и не надоедает. Это зрителям. А каково актёрам одно и то же пять раз в день? Миронов и без Ширвиндта собирал бы такую аудиторию. А Ширвиндт без Миронова нет. Ширвиндт обронит реплику, потом Миронов минут десять поёт и пляшет. Ширвиндт ещё словечко, Миронов – монолог Фигаро. А получают, наверное, одинаково. Более того, создаётся впечатление, что Ширвиндт главней. Ему достаточно одного слова, чтобы отработать своё. А Миронову приходится попотеть, покривляться за ту же зарплату. Уже за полночь, садясь в микроавтобус, чтобы ехать в гостиницу, Ширвиндт ещё ничего, а Миронов как спущенное колесо.
Кто раньше исчерпал свой словарный запас, тот и умер раньше. А другой ещё ничего. Беречься надо, не отдавать зрителям больше, чем от него получаешь. Не суетиться под клиентом. Живой пёс лучше мёртвого льва. Это восточная поговорка. Но она не указ настоящим артистам.
Из студийцев в Москву поступили только Ксюша и Искандер. Это имя, а не фамилия. Что было довольно неожиданно. У него как раз было немного интонаций в репертуаре. Да и те, что были – фальшивили. Но где-то такой понадобился. То ли в Щукинском, то ли в Щепкинском. Короче, при театре МХАТ. Симеон как-то зашёл к нему в класс на перемене, что-то надо было. И у него через пять минут голова заболела от кривляния студентов. Фальшивили все, переигрывали, тянули одеяло на себя.
Брали тех в студию, кто не страшен, не будет дышать в затылок основному составу. По одной из версий. А может, у всего театра такие интонации. По другой версии. Или у них всё нормально, а Симеон ничего не понимает. По последней версии.
Искандер стал важным и ещё более ненатуральным. На морозе не разговаривал, берёг голос. Укутывал лицо шарфом, дышал через шерсть. Но это сыграло обратную шутку впоследствии. Он только на морозе и выступал перед публикой. Но городской ёлке в Кишинёве, дедом Морозом. Сезонная работа. А в Кишинёвском театре почти не давали ему ролей с голосом. Выходил постоять без слов где-нибудь в сторонке. Как раз на свои 80 рублей в месяц. Стоило ради этого учиться при МХАТе?
В Москве были такие пару недель в межсезонье, когда можно переходить из театра в театр. В поисках лучшей занятости. Типа: “Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!” Савелий Крамаров играл во всех кинокомедиях, и страна его знала в лицо. Без смеха не упоминали. И вдоль дороги мёртвые с косами стоят. Но он мечтал прикрепиться к театру и, чем чёрт не шутит, хотел сыграть Гамлета. По-серьёзному, без смехуёвины. Он попросил Евгения Евстигнеева подыграть ему на показе в театре. Разыгрывали сценку. Крамаров говорит, модулирует, изображает, бегает по сцене. Евстигнеев сидит на стуле, изредка роняет фразу, или слово, или междометие.
Показ кончился, режиссёр и приближённые аплодируют, потирают руки, довольные приобретением. Всё замечательно, товарищ Евстигнеев, коллега, а что у вас не сложилось в “Современнике”, если не секрет, почему вы хотите уйти к нам?
Боже упаси, – говорит Евстигнеев, это не я показываюсь, это Савелий, он хочет к вам в театр. И – немая сцена. Как неудобно-то. Это надо так облажаться. Им и в голову не пришло, что они Крамарова смотрят. Как-то его не заметили, проглядели. Они надеялись, что Евстигнеева заполучают. А Крамаров, это неожиданно, нужно подумать, не сейчас. Разве что в нагрузку к Евстигнееву. Да и то, вряд ли.
19.
Факультет общественных профессий (ФОП) в Кишинёвском пединституте имеет счастливую возможность дать студенту кое-что ещё, помимо учительства в школе, скорее всего деревенской. Он может стать заодно и завклубом. В дипломе ФОПа написано, что ты являешься режиссёром самодеятельных театров. Выпускным экзаменом считался сыгранный студентами дипломный спектакль.
На всех девушек из группы ролей в спектакле не хватало. А обязаны показаться все. И во втором отделении тех же действующих лиц играли другие исполнительницы. Зритель в зале если до антракта ещё врубался, кто в кого влюблён, в чём интрига, кто против кого, то во втором отделении уже отказался понимать и терпеливо ждал хэппи-энда.
Симеон и вправду, а не только по пьесе, был влюблён в исполнительницу главной роли. Но во втором отделении ту же роль играла другая, которая, не только по пьесе, была влюблена в него, а Симеону она была как бы даже немного противна. А по пьесе нет. А по правде, он был влюблён в ту, которая играла в первом отделении. Но пьеса продолжалась уже с другой. И по кульминации, они держались за руки, говорили взахлёб, даже целовались. Она с энтузиазмом, он с содроганием.
Пьесу даже называть не стоит, какого-то польского современного молодёжного автора. И даже не очень хотелось работать завклубом, но у искусства есть особая тяга, как в печке, и можно угореть. И надо держаться за потные руки и целовать мокрые губы. Потому что все этого ждут и приготовились хлопать.
Почему так получается, что ей нравится твой тип, а тебе она не нравится, а нравится другой тип женской красоты, а та, которая в первом отделении, вообще равнодушна к мужчинам, включая тебя. Или у неё завышенные требования, или рано об этом думать, нужно сначала институт закончить, получить профессию, стать на ноги, обзавестись жилплощадью, а там видно будет. Но лучше бы девушки поменялись отделениями. Целоваться с первой приятнее. Или она нарочно выбрала первое отделение, чтобы не целоваться, пока не станет на ноги. А то закружится голова, озаботится сердце, и уже не встать крепко на ноги. Хотя задел уже есть. Ты уже режиссёр самодеятельных театров, где-нибудь в деревенском клубе, надо подчеркнуть. Потому что пединститут готовит учителей для всех и везде. В городе и так все грамотные и умные. А деревню надо подтянуть.
Молодые учительницы, вчерашние студентки, в гагаузском селе на юге Молдавии входили в класс на урок с палкой в руке. Смотря как называть. Для некоторых это указка. Как шарахнет указкой по парте перед носом ученика, чтоб проснулся. И с испугу начал шевелиться и вникать. На другого, если только замахнёшься, он с перепугу забудет и то, что знает. Но остальные только под угрозой палки и шевелятся. Раз пошевелится, два, глядишь, через год он уже в следующий класс перешёл. А никто не верил. Это называется прогрессивный метод обучения на местах. В университетах этому не учат.
И директор школы, и родители так и говорили молодым учительницам: надо бить, как нас били при румынах. Не по парте, а по рукам, по спине и ниже. Тогда будет толк. Ах, это не педагогично! Но результат даёт. Чтоб заполнить классный журнал отметками, желательно положительными. То есть, выше нуля. Для этого у учителя в руках указка.
Есть ещё мнение, что дети у них такие деревянные, потому что гагаузы живут обособленно. Размножаются только среди своих. Выдают замуж девочек в четырнадцать лет за родственников. Они все там родственники.
Потом, через двадцать лет, после перестройки, гагаузы вообще захотят автономии в составе Молдовы. Тогда они совсем деградируют и вымрут. Получится не автономия, а резервация. Кишинёв им резко отказал в самостоятельности, в том числе из гуманных мотиваций. Чтоб не вымерли там, переженившись между собой. В коллективе надо жить, а не уединяться по углам.
Неспособных учеников учат крайностями. Наверное, поэтому появляются кнут и пряник. А способный зачастую сам всё знает, иногда быстрее учителя. Учителя правильно недолюбливают слишком шустрых учеников в классе.
“Я один, я спать услал ученика”. Вот это правильные слова! Пусть спит, набирается сил и знаний. Знания они везде, а не только у учителя в секретном ящичке. Иногда ученик знает наперед, что учитель хочет сказать. Сам учитель ещё не знает, но видит, что ученик уже знает, что он скажет. Причем, что бы ни сказал, а он уже знает. Это может сильно раздражать. Не нужен ему никакой наставник, если сам всё знает наперед. Только одно название, что учитель и ученик.
Раньше учитель был содержанием без названия. А теперь название без содержания.
Актёры, они умные или глупые? Скорее беспринципные. Им всё равно кого и что играть. Лишь бы платили, приглашали, привечали. Режиссеры примерно то же самое, но в двойном размере. Особенно, если принципиальные. Режиссер Валериу Гажиу, по рождению Валера Гажа (ещё у них почти у всех мания величия), похвалялся и гордился тем, что он первый дал актёру Олегу Янковскому идейную, гражданственную роль. Как будто целку ему сломал. Действительно, был такой фильм, почти никем не замеченный. Там в конце фильма пламенный революционер, Олег Янковский, сидит за решёткой, ничего хорошего ему не светит, кроме верёвки, и смотрит вдаль, в наше светлое будущее, окрылённым взором. Пусть ему будет плохо, но нам, потомкам, будет хорошо. Хоть он этого и не увидит. Пускай. Причем ему будет скорее, чем потомкам.
Ещё Валериу Гажиу похвалялся, что он валютный режиссёр. Сейчас это словосочетание звучит двусмысленно. Его фильмы, якобы, покупает заграница на валюту. Был, видимо, такой случай, хотя сомнительно. Все его фильмы по нисходящей.
“Ждите нас на рассвете” ещё ничего. А потом о Котовском, о подпольной типографии большевистской газеты “Искра”. За какую такую валюту их покупали? За монгольскую? А начинал неплохо. Был соавтором сценария “Человек идёт за солнцем”. А закончил искрой.
Янковский, наоборот, по восходящей. Хотя и потерял невинность от Гажиу. Почти все актёры теряют невинность от режиссёров. Если им ещё есть что терять. Так уж получается в съёмочном процессе. Режиссер Эмиль Лотяну на них даже женился. И снимал их в главной роли в своих фильмах. А потом разводился. Но фильмы, в основном, получались неплохие. Можно и жениться лишний раз, ради очередной творческой удачи. Если не женился и не снимал, то покупал девушке квартиру напоследок. Были такие разговоры. Даже показывали на кого-то пальцем в Кишинёве.
В российских современных сериалах известным актёрам приходит творческий конец. Просто наглядно видишь из серии к серии, как конец всё ближе. Хотя сериалы бывают бесконечными. Эта бесконечность и есть конец. В американских сериалах, скорее наоборот, там многие хорошие в будущем актёры только начинаются. И вовремя спрыгивают, чтоб не засосало в воронку. В общем, по пословице: стар, что млад. Это когда у стариков начинается размягчение мозгов, и они впадают в детство. Это уровень телесериалов. Но для млада это может стать ступенькой на подъём, а для стара только на спуск. Будь он хоть суперстар.
У Симеона была подруга в студенческие кишинёвские годы, родом из города Измаила. Летом, перед каникулами, она предвкушала: вот поеду домой после сессии, а потом ещё немного дальше по курсу Дуная. К морю Чёрному, в Затоку или в Каролина Бугаз. Буду все дни лежать на песочке у моря и ни о чём не думать. Ни о чём. Это у тебя хорошо получится, естественно, – почти автоматически съязвил Симеон и сам же и обиделся. Значит, и о нём не будет думать. Он же думает о ней каждый день, да что там, по три раза в день. И по ночам. А у ней, с глаз долой, и забыла. Не любят его те женщины, о которых он думает. А думает он много. Не могут его так много женщин любить, как много он думает.
Один писатель признавался, что каждую новую книгу он пишет ради женщин. Чтобы его полюбила ещё одна, неизвестная, необыкновенная, воображаемая женщина. Вот именно, что воображаемая. Обычная, не воображаемая его уже не устраивает. Виделись уже сегодня, виделись.
Тут ведь что интересно, если он хороший писатель, то пусть побольше думает о женщине, которая может его полюбить. Пусть побольше пишет в этом запале. А то читать к тридцати годам уже нечего, всё хорошее прочитано. А может быть и незачем. Уже делом нужно заниматься общественно полезным, а не книжки читать. Чукча писатель, а не читатель.
А если плохие книжки пишет этот писатель, который пишет в надежде, что его полюбит необыкновенная женщина, тогда у него проблемы. Не полюбит его необыкновенная женщина за плохую книгу. За хорошую тоже мало шансов, что полюбит, но проблем меньше. Практически без проблем. У тебя хоть хорошая книга остаётся на руках, а не плохая. Значит, тебя любит Муза. А Муза это женщина. Всё-таки полюбила. Ощущение, что ты любимец Муз, это особенное ощущение. Не хуже, чем если бы тебя полюбила необыкновенная женщина.
20.
Есть люди, если с утра не испортят кому-нибудь настроение, то для них день потерян. А другие так и ждут, чтобы им испортили настроение. А если не испортят, то чувствуют пустоту в духовном плане. С утра встают и начинают искать места, где их обхамят. Хочется чем-то возмутиться и оскорбиться. И обязательно найдёшь. На ловца и зверь бежит. Люди помогут. Ну видно, что человек напрашивается, почему не помочь.
Так начинается большинство сюжетов. Кого-то оскорбили, кинули, пустили по миру или даже убили. Это начало фильма, можно даже до титров, наживка, а потом главное, основной сюжет: месть, торжество справедливости, запоздалые сожаления, счастливый конец.
Не надо любой пакостью проникаться до глубины души. Будем рассматривать как сюжет, в который приглашают поиграть. Приободрись, тебе дали роль только что, поставили в предлагаемые обстоятельства.
Первым делом, конечно, хочется отомстить. Это святое, зуб за зуб. Витя Харьковский как-то сказал: не мсти своим врагам, они сами умрут. Ну, это понятно, что умрут. Только сюжета из этого не получится. Можно вспомнить про “подставь левую щёку”, когда тебя ударили по правой. Даже не рассматривается. Слишком не по-человечески. А хочется разрулить по-человечески.
Цивилизованность – это соблюдение этикета. Англичанин на необитаемом острове первым делом построит два клуба. В один он ходит, в другой ни ногой. Если хочет, чтоб его уважали. А кто-то ходит в тот клуб, куда не ходят. Ищет, чтоб его обхамили. И дать как следует сдачи.
Иначе день прошёл впустую, без сюжета.
При советской власти не было клубов и для тех и для этих. Были деревенские клубы, куда джентльмен ни ногой. А других не было. Поэтому и джентльменов было мало. Накостыляли бы, появись он там.
Если просыпаешься утром, и ты ничем не обижен, не оскорблён, то и стимула нет в жизни. Просыпаешься в охотку, когда хочется что-то исправить, искоренить, кому-то доказать, построить новую красивую достойную жизнь. Потому что эта жизнь тебя оскорбляет.
Есть, конечно, в этикете спорные моменты. Кушать ли вдвоём суп из одной тарелки? Юл считал это признаком доверительности. С любимой девушкой, это даже знак сближения. В деревенских срубах, бывало, вся семья хлебала из одного чугунка. По этикету полагалось черпать слоями, брать сверху, не запускать ложку на дно, где погуще и сытней. Джентльмен может схлопотать деревянной ложкой по лбу, если будет искать, где погуще. Может, но не получит. Он не станет лезть поперёк батьки в пекло.
Юл даже считал, что это нормально, когда идут парень с девушкой и держатся за руки. У дерева парень останавливается пописать, не отпуская девушку. Это по-европейски, что естественно, то не стыдно. Тоже признак доверительности, когда не скрываешь сокровенное.
У Чехова в рассказе граф какой-то приучал своих любовниц целовать ему руку. В обществе же было принято наоборот, что мужчина целует даме руку. Или в этом и есть разница между обществом и любовницей. Тогда логично.
К молодому, популярному Бобу Дилану пристал фанат прямо на улице с требованием показать левую руку, которой тот гуляет по грифу гитары. Ему надо на ней что-то такое высмотреть. Отвяжись, – сказал Дилан, – я тебе и правую руку не подам, не то что левую.
На заре советской власти рук не подавали и не пожимали. Это мещанское обыкновение и разносчик инфекции и заразы. И много чести, и тому и другому. А чести было мало. У животных, кажется, нет этикета. Сергей Есенин никогда их не бил по голове. Более того, это он написал: дай, Джим, на счастье лапу мне. Многие собаки это понимают, когда по-хорошему. Тогда хоть правую, хоть левую.
Ариэль Шарон незадолго до инсульта в высочайшем окружении, кажется, на встрече с Путиным, сказал, что у него иногда больше желания пообщаться с коровами у себя на ферме, чем с людьми. Понятно, что он не Путина имел в виду. Тому это не безразлично. Но коров он точно имел в виду, хотя им безразлично. Им, что характерно, всё до лампочки. Непонятно, чего к ним так тянет.
Некий уважаемый мыслитель считал, что вся эта преувеличенная любовь и возня с животными: собаками, кошками, попугаями, – идёт не от широты, а от скудости. То, что нужно отдать человеку, они переносят на животных. Человек же шире, он может воздать сторицей. А животное сторицей не может. Но, видимо, человек воздаёт даже меньше, чем животное, иногда. Или больше, но со знаком минус. И тогда предпочитают животных. Они хоть не ответят предательством. Но правильней искать человека, несмотря ни на что. Всё равно он шире и больше и может ответить сторицей. Не стоит опускать руки, даже если и не найдёшь. Дай ему шанс найтись.
Сюжет, который начинается с унижения и оскорбления, наиболее заводной, с точки зрения развития. Если развитие возможно, а оно возможно всегда. Дерутся двое на шпагах – добрый новичок и злой профессионал. Светлое и тёмное. Профессионал изощрённо издевается, наносит укол в правую руку, потом в левую, в левую ногу, потом в правую. Что там у него ещё осталось от конечностей? Затем легонько прокалывает кожу на груди и выбивает у новичка шпагу. Хоть он злой и тёмный, но не лишает его жизни, всем нужен сюжет, продолжение отношений, неплохо, в общем, начатые. Всем уже интересно.
Унизил при девушке, на людях, в собственных глазах. Сделал своё чёрное дело. Дал человеку стимул в жизни, показал класс. Если никто не показывает класс, жизнь замирает, подёргивается ряской и начинает зловонить.
Добрый непрофессионал намёк понял. Собирает силы во всех конечностях, тренируется, не отвлекается на пустяки, хотя девушка согласна на него и такого. Но он не согласен, чтобы девушка взяла его такого, с дырочками, он её слишком любит и уважает. Он преподнесёт ей себя другого. Фильм венгерский, кстати, у венгров тоже есть понятие о чести и достоинстве, хоть это и не бросается в глаза. Видимо, замалчивается.
В конце фильма они снова скрещивают шпаги прилюдно в театре, посреди спектакля, но не на сцене, а в партере, потом на балконе и дальше – в фойе. Все зрители давно забыли про спектакль, ходят за ними и болеют, кто кого. Один сюжет перешибает другой. На один куплены билеты, но смотрят другой, бесплатно. И теперь уже хороший колет плохого в руки, в ноги, в грудь. Добро и зло поменялись местами. Как это так всё поменялось вдруг? Потому что совершенству нет предела. Если хочешь показать класс.
Третья жена сразила Симеона обычной типовой наклейкой. На румяные яблоки наклеивают симпатичные кружочки с надписью: “Возьми меня”. Симеон утром обнаружил такую наклейку у себя на лобовом стекле автомобиля. Точно она. Больше некому. Возьми меня. Вот это самоотдача. Ну, он и взял лет на пятнадцать. Нельзя пройти мимо такого призыва. Простая наклейка, пустячок, а в итоге двое детей, как “райские яблочки”. Это название сорта, а не характеристика.
Захар Мел как финансист обратил внимание Симеона в Нью-Йорке, кажется, на Таймс-сквер, на огромное световое табло с бегущей строкой, цифрами. Это напоминание нью-йоркцам о величине внешнего долга Америки. Какая-то серьёзная, внушительная сумма, и вроде бы она увеличивается каждую секунду. И цифры меняются. Или сумма уменьшается? Кому интересно, тот, наверное, в курсе. Но не совсем понятно, что нужно делать простому американцу, больше тратить или экономить, чтобы долг уменьшился. И то и другое полезно экономике. А может, и лучше, если долг увеличивается. В общем, Америка всем нам должна. А никто в этом и не сомневается. Такая вот достопримечательность.
Нельзя за всё говорить спасибо. Можно иногда и возмутиться для разнообразия. Случается, например, оплаченное оскорбление. Одолжил человеку деньги и оскорбляешь его. А он не возмущается, потому что должник. Поэтому джентльмены не любят одалживаться.
Жонглёр Ди, деловой человек, скорее всего, миллионер (домб в Майами и Кишинёве, бизнес в Молдове), одолжил другу, трубадуру Си, немаленькую сумму, но и не ахти что. И вообще, всё это пустяки, – говорит Ди, – давно не виделись, приезжай в Кишинёв, погуляем по буфету, я оплачиваю самолёт, какие наши годы. Ну, если есть у человека желание и кошелёк позволяет, почему не откликнуться, не полететь на крыльях приязни. Посидеть за дастарханом дружбы.
И вдруг ночью, наедине, Ди начинает городить что-то такое невероятное. Понятно, что они оба пьяные, но не настолько, чтобы это снилось. Но слишком неправдоподобно, чтобы быть наяву. Ди, вдруг начал говорить, как они все его разочаровали. Ах поэты, ах писатели! А на деле оказались ничтожествами. Он на них молился. А они оказались дерьмом. Нормально, да? И Си в их числе оказался дерьмом. Что-то он не припоминает, чтобы Ди на них молился. Дружили, куролесили, делились предпоследним. С чего это Ди их называет ничтожествами. Чем они его так обидели? Да за такие слова в морду бьют. Или они просто оба угорели от водки. Пора тормозить. Ди всё не унимается. Си с трудом встал из-за стола, взял бутылку и вылил дорогущую водку в раковину. Ди ухмыльнулся и открыл холодильник. А там полно всего: и водка, и коньяк, и вино. Вылить полбутылки в раковину, это не аргумент. У Ди аргументов полный холодильник. Или ты замолчишь, или будем драться, – сказал Си. Ладно, спать пора, – согласился Ди, – разбрелись по ночлежкам.
Даже непонятно, на следующий день был этот ночной разговор или нет. За что он на них так взъелся. За то, что они сочиняли, а он нет? Так у нас это свободно. Сам говорил, что пишет роман. Что всех скоро удивит. Не надо на нас молиться. Удиви, и мы будем на тебя молиться, в этой терминологии. В хорошем смысле, без идолопоклонства. В рабочем порядке.
Но в следующую ночь опять напились, и опять та же песня в грубых выражениях. Нет, драться, конечно, не стоит. Потом будешь сожалеть в любом случае. И ещё неизвестно. Ты бьёшь, но и тебя бьют. Ди штангист в прошлом. И оскорбил, и ещё побьёт. Где справедливость? Лучше уйти от греха подальше прямо сейчас. Есть куда приткнуться. Кишинёв и его родной город тоже.
Не надо джентльмену одалживаться и попадать в зависимость. Легко сказать. Смотря в каком поколении. Нетрудно быть джентльменом, когда у тебя и предки джентльмены, и друзья. Да и скучновато. Ни тебе подраться, ни гадости послушать от друга с тридцатилетним стажем. Стаж в дружбе, он в какую сторону развивается, в положительную или отрицательную? Чем больше стаж, тем меньше друзей? Или как? И так тоже.
Есть такая история про мудреца. Его толкнул на улице ни с того ни с сего какой-то горожанин и грубо обозвал. Ученик мудреца кинулся было проучить обидчика как следует. Но мудрец его осадил. Не трогай его, он уже наказан. Ты спрашивал давеча, как это бывает, что наказание предшествует преступлению. Вот так и бывает. Неделю назад этот хам просился в ученики к мудрецу, моему другу. Тот ему отказал. Из-за сегодняшнего случая, получается. Такая вот последовательность. Обратная причинно-следственная связь.
Иногда по жизни кажется, что перебрал наказаний, что накуролесил меньше, чем схлопотал. А если честно прикинуть, то совсем наоборот. Сколько раз проносило, сходило с рук. Явно недобрал наказаний за преступления. Мог бы запросто коротать срок в тюрьме. Или успокоиться уже на кладбище. Хорошо, что придумали автопилот и внедрили его в человека. И что есть разные темпераменты. Кто-то, увеличивая дозу алкоголя в крови, увеличивает и скорость. Другой всё-таки притормаживает.
Толик Поп даже останавливался на красный свет светофора. Вернее, автопилот. Дома кормильца всё же ждут жена и дети. В автопилоте это заложено. Чтобы не пришлось любимой плакать, крепче за баранку держись, шофёр. Толик даже положил на неё голову. Проснулся часа через два на рассвете, мотор работает, светофор не красный, а постоянно мигающий желтый. Можно ехать. И никто не потревожил его сон за тонированными стёклами, ни участники дорожного движения, ни милиция-полиция. Все понимают, что ночью неплохо и поспать.
Валентин на своём мотоцикле залетел на провода. Причём сам лично даже выше, чем мотоцикл. Кости, зубы, – кое-что срослось, другое вставили. Без рентгена даже не скажешь, что, кроме полёта, было ещё и приземление. После этого он приобретал только автомобили. Мягкие внутри.
Насреддин успешно наказывал авансом. Послал он сына с кувшином за водой к источнику. Предупредил, смотри, кувшин не разбей, и дал ему затрещину. Чего ты его бьёшь раньше времени, возмутилась жена. А когда разобьёт, уже поздно будет, отвечал Насреддин. Это и есть высшая форма профилактики преступлений, выражаясь милицейским языком.
Самое тяжёлое обвинение – это обвинение в отсутствии такта. Остальное можно отсидеть, отмолить, пережить за сроком давности. А если нет чувства такта, то это труба: без тонкости, без вкуса, без полёта.
Иногда кажется, что заморочек становится меньше с годами. Раньше мучило такое явление, как сдачи не надо, сдачу оставьте себе. В некоторых кругах и обстоятельствах даже считалось признаком широкой натуры. У грузин, официантов, таксистов, на курортах, вообще в сфере торговли и услуг. В Советском Союзе, бывало, что и в лицо швыряли, на, подавись своей сдачей. А это уже хамство и унижение почти на каждом шагу.
До сих пор иногда, уже в Израиле, Симеон не дожидается мелкой желтой и даже белой сдачи, поворачивается и уходит. Крупную сдачу берёт. А мелкую, от широты натуры, оставляет. Несколько раз его даже возвращали, чтобы вручить сдачу. Но обычно в каждой торговой точке у кассы есть специальная коробочка для мелочи в пользу бедных и больных. Можно мелкую сдачу кидать туда.
В Советском Союзе бедных и больных не было. Если не берёшь сдачу от широты натуры, она идёт в пользу продавца. Деньги идут к деньгам. Но нынче всё же на одну заботу меньше. Раньше всякий раз гадал и сомневался, ждать ли сдачу или у тебя широкая натура. В зависимости от суммы этой сдачи и боязни, что тебе швырнут её в лицо. Это была проблема масштаба Достоевского, брать сдачу или не брать. Либо у тебя широкая натура, либо ты унижен и оскорблён. Были бы мы побогаче, была бы и натура пошире. Или не обязательно. Получается, что по принуждению.
Хотя, без принуждения не завязываются некоторые отношения. Или, как минимум, напоминания. Не было бы попрошаек, никто бы и не подавал. А так, они почти на каждом углу, выбирай на вкус. Пройдёшь мимо двух-трёх, а четвёртому, может, и подашь. Творческая мысль как-то по особому крутанулась в голове, на душе стало приятно, захотелось сделать что-то хорошее для людей, страны, человечества. Под этим соусом подал копеечку нищему, глядишь, и отлегло.
И потому полно в бойких местах профессионалов с жестяными коробочками, собирают на благое дело. Не исключено, что каждый второй собирает лично для себя. Для него это самое благое дело. И настырные попадаются, прямо перед твоим носом встряхивают своей копилочкой. И такие нужны. Чтобы достучаться, необходима назойливость. А другой, наоборот, огрызнётся и шуганет, ему не нравится прилипчивость. Он подаст тихому, робкому, жалкому. На любой вкус.
Фотография детей в бумажнике, тоже напоминание. Во-первых, что они у тебя есть. Бывает, что и забываешь, где-нибудь в командировке. А откроешь бумажник – и вспоминаешь. Елки-палки, у тебя же жена и дети, ты серьёзный человек. Опять же, в бумажнике деньги, открываешь, а дети смотрят на тебя и вопрошают, что же ты только на себя тратишь, а нам что-нибудь тоже перепадёт? И прикидываешь, перепадёт или нет.
Фотографии можно показать знакомым, некоторые интересуются посмотреть. И ты с гордостью показываешь. Хотя чем тут гордиться? Согрешил, поставили перед фактом, женился, запрягли и понукают. Твоей заслуги нет. Лодка твоя утонула, а ты гордишься. Детям это важно, чтобы ими гордились, это их вдохновляет быть хорошими.
Но гордиться незачем, это лишнее. Детям нужно показывать, что ты ими гордишься. Показывать, а не гордиться.
Встретились с Толиком Сахо случайно, через три года после института. Он был с девушкой. Познакомься, – сказал Толик с гордостью, – моя жена.
– Да какая я тебе жена, – огрызнулась девушка. И всё, испортила всем выражение лица от встречи. Особенно Толику. А ты не гордись тем, чего у тебя нет. Даже если она рядом. Это большой вопрос, чем можно гордиться, а чем нет. В чём, собственно твоя заслуга, что человек есть то, что он есть.
Нельзя позволять себя обижать. Но от этого никуда не деться. Всегда есть нездоровое желание кого-то задеть, обидеть. Или здоровое? Причём именно того, кто реагирует, подставляется. Если человек не задевается, то и желание пропадает его цеплять.
В школе у Симеона была одноклассница, которая сразу и густо краснела, когда он с ней заговаривал. Тут же отворачивалась и не шла на контакт.
Как-то она писала решение задачи на доске, у неё всё сходилось, вошла в раж, развила скорость, аж мел крошился в её пальцах. Доска вся исписана почти донизу, чтобы было удобнее закончить формулу, она бухнулась на колени перед доской и так дописывала. Встань, пол запачкаешь, – сказал ей Симеон. Правильно она с ним не разговаривала. Как можно общаться с таким остряком.
Есть мнение, что гордиться вообще нечем. Это на грани понимания и непонимания. Высший пилотаж. Нет заслуги, есть дар свыше. Нет охотников это понять. Если ты на полях страны или в забое завершил пятилетку в четыре года, то заслуга засчитывается. А в духовных достижениях, скорее, наоборот, с тебя ещё и причитается. Чем больше выдаёшь, тем больше спрос.
Шамс как-то спросил Джелала, кто выше – Икс или Зет. Что за провокационный вопрос, конечно, Икс выше, это аксиома, это официально, всем известно. – Почему же тогда Зет говорит о том, как он велик, как многого достиг, сан его высок и т. д. А Икс каждый день сокрушается о несовершенстве дня вчерашнего, а назавтра о несовершенстве дня сегодняшнего, и что душа его всё ещё в ржавчине.
– А потому, – отвечает Джелал, – что Зет взошёл на первую ступеньку и опьянел от восторга, и не смог смолчать, сколь преславен он. А Икс на сотой ступеньке, а завтра будет на сто первой, и каждая ступенька скромней последующей, вот он и скромничает. Но сотая ступенька всё равно выше первой, это аксиома. Скромничай или не скромничай.
У каждого стихотворения есть автор, у романа иногда их даже два. Чтобы знали, чья заслуга. Где искать лауреата. Чтобы вручить гонорар. А потом поставить к стенке. Или кинуть камень хотя бы.
Есть даже случаи, когда отказываются от премий. Иногда в корыстных целях. Чтобы навести вокруг себя больше шороху. Поиметь с этого дивиденды. Набрать дополнительные очки. Создать нездоровый ажиотаж. Или не потерять и то, что имеешь. К примеру, душевный покой.
Присудили премию, даже если незаслуженно, потерпи, смирись, прими, скрепя сердце, будет тебе наука на будущее. Не высовываться особенно. Не то снимут по этому случаю какой-нибудь фильм, типа советского, под одноимённым названием “Премия”, о том, как трудовой коллектив отказался из принципиальных соображений принять незаслуженную, дутую премию. И будет потом этот фильм засорять мозги целому поколению советских людей. Следующая, кстати, гражданственная роль Олега Янковского. Фильм, кажется, выдвинули на Государственную премию, и вряд ли от этой премии отказались. Сюжет основан на ложных показаниях, но приговор приведён в исполнение. Это к тому, что актёры народ беспринципный. Недаром их в старину хоронили за погостом.
Нищета частенько является стимулом, чтобы встать пораньше, как-то шевелиться, что-то уже делать для улучшения условий жизни. И один из самых привлекательных сюжетов – движение от унижающей нищеты к богатству, благополучию и почёту. Советская власть пыталась убить этот сюжет в людях, но он вечен и привлекателен. А Советская власть непривлекательна и, как оказалось, не вечна. Была временным ошибочным развитием сюжета.
Американскую мечту впору канонизировать. Потому что где-то по дороге обычно возникает и желание отдать, а не только взять. Уже взял достаточно, уже накушался, даже слегка подташнивает. Надо поделиться, и сразу станет легче. Заплати налоги и спи спокойно. Дорогой товарищ.
Имея копейку, тоже можно поделиться, но это не серьёзно. Есть такое выражение: времена тяжёлые, каждая копейка на счету. Это не тот уровень. Игорь Приднестровский переиначил: “Да, времена не простые, каждая тысяча на счету”. Получше звучит. Вокруг тысячи образуется простор для раздачи. Вокруг копейки этого нет.
Другое дело, что этот сюжет подпрыгнул и выродился. Стало, как украсть миллион, выиграть, подобрать. Минуя стадию первоначального накопления. Заработать интереснее, чтобы не сразу начинало подташнивать. Причём обе стороны одновременно.
Многое кончается одновременно: и любовь, и дружба, и непосредственность. Так можно и ни с чем остаться. Важно найти себе занятие, которое не кончается.
К мудрецу, когда он прославился, зачастили какие-то забытые друзья, дальние родственники, чтобы посмотреть на знаменитость. Один раз он не выдержал и воскликнул, да что вы всё ходите, нашли бы уже себе какое-нибудь дело, честное слово. А ещё лучше несколько, одновременно.
У Симеона в школе, в шестом классе или седьмом, учительница нашла у ученика порнографические игральные карты. Момент, конечно, щекотливый. Запахло инквизицией. Как будет реагировать молодая учительница, это явно не по школьной программе. Что-то она сказала, что запомнилось, а вот что именно? Карты, конечно, отобрала. Она сказала ученику: “Тебе будет неинтересно жить”. Точка. Не вообще, а в данной теме. Если будешь перепрыгивать через стадии. Так, видимо, стоит понимать. Есть всё-таки толк от учителей иногда. Если их слова запоминаются.
Это, наверное, неправильно, когда не ищешь новые интонации. Нашёл уже, что ли, нужную интонацию? Чаще всего ворчливую, что всё вокруг дорожает. Надо самому участвовать в процессе подорожания, ведь твои услуги дорожают тоже. Тогда ворчание как интонация уходит на периферию. Хотя новые интонации тоже частенько приходят оттуда. Правильно двигаться в ту сторону, где всё дорожает. Где каждая единица активности повышается в цене. И увеличить количество единиц собственной активности. Пока не появятся затруднения, куда девать деньги. Вкладывать, прятать или тратить? Все вокруг друг на друга поглядывают, кто это там тратит больше, чем декларирует?
А там, где всё дешевеет, активность замирает и уходит в песок. К чему проявляться, если никто не оценит, не одарит рублём? Не посмотрит поощрительно и многообещающе. Начинаешь сам дешевиться и дешеветь на глазах.
Но нужно знать и меру собственного подорожания. Художник Целков оценивал свои картины на квадратный сантиметр. Каждый сантиметр – рубль. Доллар, – поправлял его поэт Евтушенко, – говори доллар. Они иностранцы, всё равно купят, им даже удобнее, а доллар дороже. Но в последний решающий момент Целков всё равно говорил – рубль. Продешевился или просто знает себе цену? А может, это патриотизм?
Даже если ты скромный и совестливый, а вокруг наглые и нахрапистые, частенько это идёт на пользу. Говори доллар, понукают они, ты стоишь даже два, а всё ещё продаёшься за рубль, как побрякушка. Ну ладно, доллар так доллар, даже два, в крайнем случае – рубль.
Уровень копейки или тысячи, он в душе, а не в кармане. Делаешь работу для знакомого со скидкой. Но он хочет заплатить по полной и ещё сверху дать, чтобы отблагодарить рабочих. Ты часть этих денег возвращаешь, не надо рабочих баловать, они своё получат. Всё-таки настаивает на скидке. Вот так, ты ему суёшь, он тебе обратно, и дело не в деньгах, это игра такая, она повышает уровень, и всем приятно. И хочется при первой возможности сделать что-нибудь совсем бесплатно, бывают такие случаи, просто, чтобы лишний раз друг друга увидеть.
А в другом случае, ты ему и скидку, и носитесь как угорелые, а он всё равно кряхтит и мнётся, и счётчик бьёт его по голове кувалдой, смотреть уже не хочется. И работа обычно тяжёлая бывает у таких клиентов, поэтому даёшь своим работникам сверху из собственного кармана, чтобы у них не осталось плохого впечатления от твоих знакомых. Хочется, чтобы они выглядели достойно. Покрываешь их за свой счёт. И в другой раз просто отказываешься, неприятно видеть, как человек киснет и подтекает. Так жизнь на разных уровнях вычёркивает знакомых из круга знакомых.
Джелал, например, так и сказал: “Человек, не продавай себя задёшево, ибо цена твоя велика”. Хотя, видимо, он не совсем это имел в виду. Или не только.
В другой раз и сам кого-то обидишь, и это как-то оздоровляет отношения. Это запоминается. А то проходят дни в рутине и не запоминаются. Если человек обиделся, а ты виноват, то возникает чувство раскаянья и сострадания. А то живёшь неделями, месяцами, не зная этих чувств. Можно вообще позабыть, что такое раскаянье и сострадание. Отомрёт всё к чертовой матери, если не будет обновляться. Если никто не обижается. Вот так, взять и ни с того ни с сего обидеть человека. Это же новый сюжет закручивается. Драматургия, основа жизни.
Некоторые вообще не могут без этого жить. Обижаются даже тогда, когда их не обижают. С ребёнком проще, если он надулся и обиделся без причины, то через минуту вы будете уже вместе смеяться и отвлекаться. А взрослый затаит и припомнит. Хотя ну совершенно же не было повода для обиды. Но это он сам, изнутри, для себя же создаёт повод. Так разрушаются браки, дружбы и родственные связи.
С помощью драматургии наблюдается эволюция человека в одной отдельно взятой жизни. Сначала, читая детективы, торопишься заглянуть в конец, чтобы поучаствовать в развязке. Потом убеждаешься, что развязка разочаровывает, и бросаешь читать детектив посередине. Потом тебе хватает нескольких строк, чтобы бросить или продолжить. И если продолжаешь, то тоже не дальше середины. В итоге стараешься вообще не притрагиваться к детективам. Если человек эволюционирует.
Многие, чем дальше в лес, вообще ничего не читают, кроме детективов. Другое им не интересно. Тут эволюция под большим вопросом. И с ними неинтересно. И им с тобой неинтересно. Они смотрят на тебя и в глазах у них желание вернуться к детективу или сериалу. Извини-подвинься. Тут другая драматургия. Конечно, им с тобой неинтересно, если твой уровень ниже сериала. Но это нужно сильно постараться, чтобы быть ниже. Человек звучит гордо всё-таки. Скорее, это их уровень не выше сериала.
Не будем сейчас выяснять, чей.
21.
Иногда неплохо вспомнить, что где-то море есть. И что вы с подругой есть. Ты есть у неё, она есть у тебя. Электричка из Кишинёва в Одессу уходит утром в шесть. Симеон в белых брюках, подруга в красном сарафане. А вы и не знали, что это в вашем гардеробе есть. Сколько у неё было мужчин до тебя? А у тебя женщин до неё? Они не выясняли. Некоторые, например, выясняют. Вешают друг на друга всёх собак. Может быть, это их возбуждает. У них вообще никого не было. Даже друг с другом ничего. Во всяком случае, в этих брюках и этом сарафане. Они вообще сомневаются, что это возможно друг с другом. Сарафан и эти брюки незнакомы. Вот вернутся ночью из Одессы, и, может быть, будет возможно. Если они понравятся друг другу, эти брюки и сарафан.
Какая-то искра уже пробежала, важно не спугнуть. Но и поверить страшновато, что всё будет возможно. А пока нужно налаживать отношения, как будто ничего не было. И при этом уложиться в бюджет. Ну, это слишком громко сказано. Сколько там, в кармане белых брюк, десять рублей или двенадцать? А если пятнадцать, то тогда гуляем, и в конце поездки девушка обязательно будет твоя. Не потому что всё покупается и продаётся, а просто вы уже с утра нравитесь друг другу. А без пятнадцати рублей просто не было бы этой поездки к морю. Значит, всё-таки покупается и продаётся.
У моря на тебе плавки, на ней купальник. Это понятно. Это то, что закрыто, то, что запретно. Руками не трогать. А ночью, когда всё сняли, то на фоне загара ты всё равно как бы в белых плавках, она в белом купальнике. И можно трогать руками. Это жест доверия и благосклонности. Привкус свободы. Когда недозволенное становится дозволенным. Момент избранничества. Хотя в каждой квартире по всему миру сейчас полно этого, может быть. Но не такого. Потому что вы нравитесь друг другу. Не променять бы твой загар на те места, что скрыты от загара. То есть, променять. Загар сойдёт. Нельзя любить местами. Лучше в целом. Но и опаснее.
А сколько у неё будет мужчин после него? А у него – женщин? Неизвестно. Но зачем им кто-то после, если они друг у друга есть.
Через несколько лет, когда они расстались, и позже, Симеон пытался понять, почему он так переживает, что его так зацепило?
В картинах Модильяни много обнаженных женщин. В них есть что-то такое покорное, печальное, неизбежное. Друзья решили познакомить Модильяни с Ренуаром. Он был успешный, Ренуар, денежный, известный. Может, и поможет чем бедствующему Модильяни. – А, знаю вас, – сказал Ренуар добродушно, – вы, как и я, любите изображать голые женские попки. Модильяни как взвился, – это у вас голые попки, а у меня нечто большее! И ушёл. А старикан не хотел его обидеть, не мог понять, что может быть большего в этих попках. Куда уж больше.
Сейчас их картины идут по одной цене. Сумасшедшие цены, что тот, что другой. На любителя. На любителя женских попок, грубо говоря. У Ренуара обнаженные женщины какиё-то весёлые, разбитные. Если бы она была с картины Ренуара, Симеону было бы легче при расставании. И там обнажённая натура, и у другого, но у Модильяни нечто большее. Хоть и идут по одной цене.
В Одессе есть трамваи, Привоз, море, порт, теплоходы. Симеон в порту встречал туристическую группу с круизного теплохода то ли “Тарас Шевченко”, то ли “Грузия”, что-то такое национальное в названии. Чтобы сопроводить их на автобусе в Кишинёв и разместить в гостинице. И получить за это аж два рубля десять копеек, целый день работы. Такие были расценки в Кишинёвском турбюро для нештатных сотрудников. С ним разговорился моложавый офицер в белой форме, помощник капитана, по его словам. – Поехали с нами в круиз, – предложил он, – вот прямо сейчас, я могу устроить, я всё могу, ты симпатичный. Ну-ну, значит легко у них это делается, кто посимпатичней. А что там у них делается на этом теплоходе между этими симпатичными, вряд ли можно назвать симпатичным. – Во всяком случае, ты теперь знаешь, где меня найти, если надумаешь, – сказал капитан, или кто он там.
Но это вряд ли. Хотя антураж завлекательный. Море, зовущее вдаль, белая форма, круизный пароход, все такие симпатичные, музыка играет перед отплытием, только у любимой могут быть такие необыкновенные глаза.
Один раз в пятнадцать лет в общей бане его прихватил на массаже один глухонемой, спинку потереть друг другу. И не возразишь особенно немому. Намыливая и массируя, немой незаметно трогал его потаённые места спереди и сзади. В целях чистоты, конечно, всё должно быть вымыто, на то оно и баня. Сзади совсем было неприятно, он напрягался и сопротивлялся, а спереди как-то даже возбуждало. Отсюда можно сделать вывод, что если бы, да кабы, то он был бы скорее активным, чем пассивным. Если это приподнимает. В целом, конечно, опускает. В общем, он сбежал из этой бани раньше времени, и больше никаких бесплатных массажей на всю жизнь. Никаких недоговорённостей, тем более с глухонемыми.
Один его знакомый в Москве говорил, что ничего страшного, всякое бывает, они, мол, с одноклассником, ещё до девушек, попробовали друг с другом из любопытства. Мать его чуть не застукала, когда они голые с одноклассником бегали друг за другом по квартире. Москвичи они продвинутые, прогрессивные, смелые, знают, что почём, на опыте, не то что забитые провинциалы, которые всего боятся. А сейчас у него всё нормально, жена, дети, интересная работа, квартира, любовница.
Симеон проездом в Москве останавливался у него переночевать, и кое-что ему неудобно вспоминать, хотя ничего страшного, всякое бывает. Пили почему-то спирт. Жена приятеля сказала: напьёшься, будешь спать здесь, в мастерской, в спальню не пущу. У него мастерская на дому, шелкография. Как не напиться, спирт догоняет на любой скорости. Там, где пили, там и легли. Ночью Симеон проснулся, хозяин похрапывал рядом. Симеон ничего не смог поделать, его как что-то подняло. Встал, вышел из мастерской и проник к чужой жене в спальню. Женщина как будто даже не удивилась. Может, у них спирт какой-то специальный, домашний, сам избирает, кого привести в спальню. Через полчаса Симеон вернулся досыпать в мастерскую, как ни в чём не бывало. Если бы не спирт, ничего бы и не было.
В Израиле двести грамм спирта вовнутрь считается смертельной дозой. В России мы этой дозой лечимся и открываем двери чужих спален. На обратном пути Симеон снова у них остановился. Но спирт уже не пил принципиально. А ему, кажется, и не предлагали.
Одесса для кишиневцев не дальний свет, на любителя. Крым или Черноморское побережье Кавказа, это уже для профессионала. Тренироваться надо, денег заработать, отложить, распределить. Миша Косолапый, причём это не кличка, а по паспорту, это фамильное, он напротив, ездил на курорты зарабатывать. В карты обыгрывать отдыхающих, такие у него были нетрудовые доходы. А других, трудовых, не было. Это его призвание, карточная игра. Так он объяснял лечащему врачу, когда периодически отлёживался в психушке. В любом случае, лучше, чем в тюрьме. А по другим дням не жизнь, а сплошной курорт, особенно в сезон. Он даже засватал Милу Ланд ездить с ним в качестве жены. То есть как прикрытие. Можно даже через ЗАГС, официально. Не так бросается в глаза, что он профессиональный карточный игрок. Когда ездит с женой, по-семейному. Семья — главное в жизни, а не масть и козырь. Спроси у любого отдыхающего, особенно после проигрыша.
Вообще у любого мужчины, семья как прикрытие. Чтобы оправдать бессмысленность собственного существования. А когда семья, то есть смысл в жизни, уже с тобой обязаны считаться. Ты ячейка общества, её опора. Иначе всё рухнет, завалится. Семья в определённый момент тоже начинает заваливаться на тебя и может раздавить. Но уже всё равно, уже нет сил дергаться. Хотя семья — это временно, обязаловка, как служба в армии, отслужил, отдал долг Родине, и на свободу с чистой совестью. Это не пожизненно. Даже в царской армии был срок для крепостного солдата – 25 лет. А дальше можно без прикрытия, ты ветеран и оставьте уже в покое. Лев Толстой не был крепостным, но как ветеран уже имел право уйти из семьи. Давно хотел и, наконец, решился. Но слишком долго оттягивал. Далеко не ушёл. Пуля – дура, но догонит. Короче, 25 лет – максимум. Потом можно работать без прикрытия. Если ещё способен дёргаться. Таков совет ветерана.
Иногда выходишь из дома, чтоб кому-то понравиться. Притормозишь, пропустишь со второстепенной улицы легковушку, девушка уже завяла за рулём, но от удивления просыпается и расцветает, у неё возрождается вера в человечество, в его скрытые резервы. Хотя с утра все торопятся урвать своё. Тут не до человечества. Тебе и самому понравилось, ищешь, кого бы ещё пропустить. Но нельзя быть эгоистом, сзади ведь тоже люди напирают. Им не нравится, что ты кого-то пропускаешь, за их, между прочим, счёт. Нут надо балансировать на грани удовольствия и суровой необходимости.
Не было бы женщин, никто никому не нравился и не старался бы. Так что нельзя женщин полностью исключать из своей жизни. Пусть ты и ветеран. Значит, пропускать через одного. Есть такое неписаное джентльменское правило в пробке на перекрёстке. Хоть ты и на главной. Понравиться — это не проблема. Нельзя всем нравится, это точно. Главное – бескорыстно, ради любви к искусству. Тезис, что надо знать, кому понравиться, это торгашеский тезис. Мы не торгаши. Не сегодня.
Мало кто верит, что ты хочешь бескорыстно понравиться. За всяким реверансом чуют подвох. Многие даже согласны на этот подвох. Что за каждый реверанс придётся расплатиться. А ты ведь просто, чтобы встрепенулось и расцвело, в этом суть. А не продать себя дороже. Без этого тоже нельзя. Но не сегодня. Иногда нужно брать выходной, не каждый день продаваться.
Маламатийцы, божьи люди, просили подаяние в нарочито оскорбительной манере. Они не старались понравиться или играть на положительных чувствах. Считалось, что если и в этом случае им подадут, то это точно от Бога. Как бы минуя человека. А как его миновать? Просто не подадут и всё. И ты бы не подал. Так они и вымерли, нет, кажется, уже такого ордена – Маламати.
А в другой раз на дороге – совсем иные эмоции. Едешь медленно в пробке и вспоминаешь, что тебе нужно повернуть вправо, там свободно, но через ряд. Показываешь правый поворот, чтоб пропустили и пальцем показываешь, мне туда. Нет, уперлась и не пропускает, только через её труп. Тоже неплохой вариант. Начинаешь прижиматься, поддавливать, протискиваться. Ты большой, грузовой, обшарпанный. Она маленькая, новенькая, непуганая. Жмёт в истерике на сигнал и глохнет. Ты проезжаешь в свободный ряд и видишь, что она всё кричит, машет руками и подпрыгивает вместе с машиной. И ты ей отвечаешь знаками, ничего у тебя нет в голове, сука! Как так можно с женщиной? Откуда эта нервозность, агрессия, бешенство? Потому что накипело за годы. Стал взрывным в некоторых болевых точках. Всё это напомнило реалии советской власти. Сама ни с места, но и других не пускать. Туда, где свободно, куда ей даже не надо. С такими реалиями нужно бороться. Чёрт его знает, может, даже с оружием в руках. По известному кличу, свобода или смерть. Больше я в тюрьму не сяду. Живым не дамся, лучше умереть в бою.
Самый распространённый мировой сюжет писателей и киношников, это как влюбленные ходят кругами возле друг друга, проходят мимо, но пройти не могут. Сказки кончаются на том, что они поженились. Ну слава Богу, наконец-то. Таков патент полового инстинкта размножения в художественной форме. Чтобы влюблённые, наконец, соединились. Хочется подержать свечечку и убедиться. Без этого нет морального удовлетворения.
Этот инстинкт даётся с большим запасом, если бы всё шло на размножение, одного бы глобуса не хватило. Но наблюдается вплоть до наоборот, в некоторых регионах смертность выше, чем рождаемость. Куда распыляется семя, направо или налево? Коэффициент полезного действия у полового инстинкта очень низкий. Ниже, чем у паровой машины. Но на паровую машину не надевают презерватив.
Даже в самом великом произведении искусства есть элементы сказки и сериала. Вообще-то Лев Толстой хотел писать о декабристах. Начал с небольшого вступления и увлёкся.
Князь Андрей Болконский сватается к графине Наташе Ростовой с целью женитьбы. Потому что они любят друг друга. Отец Андрея, старый князь Болконский, противится этому, они, мол, нам не ровня. Молода Наташка, чтобы стать мачехой Николеньки, сына Андрея от первого брака. – А я тогда на Бурьенке женюсь, – кричит старый князь, – чтобы и князь Андрей без мачехи не остался. Бурьенка это не корова, а компаньонка в доме Болконских. Мачеха – нехорошее слово, мачеха злая. – Женись, но не раньше чем через год, а к тому времени, глядишь, кто-нибудь и того. Раньше года не будет моего благословения.
И князь Андрей уезжает на этот год за границу, поправить здоровье и не мозолить глаза. Графиня Наташа Ростова тяжело переживает разлуку, как это, ждать целый год, когда красота ни для кого пропадает. Ну, год так год, я всё сделаю, я буду ждать.
Не дождалась буквально неделю. Считанные дни остались до приезда, он уже выехал, был в дороге. Наташа Ростова чуть не сбежала с другим, коварным соблазнителем Анатолем Куракиным. Подлая, бессердечная порода, – четко определил его граф Пьер Безухов и чуть не придушил негодяя. Своего родственника, кстати, через жену. Взял себе в родственники подлую породу, через жену. Но с женой он расстался и сам тайно был влюблён в графиню Наташу Ростову. – Если бы я был не я, – проговорился Пьер Наташе, – я бы сию минуту просил руки, любви вашей. Но на ту минуту он как раз был он. Это потом он изменился.
Сватовство расстроилось, и вообще началась война с Наполеоном, ко всем несчастьям. Пришла беда, отворяй ворота. Графа Андрея Болконского тяжело ранили в битве под Бородино. И в ту же минуту соблазнителю Анатолю оторвало ногу ядром. Никакого просвета в отношениях. Наоборот, всё хуже и хуже. И Москву пришлось оставить. Пьер Безухов попадает в плен к французам. Раненый Андрей едет в одном обозе с отступающими из разорённой Москвы Ростовыми. Наташа приходит ночью к его лежанке и уже почти не отходит, ухаживает и выхаживает. Намечается значительный прогресс в отношениях. Но Андрею снится ночью сон, и он умирает. Наташа надевает траур, но почти не плачет. Всё уже выплакала в угоду автору.
Потом из вражеского плена возвращается обновлённый Пьер Безухов. Он уже не он, а другой. И просит руки и любви Наташи. И, что интересно, Наташа вдруг понимает, что тоже его любит. И мы ей верим. Как-то даже не хочется в этом сомневаться. Уже и сами настрадались вместе с ней, а хочется, чтобы уже всё было хорошо. Все женятся, графиня Наташа Ростова и граф Пьер Безухов, княжна Марья Болконская и граф Николай Ростов. И у них родятся дети.
Это, так сказать, вступление. Дальше Лев Толстой хотел писать основное, о декабристах. Но кому об этом интересно, когда уже все дождались счастливой развязки. Новых несчастий читатель уже не потянет. Да и сам писатель не железный. Надо ставить точку. Иметь гражданскую совесть. Сделать паузу. Оставить декабристов другим. Плодовитость может и сильно раздражать.
Н. С. собрал и прочёл все девяносто томов Льва Толстого. Это разнообразило его жизнь и впечатления от жизни. Так, он рассказал, как посетил иерусалимский бордель, как-то ввечеру. Клуб назывался “Парадайз” и стрелка указывала на незаметную дверь с черного входа. За дверью горел красноватый свет, пульсировала музыка и плавали равнодушные рыбки в аквариуме. За барной стойкой стоит смотрящий и принимающий деньги. Точнее, деньги вперёд принимает проститутка, но тут же, до всего, приносит и отдаёт половину смотрящему, а остальное её законное.
На диване сидит девушка в бикини с кружевами, одна. Не той масти, не в его вкусе. Должен же быть в таких местах элементарный выбор. Понятно, что на нелегальном положении. Что, облава уже сегодня была? Или все девушки при деле? Любимая припевка смотрящего: наша служба и опасна и трудна…
С. подошёл к стойке и попросил приготовить ему кофе. Девушка на диване поинтересовалась, ты что, кофе сюда пришёл пить? А что, сразу надо брать быка за рога? Ничего себе вопросики. Резковато встречают, ближе, мол, к телу. А чего ожидал, это же бляди, сэр. Из закромов появилась ещё девушка, светлая, мягкая и пушистая. Эта в его вкусе. Но в это время в бордель вошёл молодой араб и сразу к пушистой. Эй, а как же очередь, или всё-таки он просто кофе пьёт?
И в борделях тоже девушки не любят выпивших, они долго не кончают. Арабы – это лучший вариант, и не пьют и не избалованы женской лаской. Так что понять проституток можно. Быстро отбомбиться, экономически выгодно, меньше затрачивается времени и сил за те же деньги.
И что, будем ждать, пока араб закончит своё дело и после него пойти с беленькой и пушистой? Можно простить падшую женщину, не спорю. Но не значит, что я могу простить. Значит, быть великодушным, всё забыть и пойти по стопам этого господина? Не нужно было приходить в бордель с Андреем Болконским в голове. В следующий раз лучше взять Пьера Безухова после бутылки коньяка. И будем считать, что кофе тоже выпил араб.
Как это вообще получается, что за деньги, со всеми подряд, без разбору. Можно сослаться на то, что работа такая. Бывают случаи, когда со всеми, без разбору, но даже без денег. Это даже хуже, чем с деньгами, вроде бы. Лучше с разбором. А с деньгами или без денег – неважно, как получится. Если действительно с разбором. И лучше, чтоб разбор затянулся. Иметь неограниченное время на размышления. Можно вообще ограничиться размышлениями, не доводить до греха. И пусть тогда кто-нибудь кинет в эту сторону камень.
Н. С. рассказывал, что наеб…, то есть насношался вволю в городе Лондоне, где он некоторое время отсиживался, скрываясь от повестки в своей стране. Оказался весёлым, лёгким в этом смысле городом. То-то ещё упоминал, что ездил со своей девушкой потусоваться в Лондон. Это было ошибкой, что взял девушку, лучше было оставить её дома. В Самарканд со своими коврами не ездят. Такая, в общем, информация вырисовывается почему-то, зачем-то.
Интересный вопрос, можно ли наеб…, то есть насношаться вволю, впрок, до отвала. Или это только распаляет. Психологически, наверное, можно, усвоив, благодаря многократному повторению, что все женщины примерно одинаковы, на каркас. У них есть верх, низ, перед, зад, право, лево. Примерно делается всё одинаково, и запах в конечном счёте тот же.
Как заметил писатель Хулио Кортасар, когда этим делом долго занимаешься, то наступает момент, когда хочется поскорее в душ и хорошенько отмыться. От обоюдного запаха. Хочется чистоты и возвышенных мыслей. Значит, насношался.
Есть мнение, что человеку отмерено в жизни определённое количество еды, чем скорее он съест, тем раньше умрёт. Можно растянуть удовольствие. А можно наоборот, а ну-ка, кто скорее съест свою порцию? В одном отрывном календаре даже написано, что мужчина за жизнь съедает 20 тонн еды, а женщина 22. Не потому что женщина больше ест, а потому что живёт дольше. В среднем. Всё это очень похоже на правду. Кто-то же не поленился, подсчитал. Научный подход больше похож на правду, чем ненаучный.
Кто-то простодушно рассказывает, как это у него с женой. Вчера посмотрели фильм эротический, поужинали при свечах и после этого так хорошо перепихнулись, давно так не было. А другой приходит ночью домой после блядок неудовлетворённый и сам с собой вдогонку ещё раз. И только тогда чувствует “укол истинного наслаждения”, выражаясь словами и кавычками писателя Набокова.
23.
В Рамат-ганскую лечебницу от алкоголизма мы с Володей Большим поступили одновременно. Пока оформлялись бумаги у регистратуры, мы едва стояли. Меня привезли на машине. А он пришёл пешком из Петах-Тиквы. От него сильно несло спиртным, явно опохмелился. Таких здесь не принимают, это не вытрезвитель. Я даже удивился, когда не следующий день обнаружил, что он с нами. Рассказывал, что по дороге принял дежурный двухсотграммовый пластиковый стаканчик водки в киоске, иначе бы не дошёл. И для храбрости, это же не просто, вдруг взять и поменять жизнь, отказаться от самого дорогого, от водки, самому придти в клинику лечиться от алкоголизма. Конечно, его не хотели принимать, такого пьяного. Он дыхнул в трубку, она посинела. Посинеешь тут. Пришлось звонить социальному работнику, которая его направила. Она и уговорила. Иначе, мол, мы его потеряем. Не велика потеря. Клиника функционирует пятнадцать лет, вполне достаточно, чтобы убедиться, другие найдутся, даже если одного и потеряем.
Последний месяц Володя жил под мостом в заброшенной лачуге, там их было человек десять-пятнадцать, алкоголиков и наркоманов. Каждую неделю кого-то теряли, просто утром не просыпался, оставался лежать и не реагировать. Они смотрели друг на друга и прикидывали, кто следующий. Да такого не может быть, что ты будешь следующий. Всё ещё образуется. У них тут коллектив, сейчас примут и решат что-нибудь коллегиально. Это всё, конечно, не взаправду, это снится. А один сегодня не проснулся. Но все остальные же проснулись. И куда-то собираются, уходят, приходят, приносят. Жизнь продолжается во всём её многообразии.
Володя – культурист, у него есть несколько грамот за участие в соревнованиях. Ну как, есть? Когда-то были, не так уж и давно. Где-то лежат. Он знает биографии всех великих культуристов, своих коллег и кумиров, один сейчас губернатором в Калифорнии, Арнольд Шварценеггер, он по прежнему следит за его биографией, она ещё продолжается. Продолжается она и у Володи.
Здоровый мощный лоб, но его почти каждую ночь били свои же алкаши, там, под мостом. Рассказывал, что ему рассказывали, что он как напьётся, в забытьи, всё время лезет в драку, на своих. Ну они его чем-нибудь и вырубают, чтоб не мешал культурному досугу. Так и убить могут, при превышении самообороны. И суд их оправдает, да и суда не будет, они упали ниже суда и следствия.
Мы с ним вроде бы сдружились в клинике, поступили одновременно, процесс пошёл, мы всё ещё живы, может, и выпишемся в один день, то есть много общего. Через три дня он уже качался, держал ведро с водой на вытянутой руке за неимением гантелей, видно, что на правильном пути, даже без ведра, спрашивает, у кого что есть почитать интересного. Но немотивированная агрессия в нём ощущалась и в трезвом состоянии. Но это понятно, когда приходится так круто менять свою жизнь. Когда вместо привычного стаканчика водки с утра нам вдвоём прописали мытьё всех туалетов и уборку прилегающей территории от окурков. Драишь унитаз изнутри и снаружи и потихоньку сходишь с ума, как это всё не согласуется с биографией великих культуристов. Отсюда и раздражение.
А мы с ним работаем сегодня в паре, инвентарь на двоих. Один раз он мне сделал бессмысленное замечание, второй раз. На третий раз я его спокойно и отчётливо послал подальше матом. Без свидетелей. Мы свидетелями не являемся, мы ниже суда и следствия, мы соучастники. Было пару секунд напряженного раздумья с его стороны. Но у нас драки строго запрещены. Грубые ругательства, правда, тоже. Но драка, она виднее ругательств, а послал я его вполголоса, это не так заметно. Он в полтора раза больше меня. Получилось, что он сдержался, а я не сдержался. Он меня как бы простил, чтоб не вылететь из лечебного заведения. Но дружба кончилась, она не выдерживает бессмысленных замечаний и посылания матом подальше. А даже если и не бессмысленных. Добрососедские отношения остались, без замечаний. У нас каждый в своём праве. Хотя у Володи даже больше оснований для раздражения, чем у прочих. Вот ему после клиники некуда деваться. Не под мост же идти опять на всё готовое, где наливают непонятно откуда с самого утра. Жена его видеть не хочет. Из-за того, от чего лечится, очевидно. Опять же неконтролируемая агрессия, о которой он не помнит, как он говорит.
Жена работает домработницей на вилле, с проживанием. Он работал, продавая керамическую плитку, и тоже жил по месту. Хорошо как бы устроились, но отдельно друг от друга, в целях экономии, чтоб не платить за съём квартиры. Целый жилой вагончик был в его распоряжении, с удобствами: кухней, диваном, телевизором. Зарплата. Приезжают люди покупать керамическую плитку, он помогает грузить, получает чаевые. Парень видный, красивый, накачанный. Знает биографию культуризма.
А хозяин склада керамики – сморчок, ничтожество, смеет ему указывать. Грубо ответил хозяину. В деталях не помнит, был выпивши. Хозяин отреагировал не грубо, но кардинально. И неожиданно закончились и работа, и проживание. А то что выпивши, это продолжалось. Не пей из копытца, козлёночком станешь. Но как не пить, без этого скучно. Когда пьёшь, сразу перепрыгиваешь через все стадии. Ты велик и всесилен. А на деле – просыпаешься на вонючем матрасе в заброшенном домике без окон и дверей, в обществе бомжей: наркоманов и алкоголиков. По очереди уходят на перекрёсток дорог с пластиковым стаканчиком в руке и на красный свет светофора стучатся в окна остановившихся машин, потряхивая мелочью в стаканчике. И окна открываются. Поэтому водка всегда есть. Кто проснулся первый, сразу будит остальных, хоть кого. Невозможно бодрствовать одному с бодуна, с бодуном. И сразу наливают по первой. Вспоминают, кто из них последний помер, и убеждаешься, что вроде бы не ты. Но не хочется о грустном, поэтому сразу по второй. И уже начинаются бодрые разговоры, про то, кто из них какой герой. Как им фартит. Пластиковые стаканчики неустойчивы без содержимого, лучше их сразу наполнять. С водкой трудно, но не скучно. Ты выше всех, владеешь миром.
А, так я теперь понял, кто такой Хлестаков, – это алкаш. Он опохмелился и его понесло. 35 тысяч одних курьеров за утро. Это ж надо такое придумать. И всего лишь с одного стакана. Ну максимум, с двух. Весь мир твой, бери и делай с ним, что хочешь. Наливай. Короче, вино сильно искажает реальное положение вещей.
Я вспоминаю эпизод в Тавриде. В Симеизе мы сняли комнату на троих. Я и две девушки, но только одна из них моя. Или я её. А вторая просто хорошая знакомая, поехала за компанию, и жениха её мы знаем.
У хозяйки оказался муж-алкаш, хромой, на костылях. Он считал это удачей. Жизнь удалась, сплошной курорт, можно не работать, ты калека, и пить прямо с утра, деньги легкие от постояльцев. Но ему полагалось больше, когда он велик и могуч от выпитой водки.
За два дня до отъезда, он уже об этом мне сказал открытым текстом, зачем тебе две девушки, поделись, уступи мне одну. Ничего себе заявочки! Как мир всё-таки многообразен в своих проявлениях. У меня и со своей подругой ничего не было эти десять дней, ночуем втроём в одной комнате, везде ходим вместе: море, кафе, кино. Неудобно. И я чувствовал, что моя девушка будет возражать моим поползновениям из солидарности со своей подругой. Отдыхаем, значит, все отдыхаем одинаково. И за это её можно только уважать. Но алкаш понимал нашу солидарность наоборот. Что они обе являются моими наложницами.
Я отшутился на это его предложение, до отъезда осталось всего ничего, не будем обострять отношения. Мы так шутим.
При жене он сидел тихо, но, кажется, она была в отъезде, и к вечеру, совершенно угоревший, он уже полез напролом. Он, мол, знает, что мы иностранные шпионы, и он нас сдаст куда надо, если не будем покладистыми. Пришлось соседям вызывать участкового и запирать калеку на замок. Алкашей надо лечить, но есть мнение, что их лучше сразу расстреливать. Второй вариант даже более эффективен. Но нас пока лечат.
Раз в две недели в Раматганской лечебнице по вечерам собираются выпускники, так сказать, отличники, полностью излечившиеся от недуга. Неизлечившиеся не приходят. То есть, возможно, время от времени, они снова попадают сюда на лечение. Шмулик, например, здесь уже восьмой раз. И он даже не зарекается, что последний. Таких ветеранов может вырвать из наших рядов только смерть. Это фраза из эпитафии на могиле коммуниста.
Выпускников на этот раз пришло человек семь. Пришли с жёнами, детьми, лёгким угощением, как на пикник. Им есть чем гордиться. Они вырвались из наших рядов без эпитафии. Нам, ещё не излечившимся, рекомендовано присутствовать на этих посиделках в оздоровительных целях. Иногда встречаются старые знакомые, но уже как бы по разные стороны баррикады. Слышатся дружеские увещевания. Что же ты, Шмулик, опять сюда попал, и не надоело тебе? Выйдешь отсюда, найди меня, у меня собственное дело, пристроим тебя, если пить не будешь. Шмулик отвечает неопределённо, посмотрим, как получится, как карта ляжет. Я не хочу идти на это мероприятие и не иду. Мне больно, что я не в форме, мы не на равных, я второгодник, а они отличники. А может быть, ещё не готов перейти в ряды трезвенников. Мне всё ещё кажется, что можно сочетать. Получалось же до этого лет 20 или 25, уже не упомнишь. Володя Большой не идёт туда по тем же соображениям. Он вдруг вспомнил, что каждый культурист сам куёт свою биографию и качается в своей комнате, почти не курит, естественно, не пьёт уже пятый день с момента поступления, побрился наголо. Новый человек по земле пройдёт. Но как быстро он восстановился. К сожалению, и падаем почти моментально. Я тоже побрился наголо с ним за компанию, три дня назад, когда мы ещё дружили, но восстанавливаюсь очень медленно. Ноги подгибаются, когда поднимаешься в свою комнату на третий этаж. И настроение паршивое, обидно чувствовать себя алкоголиком, алкашом. И одновременно хочется выпить, чтобы поднять настроение. Тупик какой-то беспросветный.
В здании клиники раньше располагалась недорогая молодёжная гостиница, в тихой тупиковой улочке в центре города. Проходят люди мимо, и примерно так они нас и видят. Мирную такую картину с утра. На веранде, увитой плющом, сидят беззаботно люди и пьют чай, кофе, курят, скоро они направятся погулять к морю. Даже не придёт в голову, что мы заключённые, психи, каждый реально, ежесекундно борется с зелёным змием. За порогом веранды проведена белая линия несмываемой краской, нам её переступать нельзя, а иногда хочется. И пойти попить пива. То есть хочется всегда, но иногда очень хочется.
На первом этаже за верандой стойка регистратуры, холл, столовая, кухня. На втором и третьем этажах комнаты постояльцев на четыре койки с душем и туалетом. Весь четвертый этаж — это огромный многоцелевой зал для мероприятий. На столах принадлежности для рисования, лепки, чистописания чистосердечных показаний. Стол для пинг-понга, барабаны разные, знамёна, фисгармония. Многое мы делали в этом зале в лечебных целях, но хором ни разу не пели. Это когда тяпнешь пару стаканов, то тянет запеть, хором даже лучше. А когда не наливают, то и не тянет петь. Нет, ну если надо в лечебных целях, то мы споём, но нет подходящего репертуара. Всё, что напрашивается спеть, это песни застольные, не оздоровительные. Налей, налей, бокалы полней. Пей до дна. Не жди меня, мама, хорошего сына. Правильно петь в стенах этого заведения: не пей, не наливай, жди меня, мама, хорошего сына. Нет таких песен. Надо поработать над репертуаром.
Комнаты третьего этажа предназначены для мужчин. В них четыре кровати в два яруса. Новичкам уступают нижнюю койку. Нет у них сил и ловкости взобраться на верхнюю. До своей комнаты на третьем этаже дойти проблематично. Нужно приложить усилия. Усилия поощряются. Сегодня, кажется, я перебазируюсь на верхний ярус. Гена, который неделю назад уступил мне нижнюю, сегодня выписывается. Он в лёгкой панике, уже не верит, что это можно остановить. И с каждым запоем всё хуже, сам он уже не в состоянии из него выйти. И другим не даётся. Только в бессознательном состоянии его можно взять живым. Голова у него всё ещё в швах, лицо покарябано, под глазами синяки. Две недели никому не открывал дверь, пил в одиночестве. Только маме открыл, на автопилоте. И упал лицом вниз. Когда-нибудь голова не выдержит и расколется.
Когда не пьет, он мастер золотые руки, нарасхват. Но сколько себя помнит, лечится. Бывало, что и по два года не пил, семьи заводил. А потом опять срывался, пока не упадёт головой вниз. Две жены от него ушли, осталась мама. Сегодня она его заберёт отсюда к себе, один он выйти опасается. Переступаешь белую линию за порогом — и ты в центре веселого города, со всеми соблазнами. А нельзя. Если он ещё один раз упадёт лицом вниз, не поднимется.
Всё это он нам рассказывал в нашей комнате перед выпиской. Мы его слушали, и нам становилось страшновато вместе с ним. Было впечатление, что мы даже видели этого змия, затаившегося внутри Гены. Ждет, когда выйдет отсюда и в конце концов расколет себе голову, и тогда змий вырвется на свободу.
Первым из нашей комнаты три дня назад выписался Валера, пожилой уже человек, по комплекции и повадкам. Мы ему пожелали успехов, и никто почти не сомневался, что он завязал. Живёт он недалеко, в этом же городе. Через день он зашёл к нам за забытыми вещами. Помолодел, принарядился, оживился. Но это был не он. Это был змий. Слишком он оживлён, оптимистичен, весел, резко пахнет одеколоном, жуёт жвачку, чтоб не почуяли запах водки. И одного дня не продержался на воле. Лучше бы не приходил, мы бы верили в него. Или это мне показалось? Но нет. Через два дня позвонила его мать в клинику, заберите его обратно, пьёт с утра, на работу так и не вышел, ничего не хочет слушать, всё в порядке, мать, всё будет хорошо, с завтрашнего дня ни капли. Но завтра не наступает. Как с этим бороться? Понятно, что жёны от нас уходят, не выдерживают.
Точно, теперь я понял, предыдущая жена от меня ушла, потому что увидела, что я не перспективный. Змий внутри меня перспективней, и она не захотела оставаться в конце концов с ним один на один. И таки её можно понять. А теперь и нынешняя моя жена чувствует то же самое. Ничего-ничего, лечение должно помочь. А если нет? Понятно, что некоторые в запале готовы алкашей пристреливать. Если змий не сдаётся, его надо уничтожить. Пусть даже с его носителем. Фактически, с оболочкой.
Теперь и второй ушёл из нашей комнаты на волю, Гена. Мать увезла его к себе в Ашдод. Так жди меня, мама, хорошего сына, или не жди?
А я перебрался на верхнюю полку и уступил нижнюю новичку. Он умудрился пронести через вахту и шмон свой мобильник. Хотя это и запрещено. И разговаривает с внешним миром, спрятавшись в туалете. Сообщил начальнику на работе, что берёт отпуск за свой счёт по семейным обстоятельствам. Начальник, скорее всего, догадывается, в чём дело. Денис в этой лечебнице второй раз. Шёл сегодня мимо по дороге с ночной смены и понял, что надо сдаваться, чем раньше, тем лучше. И его тут же приняли, как раз освободилось место. Позвонил другу, чтобы срочно принёс деньги, заплатить за вход. Заплатил, но сутки ещё имеешь право уйти, и деньги возвращаются. Но если пробыл больше суток, то не возвращаются. Тебе как бы засчитывается попытка излечиться. А если меньше суток, то не засчитывается. Получите деньги обратно, приходите в следующий раз, когда будет настроение. Так, по-будничному, проходя мимо, и зашёл полечиться.
Денис в нормальной физической форме, даже непонятно, зачем уступать ему нижнюю койку, разве что по традиции. Он мастер спорта по плаванию и работает почти по специальности — спасателем в бассейне. Там же сауна и тренажёрный зал. Запросто можно поддерживать спортивную форму.
Но стало невозможно пройти мимо родного русского магазина, в городе они на каждом шагу, водка уже расфасована в стаканчики. Хочешь сто грамм, двести, сто пятьдесят. По сто пятьдесят для разгона красиво звучит, заманчиво. Цены смешные, ассортимент обширный, названия ностальгические: московская, столичная, особая, русская. А новых названий ещё больше. Интересно. Пока идёшь с работы домой, три магазина по сто пятьдесят. А когда идёшь на работу, тут стоит быть осторожнее. Тебе людей спасать, если что. И хозяин начал принюхиваться. Один раз в ночную смену уснул и проспал утреннее открытие. Заперся изнутри, а снаружи уже собрался народ, хочет плавать. Конечно, хозяин догадался, что пил на работе. Что спасателю самому впору спасаться. С подругой расстался, снимает квартиру с товарищем. Всё рядом: работа, квартира, магазин. И лечебница рядом оказалась. Сначала пытался обойтись без лечения, обещал себе, что в магазин заходить не будет. Но личность раздвоилась, один обещает, другой игнорирует и заходит в магазин. А там уже знают его порцию, встречают как родного. Получается, что единственное место, где встречают как родного. Пробовал маршрут изменить, но получается, что все дороги ведут в магазин. И там он встречается сам с собой. Заходит и встречает себя.
Комнаты на втором этаже здания лечебницы предназначаются для женщин, но вначале они пустовали. Там спит персонал в ночную смену. Но если отведён целый этаж, значит, не просто так, значит, будут. Или они как-то сами справляются.
Стены вдоль лестницы, ведущей на этажи, увешаны лучшими образцами художественного творчества бывших обитателей лечебницы. Может, кто-то из них снова здесь. Или приходит на встречу выпускников. Кто-то упал лицом вниз, пытаясь разбить мостовую.
Нет, конечно, десять дней воздерживаться от близости с любимой женщиной, когда она рядом, это подвиг, как ни посмотри. Бывает, вроде бы, что и дольше обходишься без этого, но когда нет любимой рядом. И в определённом возрасте, от нуля до пятнадцати.
Саше Кочету это надо было каждый день. Когда они с женой отправились организованным туром в двухнедельное путешествие по Кавказу на лошадях верхом, он и сам измучился и жену издёргал. Но она так ни разу не уступила. Неудобно и всё, не вписывается в программу путешествия, по её мнению. Условия походные, суровые, антисанитарные. Она в отпуске, в конце концов. Дома каждый день, это обыденность, обязанность супружеская. А сейчас она отдыхает. Весь день у неё лошадь между ног, и ещё ночью впускай туда же ещё одного жеребца. Нетушки. Перебьётся.
Дома ему каждый день подавай завтрак, обед, ужин. Хорошо, что её мать работает в столовой, приносит оттуда каждый день с запасом. Даже выбрасывают лишнее.
Через год от начала совместной жизни родила от него девочку, первого ребёнка в 35 лет. И вообще перестала ему что-либо подавать. Всё время вокруг девочки прыгает. А потом и намекнула, что больше его не задерживает, как пришёл, так и ушёл. Даже намёком это трудно назвать, поставила перед фактом. Если он намёков не понимает. Он понял потом, что от него только и нужно было, чтобы сделал ей ребёнка. Вот такие бывают случаи в жизни, кому-то нужен муж, кому-то ребёнок, кому-то и то и другое. А бывает, что не нужно ни того, ни другого. И таких случаев всё больше. Каких именно?
Пришлось ему искать другую женщину для удовлетворения насущных потребностей каждый день. Есть как бы варианты. Работа у него контактная, с людьми, по бытовому обслуживанию населения. Каждый день ему открывают двери. Пришёл и ушёл. Пришёл и остался.
Он представительный, серьёзный, не пьёт. Но всё равно у него есть свой змий внутри, змий похоти и чревоугодия. Или это не считается. Всегда что-нибудь у мужчин есть, без этого не бывает. Без чего именно? Как будто у женщин нет своего змия внутри. Даже больше всего разного, чем у мужчин.
Алкоголики спят на третьем этаже клиники. А на втором, отведенном для алкоголичек, первой появилась Зина. Новички сразу должны рассказать о себе, секретов нет в стенах этого заведения. Отвечать на вопросы, самому задавать. Интересоваться друг другом. Это входит в терапию. Общаться активно, вникать, не замыкаться. Можно, конечно, недоговаривать или привирать. Никто за дачу ложных показаний привлекать не станет. Но не поощряется и не принято. И признать, что ты алкоголик, раз уж попал сюда. С этого и надо начинать свой рассказ. Я алкоголик такой-то, имею честь сообщить уважаемому обществу, что родился в глухой таёжной деревне в суровом таком-то году. И сразу почувствовал желание опохмелиться. Или не сразу, а наоборот. Первую рюмку я выпил в 30 лет на банкете по случаю защиты диссертации. И вот, наконец, я здесь с вами, господа. Есть ли в этом логика?
Или: я алкоголик такой-то, родился в весёлом городе Тель-Авиве, под звуки салюта, в семье выходцев из Марокко. В Марокко не пьют, это мусульманская страна. Но мы не такие, мы любим арак, анисовую водку. А как её не любить, если отвечает взаимностью. Жили мы долго и счастливо, но потом начались проблемы. Не хочет меня ни с кем делить, замучила своей настырностью, хочет свести в могилу. Не даёт развода. И вот я здесь, чтобы схорониться. Спрячьте меня, чтоб не нашла и со временем забыла совсем.
Но Зина не признаёт, что она алкоголичка, не хочет разоружаться перед партией. У неё запутанный трагический случай. И чего-то она не договаривает. Помимо того, что не признаётся, что алкоголичка. А может, так и надо, не распространять это правило на женщин. Мало того, что это им не к лицу, это как же надо себя поломати, чтобы сказать, здравствуйте, я алкоголичка, прошу любить и жаловать. Мазохизм какой-то. Потом ещё надо будет лечиться от мазохизма.
Зина с мужем и ребёнком совсем недавно приехали в страну. И вместо энтузиазма и эйфории у мужа всё время депрессия и запой. Зина не знала, как ему помочь, кроме как пить с ним вместе по вечерам, за компанию. Чтобы привязать его к дому, чтобы не уходил куда-нибудь на сторону. Не пил в одиночестве. И ему как бы меньше достаётся, когда пьёшь вдвоём. Всё же полегче. Как бы благородная позиция с её стороны, если другого не остаётся. Разделить с мужем тяготы депрессии и запоя.
Согласились бы мы, алкоголики, на такую жену? Может, это помогло бы перестать пить и не быть алкоголиком? Когда видишь, что рядом с тобой спивается человек. А если ты не будешь, то и она не будет. Может, это сработало бы?
Лучше не надо. Пусть ругается, пилит, выгоняет из дому, разводится. Так привычней, меньше ответственности, пропадаешь сам, никого с собой не тянешь. Брать ещё один грех на свою загубленную душу. С любовью справлюсь я одна, а вместе нам не справиться.
Конечно, наши подруги пили с нами. Но тогда мы не были алкоголиками. Пили не по замкнутому кругу, а в охотку, параллельно с трудовыми буднями. Это ещё не стало главным занятием.
А кажется, что даже и не пили вместе с нами. Так, поддерживали компанию, чтоб стояли на ногах и не совершали глупостей. Бывало, что и опохмелиться приносили с утра. Это двойной праздник, пришла любимая, да ещё и с пивом. Значит, всё будет хорошо и прекрасно. А ты уж думал, что тебе конец. И не каждый день приносили опохмелиться, а по настоящим праздникам, на Новый Год, Первое мая, Седьмое ноября. Всё санкционировано, законно, солидарно. Почему мы, старпёры, двумя руками за советскую власть, потому что были такие праздники, настоящие подруги, законная, одобренная опохмелка на всю огромную страну, лечебный рассол прямо из банки, потускневший оливье со вчерашнего дня и уверенность в завтрашнем дне. Мы медленно, поступательно и неизбежно движемся к светлой жизни. Это чувствуется, когда есть возможность опохмелиться. А других вариантов, собственно, практически и нет в эпоху застоя. Ты твёрдо знаешь, что фраза: мне в Париж по делу срочно, – это не твоя фраза. Ты её никогда не произнесёшь. Так сложились обстоятельства. По телевизору две программы, обе праздничные, и есть возможность опохмелиться. А это счастье, которое мы потеряли.
В клинике тебе не дадут опохмелиться. Но есть возможность поехать в Париж. Скоро тебя вылечат и меня вылечат. И пожалуйста, езжай в Париж. Без дела даже и лучше туда поехать. Но не хочется в Париж, а хочется выпить. Значит, ты стопроцентный алкоголик, и с этого нужно начинать разговор. Я алкоголик такой-то, сначала выпивал за компанию, потом гордился, что тебя никто не может перепить, все уже хорошие, а ты чётко знаешь, что отлить полагается в туалете, а не по углам или под себя. А сейчас, после трёх стаканов, становится уже всё равно, где отлить. Зачем такому человеку в Париж? Поэтому я здесь с вами, уважаемые коллеги, и это логично. Не давайте нам опохмелиться. Будем вместе тянуть время, сообща. Разговаривать, общаться, искать другие варианты. Пока не отпустит.
А потом у Зины в семье случилась трагедия. Другого слова не подобрать. После одного такого вечера, когда они тихо выпивали с мужем, наутро он не проснулся. Надо войти в состояние Зины: в чужой стране, без друзей и родственников, с ребёнком на руках. А тут ещё муж не проснулся, лежит холодный, неживой, конченный. И тридцати не было.
Приехала скорая помощь и полиция. Со стороны посмотреть, непонятный тяжёлый случай. Ребёнку три года, и родители при нём. Он мертвый, она в шоке, в истерике и чувствуется запах перегара. Срочно вызвали социального работника из опеки. И ребёнка увезли в приют. Зину не лишили материнских прав, но на время отстранили, с условием пройти лечение, не пить, устроиться на работу. Матерям-одиночкам помогает государство. Всё ещё может наладиться у Зины. Она пока под присмотром социальных служб.
А может быть, и не трагедия, а естественный выход из тупика. Смерть лёгкая, во сне. А жил тяжело, без выхода, в депрессии. А так – развязался узел. Открываются новые перспективы, у него по ту сторону, у неё пока по эту. Зачем он нужен, такой мужик, который тянет на дно. Пора всплывать на поверхность.
И алкоголики стали галантнее при появлении в клинике Зины. Стали между собой обсуждать тему, седая щетина на лице, она сексуальная или нет? Говорят, что некоторым голливудским актёрам она к лицу. Хотя, между мужчинами обсуждать этот вопрос бессмысленно. Как может мужчина определить, сексуальная у другого щетина на подбородке или нет. Надо поинтересоваться у женщины, у Зины. Но как-то пока неудобно спрашивать об этом напрямик. В лечебнице сексуальные контакты строго воспрещены.
Была зима, и в Рамат-Гане часто шёл дождь, стучал по крыше навеса веранды, стекал в желобки и канавки. Висел пеленой над городом, замутняя дали. Отопления не было, но и ниже десяти тепла температура никогда не опускалась. По утрам какие-то благодетели бесплатно приносили свежие газеты из того мира, но пациентов интересовала в основном последняя страница, где кроссворды и анекдоты в номер. Зина была в центре внимания. Подносили огонёк к сигарете. Соревновались, кто первый назовёт подходящее слово в кроссворд. Кого назначат ей в пару дежурить по кухне. Интересовались, как там сын в приюте. Нам каждый вечер с 7 до 9 разрешали разговаривать по телефону с внешним миром. Но особой очереди поговорить с внешним миром не наблюдалось. Может, его и нету. Лучше бы не было. Он страшный, коварный и соблазнительный. Его надо изолировать. То есть это нас надо изолировать. Что, собственно, и делается.
Есть мнение, что у алкоголиков, даже если их и вылечат, никогда не будет семьи. Не тянет семья против водки. Без семьи никуда, она считается делом положительным, необходимым, но заниженным, мещанским, не для героев. А алкоголики – это герои, они уже хватили по такому стакану, что снижать уровень уже не смогут. Их будет поднимать и опускать только вино. Или есть другие варианты?
По правилам этикета, семейственность в обществе считается чем-то зазорным.
Все ждали хозяйку к столу в английском поместье. При её появлении все встали. Прежде чем сесть, она оглядела гостей, человек восемь, каждый у своего стула. Мистер Коллинз, – сказала она, – вы не можете сидеть за столом рядом с женой, это недопустимо, сейчас же пересядьте. Это при всём при том, что в процессе пересаживания мистер такой-то, которого она прочила в зятья, оказался за столом рядом с красавицей и умницей Элизабет, что было хозяйке совсем ни к чему, такое их сближение, у молодых завязался разговор, слово за слово, и прощай выгодный зятёк, блестящая партия для дочери. Конечно, хозяйке это невыгодно. Но она ничего не могла с этим поделать. Этикет есть этикет.
И в России, на балах и светских приёмах, когда составлялись пары, чтобы идти к столу, то избегали семейного сближения. Потому что ты не только муж или жена, но и человек. То есть ребёнок в душе, который ещё не сделал своего выбора. И никогда не сделает. Потому что среди нас, людей, не выбрать особенно. Мы в глубине души больше чем человек. И наш выбор там, где больше чем человек. А там и без выбора всё понятно.
Как это, как это, как это, как это? Как это, понятно? Когда ничего не понятно.
Наташа Ростова, на своём первом балу, когда к ним подошли сестра Вера со своим мужем Бергом, была оскорблена этим семейным сближением в свете. Это неуместно, и всему своё время. Почему иногда стыдишься, что вы семья. Или она недостаточна, или загибается по дороге не в ту сторону.
Хозяин небольшой фирмы Б. Б. устраивал корпоративную вечеринку в узком кругу сотрудников-мужчин, но с условием не приводить жён. Но и одним не приходить, пригласить любовниц. Это что, шутка такая? Причем хозяин не принимал на работу неженатых мужчин. Кого-то это поставило в тупик, у него не было любовницы. Пришлось кого-то вспоминать, искать, чуть ли не нанимать. Необязательно, чтобы была любовница, просто свежее лицо. Жёны, это со всем уважением, но в какой-то момент они превращаются в мамашек, супружниц, наседок, домашних прокуроров. Хозяин фирмы прав, как всегда, на то он и хозяин. На вечеринку лучше приходить без прокуроров.
А сами сотрудники из героев без вопросов превращаются в папашек, семейные трусы, пивное брюшко, мох в ушах, пакет корма перед телевизором. А это сильно сказывается на продуктивности и успехах в работе. По мнению хозяина фирмы. Поэтому стряхивайте мох и приходите на вечеринку с новой пассией. Время от времени. Согласно этикету.
В романе писателя Доктороу “Рэгтайм” один из персонажей всегда чувствовал, что над его семьёй висит особое облако и оттуда струится небесный ласковый свет. Когда облако исчезло, начались все несчастья. Он оказался в Арктической полярной экспедиции, на корабле во льду, среди эскимосов, которые совокуплялись в куче прямо на палубе, не раздеваясь из-за холода, через дырочки в своих меховых одеждах. Да он и сам попробовал, то есть пал ниже некуда, и полгода потом не мог избавиться от запаха протухшей рыбы. Какое тут может быть облако? Где оно?
Когда ты под прикрытием облака, то можешь ходить хоть в засаленной спецовке в любой расфуфыренной толпе, и все будут только завидовать, что им так не дано. Но когда облако исчезнет, все сразу увидят, что одет ты неприлично и от тебя кисло пахнет. А оно исчезнет. Облака считанные и висят, как правило, недолго, ну месяцы, ну годы, но не десятилетия. Согласно секретной статистике. И если уходят, то не возвращаются в то же место. Согласно теории вероятности. А если ты к нему привык, быть под его защитой, и расслабился… Короче, этикет есть этикет, другого не остаётся, расслабляться не надо. Иначе ты окажешься в арктическом холоде на палубе среди эскимосов. Или в лечебнице среди алкоголиков. И сам ты алкоголик. Эскимос на палочке.