Рассказ
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 24, 2007
– Ну так как, Николай Петрович, что вы скажете о нашем проекте? – задавший вопрос молодой человек в очках с толстыми стёклами и небольшой, но уже заметной плешью на затылке робко посмотрел на своего визави.
– Что ж, – после некоторой паузы отозвался его собеседник, моложавый семидесятилетний человек с седой, но ещё густой шевелюрой и явно военной выправкой, – мысль интересная, хотя я в этом вопросе не компетентен. При этом, как вы знаете, сейчас в отставке, то бишь на пенсии, так что решить его, естественно, не могу. Но кое с кем поговорить, посоветоваться… Слава богу, у нас ещё остались серьёзные кадры, хотя любимый вами, демократами, Бакатин и сделал всё, чтобы уничтожить нашу контору. Позвоните через недельку, думаю, что к тому времени смогу вам что-нибудь сообщить. А пока, ежели не торопитесь, чайку – заварю такой, какого вы в жизни не пробовали.
– Ну, а сами-то вы как, Николай Петрович, как вам-то идея? Голос молодого человека прозвучал уже более уверенно.
– Мне-то? – хозяин дома улыбнулся. – Мне-то, если честно говорить, она даже и не слишком интересна. У меня ведь, знаете ли, профиль на службе был другой, о котором я распространяться даже в отставке не имею права. К тому же, по характеру я человек консервативный, ко всяким научным новинкам отношусь скептически, одна из них мне даже подгадила в смысле карьеры…
– Как так? – молодой человек был явно удивлён. – Как это может быть? Если что-то и не получилось, так ведь в науке и отрицательный результат – всё равно результат. В каком смысле подгадила?
– Может, может, – проговорил старший, – ещё как может. А уж в нашем ведомстве вообще всё может быть. Дело это старое, давно не секретное, пойду распоряжусь насчёт чайку, а потом, если вам интересно, расскажу обо всём подробно.
После ухода хозяина гость окинул взглядом кабинет, подошёл к занимающему почти всю стену книжному стеллажу. Среди разноцветных собраний сочинений классиков – Пушкин, Гоголь, Толстой, Чехов, Горький, Драйзер, Джек Лондон, Золя, Анатоль Франс – чёрным пятном выделялись несколько, порядка десятка, томов “Литпамятников”
– А между прочим, эти книжки имеют отношение к теме нашего разговора, – сказал хозяин, входя в кабинет с заварным чайником и парой чашек. – Заваривать чай научил меня один коллега, – продолжил он, уже колдуя над столом, – который лет двадцать проработал нелегалом на Востоке. Русский человек, а так обазиатился, ну чистый чучмек. Чай заваривал гениально, при этом русского в нём всего-то и осталось, что любовь к водке. Любовь, надо сказать, сильная и постоянная. Когда приезжал в отпуск, то уж тут себе не отказывал. Работник был редкий, так что начальство на это дело смотрело сквозь пальцы.
– Так вот, об этой самой науке… Дело было лет… в общем, даже не вчера. Обратились ко мне несколько молодых людей с одной, с их точки зрения, интересной идеей. Вышли они на меня, как думаю, через моего сына. Он у меня биолог, кандидат, весь в науке, не в отца пошёл. А идея была и впрямь забавная. Подобрался там такой молодёжный коллектив: несколько нейробиологов, медик, инженер и, сбоку припёка, – филолог-лингвист. Это сейчас о генетике только в стенгазетах не пишут, а тогда дело было новое, перспективное, много чего можно было сделать. Короче, пришли они к такому выводу, что любое знание, полученное человеком, откладывается в его генах. Я как человек от науки далёкий, всё это вам своими словами, где-то, может быть, с научной точки зрения и неправильно… Но дело не в этом. А практическитак: научился человек трением добывать огонь – это закладывается в его ген, который передаётся потомкам – и следующим за ним, и тем, кто через тыщу лет. Неважно, что это знание стало ненужным – сидит оно в его генах намертво. А уж такое знание, как язык, на котором этот человек говорит, оно в его генетику забито так, что и захочешь – не избавишься. То есть, если ваш пра-пра-пра-прапредок тыщу лет назад жил в Германии и говорил по-немецки, то этот язык в полном объёме сидит в ваших генах, пусть даже ваши пра-пра уже с тех пор сменили десяток стран, носят фамилию Иванов или Хо Ши-мин и по-немецки ни сном ни духом. Лопочут себе на нижегородском или китайском, и все дела. И по их, этих моих молодых, теории, уже подкреплённой кое-какими экспериментами, выходит, что этот глубоко запрятанный язык каким-то образом, при каких-то условиях, может быть вытащен наружу. Понимаете? Человек, имевший в школе по английскому стабильную тройку, может при определённом воздействии на его мозг заговорить по-английски, как Черчилль – и это без многолетних занятий, зубрёжки и тому подобного. Перспективы, конечно, богатые. С этим они и толкались в разные НИИ и лаборатории – и всё, понятное дело, без толку. Нужно, спрашивается, директору НИИ или завлабораторией новое, абсолютно непроверенное дело, начальством в план не поставленное, с сомнительным успехом и гарантированной головной болью? Понятно, что их отовсюду гнали в шею. Вот им и посоветовал, как я уже говорил, мой сын, хотя, мерзавец, не сознаётся, обратиться со своей идеей в КГБ. В том смысле, что для разведки методика обучения языкам с помощью таблетки или там укола – просто бесценный подарок. Притом, учтите, знание языка на уровне родного, в самом деле родного, без всякого акцента и тому подобного.
– Я доложил по начальству, и, хотя у нас тоже своя бюрократия и своя канитель, довольно скоро получил “добро”, с тем, правда, условием, что я их шарашку и буду курировать. Начальство почти и не артачилось, поскольку денег на эту лабуду нужен был, по нашим меркам, мизер. По сравнению с тем, что шло на работу заграницей – гроши.
– Дело моё было крайнее: в научные проблемы я не вникал, общее руководство, не более, хотя и это вышло мне впоследствии боком. Ребятишки своего, надо сказать, добились – три года теории, экспериментов и прочей свистопляски, которой требует наука – и нате вам, пожалуйста, стопроцентно положительный результат. Благодаря которому меня, правда, не уволили, но нервов помотали и смотреть стали косо, благодаря опять-таки чему ваш покорный слуга вышел в отставку не генералом, на что вполне законно рассчитывал, а всего лишь полковником.
– А теперь по существу вопроса. Ребятишкам этим моим умным понадобились, естественно, не только теории и эксперименты, но и объекты этих самых экспериментов, то есть, попросту, люди. Встал, таким образом, вопрос о контингенте. И вопрос этот решился быстро: евреи. Вы спросите, почему евреи? А уж это проще простого. Сколько ты не вытаскивай подноготную из Вани из Рязани, кроме прадедовских матюгов ничего из него не вытянешь, разве что какое-нибудь “хурды-мурды” времён татарского ига. А евреи – другое дело. Контингент в нашем смысле бесценный. Благодаря этому заданию я даже вник в их весьма запутанную, надо сказать, историю. Они, племя это многослойное, попали в Россию после разделов Польши при матушке Екатерине Второй. Попали, так сказать, не трогаясь с места. А в Польшу их когда-то давно пригласили, чтобы наладить местные финансы, из Германии. А в Германию они попали из Франции и Англии, откуда их изгнали – видимо, там они уже финансы наладили, и в их услугах больше не нуждались. А ещё до этого их изгнали из Испании и Португалии. Иначе говоря, из одного скромного Каца или Рабиновича можно было методом моих ребят извлечь не один, а два, три, а то и четыре полноценных языка. Разумеется, отбор в контингент был строгий, и по идеологической линии тоже. Много смысла в разведчике, знающем четыре европейских языка на уровне родного, который только и смотрит как бы слинять из вырастившего и выучившего его государства? Я евреев повидал: когда-то их и в нашей конторе было немало – патриоты, каких и в каком-нибудь кондовом Торжке не сразу разыщешь. Мы, к слову сказать, ни в одном из них не ошиблись: сейчас, после перестройки этой долбаной, когда и природные русаки толпой валят заграницу, как будто им там мёдом намазали, наши все до единого здесь, ни один не уехал, а чем занимаются, скажу тебе чуть позже.
– Интересная, знаете ли, подробность. Пришлось мне и в эту штуковину вникнуть. Ну, ни для кого не секрет, что освободительная борьба палестинского народа всегда опиралась на нашу помощь. И нашего государства, и особенно – нашего ведомства. Их лидеров и вождей, начиная с этой губастой морды – Арафата – я ещё лет тридцать назад видел, как сейчас вас, на наших тренировочных базах. Тогда им было достаточно денег и оружия, а потом понадобилось и идеологическое обоснование их национальной, на наши денежки, борьбы. Вы, я думаю, слышали о Хазарском Каганате. “Как ныне сбирается вещий Олег…” – каждый советский школьник, как мамино имя, помнит. Не знаю, неразумные они там были, или разумные, но из всех существующих на то время религий выбрали себе иудаизм и стали – в соответствии с еврейскими законами – натуральными евреями. Вот этот факт наши палестинские “братья” и решили использовать. “Древние евреи, – говорят они, – были из Иудеи изгнаны и давно вымерли или ассимилировались. А те, что верховодят сейчас в мире и, в частности, захапали нашу родную Палестину, являются потомками хазар, а, следовательно, на землю нынешнего “сионистского образования” никакого права не имеют. Если их так уж неудержимо тянет на “землю отцов”, то и пусть себе селятся в районе российской Астрахани или российского же Ростова.
– Что интересно: один из наших двадцати подопечных залопотал-таки на каком-то чучмекском наречии, которое вызванный из самых высоких академических сфер тип признал натуральным “хазаритом”. Парня мы, конечно, отчислили, поскольку агентурной ценности он для нас не представлял: работы среди хазар мы не планировали. Да он и сам не возражал, понимал, что в практической жизни этот язык нужен ему, как зайцу насморк. Один из двадцати – это, выходит, пять процентов. Арабам-то мы, конечно, дали цифру в пятнадцать раз больше, нам не жалко, а им приятно, хотя толку от этого у них всё равно никакого не выйдет. Однако самое интересное получилось с другими. Вот ведь как на свете бывает: результат работы положительный, а последствия отрицательные. Всё, что мои учёные новаторы обещали, – они выполнили на сто процентов, сейчас все доктора наук. Некоторые даже академики. Это только мне их наука вышла боком.
– Уверяю вас, Николай Петрович, – горячо начал молодой, – у нас ничего подобного быть не может, мы всё рассчитали точно… Мы…
– Да ладно, – успокоил гостя хозяин, – я и не беспокоюсь: с отставки не выгонят. Мне сейчас даже самому смешно, как всё в том деле обернулось. Ведь надо же, проблема была, так сказать, на поверхности, а никто её не заметил – ни ребятки, ни я, ни те, кто выше. Вышло всё в самом лучшем виде: все наши клиенты дружно залопотали на языках, о которых полгода назад и понятия не имели. Кто на одном, а кто и на трёх. Полный, что называется, успех. А вот практической пользы для нашей конторы, которая весь этот успех оплатила и выпестовала, оказался нулевым. Ну как пошлёшь ты в Англию или Германию агента, который запросто сможет поболтать с Шекспиром или там Лютером, но которого ни один современный англичанин или немец не поймёт, поскольку наши орлы свободно говорят: одни – на древнеанглийском, другие – на средневерхненемецком, третьи – вообще на старокастильском. Когда мы вызвали своих, конторских, языковедов, они сначала таращились на наших питомцев, как на каких-то монстров, а потом целый час ржали до колик и обмороков. Конечно, кому смех…
– Потрясающе! Просто потрясающе! – заговорил молодой. – Ну, пусть не для вас, не для, как вы говорите, конторы, но это же – потрясающее открытие. Неужели нельзя было это использовать?
– Да уж, конечно, использовали. Не зря же ребятки эти учёные в докторах да академиках ходят. Николай Петрович поднялся и подошёл к стеллажу. А вот и по поводу книг, как обещал. Обратите внимание: переводы с древнеанглийского, гэльского, старофранцузского. Это ведь всё подарки от моих бывших питомцев. Раньше все были разных профессий, один, помнится, даже ветеринар… А сейчас все как один переводчики со староевропейских – и интересно, говорят, и заработок, по нынешним временам, неслабый. Английским да французским нынче не удивишь, а то же с приставкой “древне” – редкость.
– Ну, а с этими, с учёными, поддерживаете отношения? – гость перевёл взгляд со стеллажа на хозяина дома.
– Поддерживаю, ещё как поддерживаю. – Николай Петрович подошёл к письменному столу и взял в руки лежавшую там книгу. Я ведь, знаете, раньше, “литпамятниками” не интересовался, всё больше классику читал, а вот благодаря нашим стал и их почитывать. И попалась мне однажды “Смерть Артура” некоего Мэллори. Ага, читали. Значит, помните там про такого колдуна по имени Мэрлин. А моё полное имя, если не запамятовали – Марлин. Николай Петрович Марлин. Я сначала на имя этого колдуна особого внимания не обратил: ну почти совпадение, что из того? А потом – уже после этой нашей истории – подумал: а что, если?.. Понимаете, о чём я? Подумал я это, подумал, да и пошёл к бывшим своим подопечным. Так, мол, и так… А вдруг мои корни – оттуда? А им-то не всё равно, что я, что другой? Посмеялись, но всё, что положено было проделать, проделали. И – представляете? – через некоторое время так и попёр из меня это древний, но всё равно, оказывается, родной язык. Попёр и попёр… Так что вот это, – он поднял вверх чёрный томик, – мой первый опыт, как переводчика. Первый, но, как видите, удачный.
– Фантастика! – проговорил гость. – Я слушаю и не верю своим ушам. То есть, конечно, верю, но это… – И, вспомнив о цели своего визита, продолжил: – Так тем более, Николай Петрович, тем более, посодействуйте нам. Вы же теперь больше, чем кто-нибудь, можете нас понять. А мы, со своей стороны…
– Обещал, посодействую – значит, посодействую, – с улыбкой сказал хозяин дома и, проговорив непонятную фразу на непонятном языке, добавил: – в переводе с гэльского это означает: “Всё, что смогу – сделаю”.
И нежно погладил лежащую на столе книгу.