Рассказ
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 23, 2006
– К нам на кафедру приехала француженка, – сказал отец за обедом.
– Что она будет делать? – спросила мама.
– Вести разговорную практику у студентов.
Мадмуазель Мари Фарин была первым иностранцем, приехавшим “по линии культурного обмена”, как тогда говорили, в педагогический институт, где работали родители. Я учился в четвёртом классе, не знал, что такое “культурный обмен”, но, услышав слова отца, попытался представить его линию. У меня получились гладкие блестящие перила, они начинались от Эйфелевой башни, а кончались в нашем городе. Мадмуазель Фарин поднялась в лифте на вершину башни, села на эти перила, завизжала от восторга и поехала вниз. Так она оказалась у нас.
Для института её приезд стал событием, до неё по такой линии никто ещё не приезжал. И всем хотелось на неё посмотреть. Однажды, стоя возле институтской раздевалки, я слышал, как одна студентка говорила другой: “И что находят в этих француженках? Смуглая, худая и подстрижена, как мальчишка”.
Когда мадмуазель Фарин на собрании кафедры знакомилась с преподавателями, она рассказала, что её учителем в “колéже” был русский, белый эмигрант, как он себя называл. Слово “фарин”, пояснила она, на французском значит “мукá”. И в начале обучения белый эмигрант часто ей повторял: “Мýка мне с тобой, Фарин”. Она не знала ещё, что смысл слова может зависеть от ударения, и долго не могла понять, что же он имеет в виду.
Из этого можно было заключить, что учитель мадмуазель Фарин обладал своеобразным чувством юмора. Но на некоторых слушателей её рассказ произвел совсем не то впечатление, на какое она рассчитывала. Рядом с институтом, в соседнем переулке, находилось здание областного КГБ. Соседство было случайным, но символичным, как бывает символичным всё случайное. Человек из этого ведомства по-соседски сидел в преподавательской, когда мадмуазель Фарин знакомилась с сотрудниками кафедры. И в КГБ решили, что она может быть агентом белой эмиграции, которая хоть и состарилась давным-давно, но, не взирая на возраст, не устаёт вербовать молодых француженок для известных целей. Полной уверенности, что мадмуазель Фарин – агент, не было, но, на всякий случай, решили ограничить её передвижение. На следующий день мадмуазель вызвали в деканат. Декан сообщил, что если она захочет выехать из города, нужно будет написать просьбу на его имя и обязательно упомянуть, куда она едет и зачем. Просьбу рассмотрят и в трёхдневный срок дадут ответ.
После этого у них завязалась переписка. Она носила односторонний характер. Не знаю, будет ли она когда-либо опубликована. Читая переписку знаменитостей, кажется, что её авторы знали: со временем их письма напечатают отдельным томом. Допускали такую возможность, всё время держали это в голове, им было небезразлично, как они будут выглядеть в глазах потомков. В письмах людей незнаменитых часто можно встретить такое, чего не найдёшь, скажем, в письмах Пушкина к графу Бенкендорфу.
Мадмуазель Фарин писала на французском, декан переводил текст и отсылал с курьером в соседний переулок. В первом письме она сообщала, что не может купить в нашем городе сковородку и эмалированную кастрюлю. Поэтому хочет съездить в Москву, где надеется успешно решить эту проблему. Она признаёт, что допустила легкомыслие, не позаботившись заблаговременно об этих предметах. Но её может извинить то обстоятельство, что она первый раз в России, впечатление о которой составила по художественной литературе XIX века и рассказам своего учителя, много лет назад покинувшего родину. Поэтому она не знала, что в Советском Союзе эти предметы являются редкостью. Если она ещё раз когда-нибудь приедет в наш город, то привезёт сковородку и эмалированную кастрюлю из Франции.
Декан перевёл письмо и отправил по назначению. В соседнем переулке над ним долго не раздумывали. Через час курьер принёс оттуда новую сковородку и письмо в конверте без обратного адреса. Сковородка предназначалась мадмуазель Фарин, письмо – декану лично. Оно было по-военному кратким. В нём сообщалось, что эмалированная кастрюля будет доставлена в трёхдневный срок.
– Я видел эту сковородку, – сказал отец. – Она стояла у декана на столе, а сам он сидел и грустно на неё смотрел. Не знаю, о чём он думал в этот момент.
– И что, – спросила мама, – он не постеснялся вручать ей сковородку?
– Он не знал, какова будет реакция на этот дар, – ответил отец, – что мадмуазель сделает после того, как сковородка окажется в её руках. Поэтому он препоручил сковородку лаборантке кафедры, сказался больным и ушёл домой.
Через два дня строго одетый молодой человек принёс в институт большую эмалированную кастрюлю с крышкой и молча поставил декану на стол.
– Она не заказывала с крышкой, – раздражённо сказал декан.
– Крышку можете оставить себе, – ответил молодой человек, повернулся и ушёл.
– Наглец, – сказал декан после того, как молодой человек закрыл за собой дверь.
Судя по всему, за кастрюлей ездили в столицу.
В следующем письме мадмуазель Фарин сообщала, что в скором времени в Москве, в Музее западного и восточного искусства откроется выставка французского художника-коммуниста Пикассо. Сама она – давняя поклонница Пикассо, и хотела бы провести экскурсию для своих студентов и прочесть лекцию. Студентам, писала мадмуазель Фарин, полезно будет узнать о творчестве этого художника-коммуниста.
Привезти к нам выставку Пикассо, чтобы мадмуазель провела экскурсию, не покидая города, местный Комитет Безопасности не мог. Всё-таки выставка Пикассо – не эмалированная кастрюля. И поездку разрешили. Но с условием, что поедут ещё два преподавателя. Старшей группы назначили Ольгу Степановну, кандидата наук и члена партии, а вторым вызвался мой отец. Поскольку поездку назначили на выходной день, отец взял с собой меня. Декан, смущаясь, попросил мадмуазель Фарин вернуться вместе со всеми, иначе он будет за неё волноваться, а волноваться ему вредно. Мадмуазель Фарин обещала.
По мере возможностей Комитет Безопасности старался отслеживать все контакты француженки внутри и вне института, а возможности эти были велики. Но была одна касающаяся её подробность, о которой не знали там, но знали в нашей семье. Это можно утверждать с полной определённостью. Если бы она стала известна, то в Москву бы мадмуазель Фарин точно не отпустили.
В нашем городе жил человек по имени Эдик. Он работал слесарем в котельной, в его обязанности входило следить за компрессором и ремонтировать его, если компрессор ломался. Вообще-то у него была и другая профессия. Но Эдик говорил, что не работает по основной специальности из принципиальных соображений. Два раза в год Эдик писал заявление в городской Отдел Виз и Регистраций с просьбой разрешить ему выезд в государство Израиль для воссоединения с двоюродным дядей и дядиным сыном, его, Эдика, троюродным братом. Если Эдику в ОВиРе говорили, что здесь у него есть более близкие родственники, он отвечал, что с ними со всеми давно поссорился. И это было правдой. Два раза в год Эдику отвечали, что удовлетворить его просьбу не могут, потому что в своё время он работал на предприятии “Арсенал”, давал подписку о секретности и теперь является обладателем сведений оборонного характера. Эдик заранее знал этот ответ и говорил, что срок его подписки истёк, а секреты устарели и покрылись плесенью, но его уже не слушали. Эдик уходил и возвращался через полгода. Его отказывались выпустить, он отказывался работать по специальности, жил в отказе. Такой человек назывался “отказник”.
Теперь, задним числом, я понимаю, что Эдик действовал неправильно. Ему нужно было переехать из нашего города в другой, где по истечении срока секретности служащий ОВиР мог бы иначе решить его судьбу. Если бы Эдик наладил с ним соответствующие отношения, служащий ОВиР мог – был бы стимул – представить дело так, будто предприятие “Арсенал” – музыкальный коллектив, в котором Эдик, инженер-радиоэлектронщик, работал, скажем, звукооператором. Такие случаи бывали. Но желающих уехать из нашего города было гораздо больше, чем желающих нём поселиться. Эдик об этом прекрасно знал и квартирным обменом заниматься не хотел. Узнав о приезде в город мадмуазель Фарин, он встретился с ней и сделал предложение руки и сердца. Заключить фиктивный брак с гражданкой Франции показалось ему проще, чем совершить обмен из нашего города в любой другой. И ещё ему показалось, когда он её увидел, что мадмуазель Фарин – французская еврейка, и по этой причине просто не может ему не помочь. Сейчас, опять же задним числом, я понимаю, что как мужчина он ей, скорее всего не понравился. Может быть, потому что у него оттопыривались уши. Или ещё почему-то. Это не важно, важно, что не понравился. Однако мадмуазель Фарин проявила деликатность в обращении с ним и не отказала сразу, с порога. Она сказала, что никогда ещё не вступала в фиктивный брак, это серьёзный шаг, необходимо его обдумать. И отказала ему на следующий день. Такова чёрная магия слова “отказник” – всегда он получал отказ.
И в случае с городским КГБ, заподозрившим в ней белоэмигрантского агента, и в случае с Эдиком, увидевшем в ней нечто противоположное, её принимали совсем не за ту, кем она на самом деле была. Сотрудники КГБ, знакомые с белой эмиграцией, главным образом, по советским приключенческим фильмам, рады были предположить, что на подведомственной им территории обнаружился такой агент. Так у них появлялось новое интересное занятие. Это придавало жизни остроту. Отказник Эдик хотел видеть в ней французскую еврейку, потому что у него появлялась надежда осуществить свою мечту. В обоих этих случаях в ней видели то, к чему внутренне были готовы. Многие обманывались на её счёт. Не зная, как её нужно воспринимать, люди для облегчения своего восприятия привлекали уже известные и понятные аналогии. Но это не вносило ясности. На самом же деле она была просто Мари Фарин – не больше, но и не меньше.
– Вы ошибаетесь, – сказал мой отец Эдику, – еврейской крови там нет и в помине. Просто она родом из Марселя. Большинство женщин Марселя смуглы и черноволосы.
Для меня до сих пор остаётся загадкой, откуда он мог это знать. Ни в Марселе, ни в других городах с франкофонным населением мой отец никогда не был. Может быть, он цитировал какого-то французского автора. “Большинство женщин Марселя смуглы и черноволосы” – чем это не начало для рассказа?
Мне ничем не запомнилась дорога в Москву. Я уже много раз ездил на электричке, которая ползёт четыре часа со всеми остановками и раскачивается как телега. Чаще всего мы ездили за продуктами. В нашем городе трудно было купить не только сковородку и эмалированную кастрюлю, но также всё то, что в них варят, жарят и пекут. Особенного значения жители города этому не придавали. Всегда можно было съездить и запастись едой на неделю вперёд – четыре часа туда, четыре – обратно, три – в очередях, на что же ещё потратить выходной день?
В Музее западного и восточного искусства меня поразила широкая мраморная лестница с красной ковровой дорожкой. Это было первое яркое впечатление после долгой и нудной дороги. Лестница была обещанием, что всё остальное будет не менее интересным. Неподалёку от лестницы имелась большая статуя: голый юноша с какой то верёвкой на плече. Я уже видел статуи голых женщин, но статую голого юноши, да ещё с верёвкой, увидел впервые. Оказывается, и такое бывает. У ног статуи стоял неизвестный мужчина и смотрел в нашу сторону. Увидев в толпе мадмуазель Фарин, он подошёл к ней, обнял и поцеловал, не обращая внимания на зорко наблюдающих за ними студенток. Тут надо уточнить, что в нашем городе на факультете иностранных языков учились только студентки, ни одного студента там не было. Мне показалось странным такое публичное проявление чувств. Если к нам домой приходили студентки, родители обращались друг к другу по имени-отчеству, как бы дистанцируясь в их присутствии. Хотя это тоже казалось странным.
В сопровождении неизвестного мадмуазель Фарин поднялась по мраморной лестнице, вошла в зал. Они сели на лавочку, взялись за руки и оживлённо заговорили. А мы начали осматривать картины. Минут через пять Ольга Степановна спросила у мадмуазель, не пора ли начать лекцию.
– Честно говоря, – спокойно ответила та, поведя глазами по развешанным полотнам, – я плохо во всём этом разбираюсь…
И поинтересовалась, на когда назначен отъезд.
– Я хотела уехать в 15.30, – рассказывала потом Ольга Степановна, – но посмотрела на неё и сказала, что наша электричка в 17.00.
– Хорошо, – ответила мадмуазель Фарин, – я успею.
После этого вместе со своим спутником она покинула выставку.
– Кто этот человек, с которым она ушла?
– Это её компатриот, – не задумываясь, ответил отец.
Спрашивать, кто такой компатриот, я не решился.
На выставке экспонировались работы Пикассо из отечественных музеев, в основном розового и голубого периодов, все они были куплены богатыми русскими коллекционерами до революции. После революции таких любителей живописи, которые в состоянии были бы у коммуниста Пикассо что-нибудь купить, в России не нашлось. Увидев “Девочку на шаре”, я заметил, что она похожа на мадмуазель Фарин, и поделился этим открытием с отцом.
– А почему здесь написано “Портрет молодого человека”, а нарисованы только круги и стрелы? – спросил я, когда мы перешли к другой картине.
– Ну, – неопределённо ответил отец, – это непростой художник.
Перед тем как уходить отец сказал студенткам: “А вот книга отзывов. Не желаете написать?”. По его тону я понял, что он заранее знает их ответ.
– А можно я напишу? – спросил я.
– Не надо, – решительно сказал отец. – Ты всё равно ничего умного не напишешь.
Студентки рассмеялись.
– Почему ты уверен, что я умного не напишу? – спросил я, когда мы спускались по ковровой дорожке навстречу голому юноше с верёвкой на плече. – Может быть, Пикассо будет приятно прочесть мой отзыв? Он прочтёт и обрадуется.
– К сожалению, он умер, – ответил отец.
– Кто же будет читать эти отзывы, если он умер? – спросил я.
– Их никто не будет читать.
Выйдя из музея, все мы, стараясь держаться вместе, отправились по магазинам. Глупо было бы никак не использовать подаренное Ольгой Степановной время, приехать с пустыми руками. О Пикассо никто больше не вспоминал.
Мадмуазель Фарин появилась на платформе за две минуты до прихода электрички. Она, единственная на этой платформе, была без продуктовой сумки. Увидев её, студентки начали шептаться и хихикать. У них был такой вид, как будто они хотят её о чём-то спросить, но не знают, как начать. Наконец несколько студенток подошли к ней и заговорили. Улыбаясь, мадмуазель Фарин что-то отвечала. Потом все они засмеялись. Я тут же захотел разделить это веселье. Скучно было просто так стоять и ждать электричку. Я подошёл и предложил сыграть в города. Девушки перестали смеяться, замолчали и удивленно уставились на меня.
– Как это, играть в города? – спросила мадмуазель Фарин.
– Очень просто, – сказал я. – Архангельск – Кострома – Актюбинск – Калуга – Альметьевск – Кинешма – Ачинск – Караганда…
– Мы не умеем играть в города, – сказала одна из них, – иди, предложи ещё кому-нибудь…
– Что тут уметь, – подумал я, отходя, – любой дурак умеет.
В вагоне электрички я первое время бесцельно слонялся из конца в конец. Все эти студентки мне уже осточертели, я их тихо ненавидел. Во-первых, они смеялись, когда я захотел написать отзыв для Пикассо. Откуда я мог знать, что он уже умер? В известность об этом меня никто не поставил. Во-вторых, ни одна из них не хотела играть в города. В-третьих, все они говорили о какой-то ерунде, совершенно не интересной. Устав ходить вдоль скамеек, я сел напротив девушки, задумчиво смотревшей в окно.
– Скажи, – спросила она, – ты хочешь стать лётчиком?
– Нет, – грубо ответил я, – не хочу!!!
– А мы с Маринкой, – кивнула на подругу, – думаем, что это самые смелые люди на свете. И все лётчики нам нравятся. Наверно, мы – глупые девчонки…
Эти слова поставили меня в тупик. Всю оставшуюся часть пути я над ними размышлял. Что такого она нашла в этих лётчиках? Может быть, лётчики нравятся ей потому, что рискуют жизнью, когда поднимаются в небо. И ещё потому, что у них красивая форма.
Но ведь есть более опасные профессии. Например, пожарник. Всё-таки летчик поднимается в воздух вместе с пассажирами, и общий риск делится на количество людей в самолёте. Вместе им уже не так страшно. А пожарник идёт в огонь один, куда никакие пассажиры никогда за ним не пойдут. Следовательно, пожарник рискует гораздо больше, чем лётчик. И у него тоже есть форма. Но она почему-то не говорит, что пожарники ей нравятся, и что они – самые смелые. Наверно, она и вправду глупая, если сама в этом признаётся. А жаль, что Пикассо не нарисовал пожарника. Интересно, как бы это у него получилось?
Занятый своими мыслями, я краем уха умудрялся слушать разговор отца и Ольги Степановны, сидевших позади.
– Выходя из музея, – говорила Ольга Степановна, – я увидела у дверей симпатичного молодого человека. Стала соображать, где же раньше видела эту рожу. Замешкалась, поскользнулась и упала. Он помог мне подняться. У меня было такое чувство, что он сопровождал нас до Москвы. А до этого иногда встречала его утром, когда шла в институт. Я иду на работу, и он идёт на работу в свой переулок. Треснулась я бедром не слабо, до сих пор болит.
– Поделом вам, – заявил отец – не будете засматриваться на молодых людей.
– Как бы у Мари не было неприятностей из-за её несанкционированной встречи, – озабоченно сказала Ольга Степановна.
– Да, – ответил отец, – надо было в письменной форме испросить разрешение у декана. Ведь он – глава факультета. Она же так не сделала. Это – дерзость! Неуважение к его почтенной должности. Как вы полагаете?
– Натурально, дерзость, – поддержала Ольга Степановна. – Белый эмигрант выучил дерзить.
– Но есть смягчающее обстоятельство, – напомнил отец. – Она выполнила своё обещание: вернулась вместе со всеми.
– Я дала ей достаточно времени, – удовлетворённо сказала Ольга Степановна, – чтобы она выполнила все свои обещания.
Когда электричка подошла к перрону, было уже темно. Студентки, Ольга Степановна и мадмуазель Фарин сели в автобус и поехали в общежитие, а мы поймали такси и отправились домой. Дома родители стали разбирать сумки, а я взял с полки энциклопедический словарь 1953-го года издания и нашёл там фамилию Пикассо. Пабло Пикассо, сообщал словарь, испанец по национальности, известный художник и общественный деятель, член коммунистической партии Франции. Его рисунок “Голубь мира” стал эмблемой ЮНЕСКО. Художественному творчеству Пикассо присущ формализм, крайний индивидуализм, поэтому оно остаётся чуждым широким массам трудящихся.
Зачем же мадмуазель Фарин, думал я, потащила за собой пятьдесят студенток, если его творчество чуждо трудящимся. Конечно, студентки не трудящиеся, а учащиеся, но чему же они, по её мнению, могли на этой экскурсии научиться, какой урок для себя извлечь?
– Зачем ему устроили выставку, раз его творчество чуждо? – спросил я отца.
– Эти сведения, – ответил он, посмотрев на словарь – устарели в момент публикации.
Всё было непонятно в тот день. Почему сведенья устаревают в момент публикации? Зачем писать отзывы, которые никто не прочтёт? Почему на портрете молодого человека только круги и стрелы? Кто был тот загадочный молодой человек, который стоял на выходе из музея? Почему Ольга Степановна поскользнулась и упала, когда его увидела? Зачем она перенесла отъезд на полтора часа? Отчего лётчики нравятся больше пожарников? Кто такой компатриот? Куда всё-таки исчезала мадмуазель Фарин? Почему она, в отличие от всех остальных, не купила никакой еды? Может быть, она ничего не ест? Но тогда зачем ей сковородка и эмалированная кастрюля? Ответов на эти вопросы у меня не было.
– Понравился тебе Пикассо? – спросила мама после того, как мясо и апельсины были уложены в холодильник.
– Ну, – неопределённо ответил я, – это непростой художник.