Рассказ
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 24, 2007
Прорубь была окружена высоким забором из снега. Забор вился по спирали, как диалектическое развитие, и я шел вдоль него, как по лабиринту жизни, подчиняясь его более или менее непредсказуемым поворотам. Светило яркое солнце, снег слепил глаза. Яркий свет высвечивал в моей памяти прошлое, скрытое длинными тенями событий, переживаний, забытых и незабытых болей и обид, воспоминаний и размышлений.
Из проруби вынырнула красивая обнаженная женщина. Впрочем, подумал я, обнаженной она могла и не быть, – я судил по верхней половине тела, нижняя была скрыта под водой. Но красивой женщина, несомненно, была.
– Вы – морж? – спросил я, осматриваясь, полагая, что не заметил ее одежды около проруби.
– Я похожа на моржа? – В ее голосе неожиданно для меня прозвучала явная обида.
– А на кого же еще? – Я был в полном недоумении. Женщина в проруби заплакала.
– Ну, конечно, я не очень молода, располнела, но все-таки, морж…
– Извините, вы удивительно стройны, я хотел сказать, что вы занимаетесь зимним купанием, – начал я оправдываться, потом спохватился. – Мне выйти? Вам нужно одеться?
– О, ужас! – она вдруг весело рассмеялась, – он принял меня за женщину!
Мне стало не по себе. Я начал потихоньку пятиться к выходу.
– Я все поняла, – снова засмеялась женщина в проруби, глядя на меня, – это недоразумение. Я – русалка.
– А, – ответил я, сразу успокоившись, – я однажды уже знакомился с русалкой, но она оказалась женщиной. Мы женаты и у нас трое сыновей.
– Она просила тебя загадать три желания, когда вы встретились? Может, она была золотой рыбкой, а не русалкой?
– Нет. Я, впрочем, не помню точно, но я почти уверен, что не просила. С тех пор как мы поженились, она иногда спрашивает меня, что я хочу на обед, и иногда выполняет мои желания.
– Так, – вздохнула русалка. – А я у своих мужей никогда ничего не спрашивала, и поэтому семеро моих сыновей – от семи разных мужей. Я их заманивала исполнением желаний и ничего не выполняла. Я же точно русалка, а не золотая рыбка. Мое дело – заманить и оставить. И они убегали от меня, и некоторые даже тонули в реке. – Она долго молчала, наконец, тихо произнесла: – Должна признаться, мне очень нравилось смотреть, как они убегали.
Я, хотя и не поверил ей, снова немного попятился.
– Не бойся, – презрительно скривилась она, – ты женат, да и не очень-то в моем вкусе. – Она вздохнула и умолкла, задумавшись. Я обиделся. Но интерес к ней от обиды не прошел. Напротив. Она стала только привлекательней.
– У русалок сколько детей бывает? – на всякий случай поинтересовался я.
– По-разному, – пожала она плечами.
– А как русалки рожают? Неужели икру мечут? – У меня возник новый вопрос.
– Не-е… мы тогда переворачиваемся – выше пояса рыба, ниже – женщина.
Она рукой поманила меня к себе, и я с опаской присел на корточки около проруби.
– Когда мы с мужчинами, мы тоже переворачиваемся, – призывно улыбаясь, добавила она.
– И нужно целовать рыбью голову?! – брезгливо передернулся я.
– Можно подумать! – поморщилась русалка. – А то твои женщины лучше…
Я задумался. Кем были мои женщины? Русалками? Смотрели на меня помутневшими рыбьими глазами? Может быть, золотыми рыбками?
– Однажды я поймал золотую рыбку, – вспомнил я. – Она плавала в аквариуме от стенки к стенке, и я подумал, что ее нужно избавить от бессмысленных страданий. Я вытащил ее, она обиженно посмотрела на меня и пообещала исполнить мои желания. Видимо, не рассчитывая на мою сообразительность, она объяснила, что привыкла к жизни в неволе, что ни она, ни много поколений ее предков не знали другой жизни и что она предпочитает жить, как привыкла, чем не жить совсем. Я отпустил ее. Она вильнула хвостиком и уплыла к дальней стенке аквариума, потом вернулась, но больше не узнавала меня. И никаких моих желаний она не выполнила.
– А ты загадывал?
– Нет, побоялся, – признался я честно.
– А рыбка виновата?
– Я никого не виню.
– Так что же, за всю жизнь ничего не захотел?
– Хотел, но я всего сам добивался.
– Это ты просто золотой рыбке спасибо сказать не хочешь.
У меня были простые желания, и они почти всегда исполнялись. Правда, сбывались только те желания, которые могут сбыться в неволе. “Спасибо тебе, золотая рыбка!” – подумал я с благодарностью о давно забытой золотой рыбке.
– А почему ты не раздеваешься? – русалка вернула меня из пучины размышлений к краю проруби.
– Зачем?
– Ку-упаться… – недоуменно протянула она.
– Я не купаться пришел, – сказал я и снова погрузился в воспоминания.
Здесь, у этой проруби, я впервые в жизни поцеловал женщину. В моих руках та девочка показалась мне еще красивее, чем в полутемном зале на школьном вечере, откуда мы ушли, чтобы быть вдвоем. Я чувствовал в своих руках ее сильное, своевольное тело. Оно подчинялось моим движениям, скорее даже моим мыслям, как мое собственное. К его неизведанному запаху примешивался запах недорогих духов и вазелина, оставшийся на моих руках от другой девушки, с которой я танцевал в тот вечер. Я не смог удержать ее, она ушла, но с высоты моей юности легкость ее уходящих шагов показалась мне падением. Я долго смотрел ей вслед. Падение женщины оказалось необыкновенно захватывающим зрелищем. Так Сизиф, глядя как-то вслед скатывающемуся с горы камню, вдруг увидел красоту его падения. Камень, постепенно ускоряясь, катился вниз, подскакивал, взлетал, падал, с силой ударяя в землю, отчего по ней расходилась гулкая дрожь, и высекал из скал разноцветные искры, раскрашивающие серость Сизифовой горы фейерверком праздника. Потом камень замедлил свой бег, остановился, и Сизиф спустился за ним, чтобы снова втащить его на гору, но на этот раз для того, чтобы вновь увидеть красоту его падения. В тот момент Сизиф полюбил свой труд. С тех пор я больше всего полюбил вознести любовь до ее пика, и потом провожать жадным взглядом ее падение. С годами я понял, что это тем приятнее, чем больше сил ты затратил на то, чтобы вознести свою любовь на высоту призрачного счастья, и с каждым годом это требовало все больше и больше сил и времени. Когда я согласился тащить к вершине каждый раз одну и ту же любовь, я женился.
– Ладно, – поднялся я на ноги, – мне пора. – Роман с настоящей русалкой показался мне самым заманчивым во всей моей жизни, но и самым рискованным.
– Я тебе так быстро надоела? – улыбнулась русалка самой привлекательной улыбкой, какую мне доводилось видеть.
– Утопишь еще… – тихо ответил я, неохотно выдавая ей свои опасения, и снова присаживаясь около проруби.
– Если б я всех топила, город бы опустел, – русалка разочарованно отвернулась.
– Так уж к тебе толпами ходят… – не удержался я от резкости. Наверно, из ревности.
– Если б я была обычной женщиной, ты б со мной так не разговаривал, – русалка почти расплакалась.
– А как я бы разговаривал?
– Ты б ее уже давно куда-нибудь приглашал, или сам бы к ней в гости напрашивался.
Вероятно, из-за того, что напрашиваться в гости в прорубь я никогда бы не решился, жизнь моя протянулась прямой и ровной дорогой, ведущей кратчайшим путем из ниоткуда в никуда.
– А как мы доберемся до гостиницы? – услышал я свой собственный решительный голос.
– Это просто, – охотно отозвалась русалка, – я лягушкой обернусь, ты меня в кармане в гостиницу к себе возьмешь, а потом так же обратно в прорубь. Я ж на такси не могу.
Я задумался. Без прогулки по улицам города, без взглядов сидящих в лобби, без беседы в ресторане, интимная встреча в гостиничном номере представилась мне не очень привлекательной.
– Знаешь, – сказал я русалке, – давай лучше в номере – лягушкой, а по дороге – русалкой.
– Это уж я буду решать, когда лягушкой, когда русалкой. Ты уедешь, а мне здесь жить, – наотрез отказалась она.
– Значит, и для русалки важнее всего, что люди скажут. – Я искренне удивился этому.
– Долго не раздумывай. Когда еще случай представится переспать с кем-то, а потом в прорубь бросить, – поторопила меня русалка.
– Для тебя прорубь – дом родной, – огрызнулся я, и моя совесть успокоилась.
Решение было принято. У подножия неминуемой разлуки меня ждал Сизифов камень новой любви. Настоящей любви, подлинней и чище которой не бывает, потому что к ней ничего не примешано, ни планов на будущее, ни взаимных обязательств. Любви, от которой не останется адресов и имен, а только благодарная память о короткой и светлой радости, озарившей нашу жизнь бескорыстным сиянием искры, из которой не возгорится пламя.
– В каком кармане ты хочешь, в брючном или во внутреннем пиджака? – вопросительно посмотрел я на русалку.
– Бумажник ты в каком носишь? В тот и меня положи, – все еще обиженно пробурчала русалка.
У дороги, к которой поднимались ступеньки от озера, стояло такси.
– Они холодное шампанское любят, – сказал таксист, открыв мне дверь.
– А кто ж его не любит… – уклончиво ответил я, садясь рядом с ним.
– В твоей гостинице шампанское в номер не принесут, – настаивал он.
Мы заехали в маленький, допоздна открытый магазинчик, и я купил две бутылки холодного шампанского. По цене мне показалось, что таксист тоже в доле. Сизифов камень в моих руках потяжелел.
В номере она обернулась женщиной. И снизу и сверху. Не такой блистательной, какой она выглядела в проруби, но была легкой, искрометной и обжигающей, как шампанское со льдом. И пахла рыбой не больше обычной женщины.
…Потом я нес ее обратно к проруби. Я шел пешком, чтобы отдалить момент разлуки. Она хлопотливо крутилась в кармане, как будто устраивалась там надолго, но я знал, что это не так. Я опять должен был расстаться с той, которую мог бы любить всю жизнь. Она была красивой, умной, опытной, необыкновенно соблазнительной, да и все остальные женские плюсы и минусы присутствовали в ней в самой восхитительной пропорции, но… ее место было в проруби, а у меня от одной только мысли о зимнем купании холодели ноги.
Прощально помахав мне рукой, русалка растаяла в ледяной воде. Я еще долго стоял у проруби. Сизифов камень очередной любви скатывался с моего сердца, и я с привычной грустью и застарелой надеждой на лучшее смотрел ему вслед.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Что сказал бы Сизиф, если бы его камень вдруг навсегда растаял в воздухе?