Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 24, 2007
…Юрочка, ты – проводник. Ты был и есть проводник!
Получилось так, что за этот год написала я немыслимо стихов ко дням рождений. Ну, прямо руку набила. Из сердца вырастала такая небольшая рука и писала, писала строчки для моих сердечных друзей.
Что сейчас скажу о тебе, Юрочка?
Смогу ли объяснить?
…Мне было-то лет шестнадцать, когда познакомились. Мой брат Саша (специалист, знаток японской поэзии, давний уже обитатель Токио) учился с Юрой Штерном в одном классе в старенькой французской школе на Сретенке. Потом была пауза, и Саша с Юрой нашлись уже взрослые, почти семейные, окончание МГУ и все такое…
И вот новость для меня! – Юра Штерн любит поэзию, гитару. Вокруг моих маленьких девчоночьих песенок вдруг завертелись пространства. Завертел их, ну, просто щелкнув пальцами, Юра Штерн.
Вот концерт Вадима Егорова, в Пединституте, на факультете математики. “Ты пойди-ка туда, – сказал Юра. – Вот с ним будешь выступать, потом придумаем, где”. Шел 1974 год. “Знакомься, – Юра говорит – это Луферов, Мирзаян, Бережков, они – хорошие”.
Еще разное, всяческое.
В глазах у него было… Ну, другие миры. Не долгая дорога туда, не предощущение. Он смотрел оттуда. Это был опыт открывателя, не испытателя. Не задумчивость, а уверенность. А самолюбования-то и не было.
Как сказал (не забудешь ведь…) пожилой рабочий сцены, в Израиле, в зальчике, где через десять минут мне надо было начать петь… Так вот, тертый израильский мужичок при виде Юры, сидящего со мной на нестерильных ступеньках за кулисой, сказал: “Ты чего тут делаешь? Ты в Кнессете сидеть должен, а ты где сидишь?” Любоваться собой, достижениями, видимо, было некогда. А ведь в его хлопотной жизни был подлинный блеск, и, посмеиваясь над этим блеском, что ли, – он снова и опять был занят работой.
В жарком родном Израиле многие больны тяжелым холодным жлобством. То есть человечество повсеместно этим прибаливает, но видеть это в Израиле особенно больно.
А вот Юре можно было позвонить и в будни, и в праздники. Силы и время для встречи – всегда братской – у него находились.
Мы увиделись год назад – в гримерной опять, в Тель-Авиве, после концерта. Говорили прерывисто, старались – о важном. Получилось – о родительском и детском, о черном и белом… Отчего-то все звучало пронзительно.
А я была не в курсе его заболевания. Мы говорили как в последний раз. Это и был последний. Выходит так, что пишу я это в годовщину смерти Б. Ш. Окуджавы. Десять лет прошло, эре “без Булата” десять лет.
Без Юры жизнь будет иной, она уже иная.
Но, Юра, ты был проводник. Со Сретенки – в Иерусалим. Люблю тебя.
* * *
Памяти Юрия Штерна
На Серебряном, на Сретенском крыльце –
Мы сидели с первой мукой на лице.
С первой болью, как от жара стрекозы, –
Если б девочка бежала от грозы.
С первым зайчиком – соседское окно.
С первым мальчиком – недетское кино.
С первым братцем по грудному молоку…
Это вкратце, тут длиннее не могу.
На Серебряном, на Сретенском крыльце
Мы лежали, как на сахарном яйце.
На пасхальном кумаче, почти в гробу –
Со звездою в высоко клейменном лбу.
На Серебряном, на Сретенском крыльце –
Вот стоим, как в эпилоге, как в конце.
Что мы можем тут, на берегу реки,
Где мы плавали, теченью вопреки?
А мы можем, от беды на волосок,
Слышать Сретенки-старушки голосок.
Он звучит, он так невыносимо чист!
…Мой мизинчик. Магазинчик “Букинист”.
май 2007