Поэма
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 23, 2006
Казалось бы, и книжками учён,
И многократной мысленной прикидкой –
Вне связи с убедительным врачом
И суицидной оторопью прыткой.
Модель дотоль была совсем проста:
Сначала, что понятно, суета, –
Ну, кто-то нес – на то и нужен вынос,
Чтоб вынесть вон, как ягоду с куста, –
А не сходился косинус на синус.
Как будто некий лопался канат,
И мир лишался враз координат,
Стал всюду всем – и был всегда лишь этим! –
И свет лился – нельзя сказать, что над,
Но в каждой точке зримо рикошетил.
Вообще, решать, где верх был или низ,
Нужда отпала – начатый круиз
Телесного не требовал мерила.
И слышался какой-то вокализ:
Не разобрать – избыточно фонило.
В своей руке почувствовал: есть кладь
Руки чужой. – Вперед? на месте? вспять? –
Я был ведом особой силой рослой, –
Раз верха нет – и глаз-то не поднять, –
Но рослость та, как поступь следом во след,
Происходила медленно во всем:
Любой предмет, что жил там, был внесён
До этого или таким казался,
Мгновенно стал в том ритме уяснён
Конкретной производной резонанса.
Смиренный лев по имени Макар
Там пас телят. Зашедшие в амбар,
Волкам зерно мышата раздавали,
А мой сопроводительный Амбал
Все вёл меня, причастного едва ли.
И понял я, что я не слишком ферзь,
Как совестью лучисто ни дисперсь,
Инверсии поступков изливая.
И я своё беззвучное отверз:
“Здесь разовая база узловая?”
Как вдуматься, зачем нам лезть туда?
Вода есть в Стиксе – есть в Неве вода,
Есть в Лете лещ – так есть же и в Оби лещ,
Иль там игривей, может быть, еда
И хлеб сытней из тех зернохранилищ?
Или пловцам сподручней Ахеронт,
И замшевей плутать между ротонд
Походкою заслуженных безделий,
Чтоб лично оторочить горизонт
На фоне альбиносных асфоделий?
Или природе наша смерть нужна? –
Для правки тел? Для этого рожна
Вдруг слижут нас? Тогда сто раз отстань я
От нужд её, пошли её аж на…
Достаточно большое расстоянье!
В урочный миг и нас туда пошлют,
И хоть кричи по дурости: “Салют!”,
Столь адресно с чего же не пойти вам?
И мир наш крут не тем, что в этом лют,
А как-то не весьма информативен.
И все же каждый знает наперёд,
В каком он ранге сделает полет,
Но в этой ли попадать всем нужде ниц?
Никто из нас всецело не умрёт,
И в этом я настырный убежденец.
Жизнь проходив размашистым ферзём,
Земеля мой, внедряясь в чернозём
Иль в скудные породы камнепада,
Те ли ходы прощания грызём,
Спасая наше ячество? – а надо?
Или мы сами строим некий ход
Событий, где ты, бывший доброхот
Уныния земного? А пригоден
Вложиться в уложений обиход, –
Короче – в грунт расплакавшихся родин?
Зачем же это слизыванье лиц,
Что нам реализуется на блиц
На тропах внеземного моциона,
Ведет к слиянью прежних единиц, –
Не чересчур ли операционно?
Не выскочить же голым из лампас,
И что здесь ожидается от нас
Гроссмейстером задумавшихся шахмат? –
Высоких правд в оттачиванье ляс? –
Не требуем же мы от черепах мёд?
Так в чем рациональное зерно,
Не то, что тем волкам разрешено,
А в ракурсе земных всеобщих выгод?
Что, только там все будут заодно,
И сдохнет в каждом дремлющий внутри гад?
Что, лишь посредством скрючиванья поз
И лечится всеобщий серпентоз?
И в чём же смысл змеиного гнездовья,
Которым оперируют всерьез
До помраченья частного здоровья?
Зачем же человек хамит окрест
И поедом живую пищу ест,
И смотрит в мир, доверясь катарактам? –
Так думал я до тех нескучных мест,
Еще не завалившись в свой post factum.
Росла олива, шишки сыпал кедр.
Мы обходили гейзеры, из недр
Пускавшие отпугивавший цельсий,
И каждый встречный, что был там оседл,
Глядел в меня: “Пришёл – так раскошелься”.
А что было особенно скрывать?
Я первый тут? Но и за мною рать
Топочет и толкается ретиво,
И кандидатов – оптом непроглядь,
И что, моя в том инициатива?
Ответствовалось: “Чуждых – нет, не ем.
Но был ты там во всём и сразу всем,
Как видишь тут. И всякий был во всяком.
Я глину взял, в гончарную засел,
Но не скажу, что каждый удался ком.
А время – и даётся, как залог.
Не всякий здесь, кто вдумчиво залёг,
Осуществляет функции блаженства”, –
Так слышалось. А я понять не смог,
Откуда звук, хоть слух посовершенствуй!
А ведь постиг невнятный вокализ,
Но к хору исполнительных подлиз
Я не примкнул. – “Так что, и я убийца,
И воровских участник антреприз,
И воин бородатого кубинца?
Дворовый хмырь и кожаный чекист?
Не сам, кто я, не личный эгоист?” –
“О нет, не строй же честного милорда,
Раз брезговал, так, значит, был не чист,
Как свет постиг бы, глиняная морда?
Хотя бы ввек не трогал вовсе карт,
Как бы в стремленьях чувствовал азарт,
Пускай бы и в невинных, благодетель?
Возьми хоть платонический фальстарт
В любви, а на поверку – тотчас дети.
В хирурге дремлет связанный злодей,
Хоть лопни от гуманных он идей,
Поступок – преступленья опечатка,
Какое доброхотство ни содей, –
То жалости с обиженностью чадко.
Ведь, с алчностью в реакцию вступив,
И атом с атома – “А вот я, реактив!” –
Рубашку электронную рвёт напрочь”.
Кто ж автор этих инициатив?
Проснулся в мир – заранее с утра плачь!
И всем сказал природный германист,
Что сила та, с которой ты не чист,
Добро творит, и польза отщепенца –
Природе записать в походный лист,
Что мир творится зверствами потенций.
Ну, в принципе, был ясен диалог,
Потом и я в траву себе возлёг
И походя о гуриях погрезил,
Хотя ежесекундно возле ног
Плевался фонтанирующий гейзер.
Он кипятился, паром обдавал.
Я, обживая райский сеновал,
Амброзией ошпаренное место,
Не будучи из глупых задавал,
Целил себе, – конечно, не Мацеста!
Но глиняное тесто таково,
Что обживет всё то, что вдруг мертво,
И мёртвое живую слепит форму,
Из вещества проклюнет существо, –
Число им – тьмы, а все – люминофорны.
Как ни крути, а каждый светонос,
И, в глиняный уйдя анабиоз,
Бубнил тот хор, как в воду – пианино,
Что из угроз, из личных злоб и слез
Вселенной бесконечная лепнина…
…Земной тропой дойдя до половины,
Запутавшись невнятно с пуповиной,
С которой я пустился в данный кросс,
Навьюченный особою повинной,
Я, выброшенный каменной периной,
Пророс туда, где прежде алчно рос.
Поставив торс на глиняные ноги,
Печальные оставил я эклоги,
Дыхательный настроил аппарат.
Все, вроде, персонально недотроги,
Но как-то показательно парят.
Да, человек – продукт столпотворенья,
Хотя кропит слюной в момент паренья
Варенье общности, но, и впадая в сплин
И, перейдя с Создателем на пренья,
Он выделяет нужный птиалин.
К чему дана полета эскапада?
Душа в углу Вселенной, что лампада –
Попыхивай, отбрасывая свет
На чернозём, на груды камнепада,
Настроясь на условный педсовет.
Мы кличем небеса плачевным лаем.
Но человек – он, видимо, пискля им?
И как докажешь – сердце не корунд?
По сути, все мы здесь осуществляем
Совместное запрыгиванье в грунт.
Кто в камень сжат, кто скорбью растворожен,
Чуть обезножил – сталь извлёк из ножен, –
О том же и потомков известим.
Но ведь надежду вкладывал в нутро жён –
В грядущем свой лоббировал интим?
Но жизнь совсем не просится в дилеммы,
И мы для явной правды все-де ленны,
Мол, всем на предъявителя хана.
Никчёмное познание Вселенной
Возводит человека в брехуна?
Нет голых правд – ну, если – в неглиже.
Бывает, что в крутейшем вираже
Нам враг слегка надкусывает глотку, –
Но он ведь тоже Божье протеже,
Так вот и нам поесть его в охотку.
И тыщу войн слезами вдов обвой,
Вся справедливость вынужденных войн
Гласит: Мы нелицеприятны в войнах.
Но жизнь резва еще и на пропой, –
Не всё же наше мужество в обоймах?
Провокативно существует явь,
И нашу безысходность пробуравь
Сквозь тесноту безвыходного мира
И скорбное свое прошепелявь,
А выход есть, что вряд ли сердцу мило.
Фиаски мужества мы носим кое-как
В толпе зевак. Лактоза грустных благ
Поит и сосунков и проходимцев.
Что говорить о племени летяг,
В пылу изображавших пехотинцев?
В любом другом – от нас торчит запчасть.
И, даже если в ненависть запасть,
Гнев оснащая праведным восторгом,
(Но можно ли безвестное проклясть?) –
Какой в себе разваливаем орган?
Всяк чает всех – за это и когтит.
И звери проявляют аппетит,
И камни жаждут битв, хотя не им труба там,
Гримасничает море, лес финтит, –
Не здорово устроен инкубатор!
Для жажды, приключающейся тут
И горы исполняют свой статут –
Органом лезут в стоны поднебесья,
Так и народы гибельно растут,
Уча язык как способ равновесья.
И так я брёл оттуда, очи вниз,
И данною отсроченностью виз,
По правде, был немного взбудоражен,
Как будто бы на ниточке повис,
Шёл втихомолку, будто от бедра жил.
Кто ж истину лелеет, облизав?
У нас, тут живших, толика от прав,
А жившие дотоле моложаво,
Кулак под щёку пристально поправ,
Молчат всерьёз – из них уже держава.
И что их навык – так и запропал?
И каждый – личных бреден зав. рапан?
А нам их опыт не утилитарен?
И тот, кто ныл от собственных запар
Пройдёт свой мир, беспамятством затарен?
Да будь потомок нежно семикрыл,
Он лез на свет? – он время сам и рыл,
Так пусть поулыбается потомок,
Хоть мира не смирил, где семенил, –
Но вздор и наш с лихвой постичь и то мог!
Быть может, в том, что здесь произнесу,
Не будет также правды ни на су
Для всех для нас – ни даже на пол-евро.
Мы все произрастаем на весу,
Но жизнь и есть презумпция маневра.
Кто ест взахлёб, кто ходит при соплях.
Курсируя не часто в соболях,
Не все живут, внутри ошоколадясь, –
Но как-то ведь натаптывают шлях?
В общественный поплевывают кладезь?
На что дана полета эскапада? –
Заносчива, мол, вычурна, слепа-де,
А вся и почва – временный батут,
Где прыгают – бесспорно, до упаду,
Хотя неосмотрительно плюют.
Да, человек в толпе своей теснится,
И время – коллективная темница,
Но можно делегировать вопрос:
Зачем же мир тогда разбит на лица?
Чтобы вовсю отчаяньем порос?
А все мы для дежурного кажденья,
О чем и помнить должен каждый день я?
Но человек – не страха спецлизун.
Осуществи свое прямохожденье,
Наличие свое реализуй.
А вот возьми и век собой попотчуй,
Где почва не всегда нам будет отчей,
И данность драпируется в “ни зги”.
А встрянь в ней неотправленною почтой
И слишком уж напористо не сгинь.
Так думал я, вернувшись из круиза. –
Побей меня, посмейся, укори за
Мое незавершённое турне.
Кому ж была повыдана та виза?
Иль всем не обилетилось, как мне?
В свой век внедрясь, повыпьешь время залпом,
Но прочь снесёшь поболе, чем сказал там,
И всякому грядущему внучью
Играть свой век с убийственным азартом,
И всё же – исключительно вничью.
Но эту скорбь возьми да приуменьши.
Живущий пребывает и в умершем,
Но заклинает сбегшего: “Пребудь!”
Не слишком наши души лицемерши,
Хоть привирают – временно чуть-чуть.
В любом сопит бессмертия глашатай.
Всю жизнь, кажись, он шастает, как “Шаттл”,
Осуществляя мысленный извоз.
Мышкуя здесь, должна ж иметь душа тыл,
Где свет вдохнет, на миг явив лишь атом, –
Нешуточный пройдет апофеоз.