Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 1, 2019
Алексей Честнейшин родился в 1976 году в Архангельской области, живет в Москве.
В 2006 году окончил Литературный институт им. А. М. Горького (отделение прозы, семинар Н. С. Евдокимова).
Печатался в журнале «Урал» (фантастическая повесть-притча «Семь последних дней, №2, 2017; рассказ «Человек во Вселенной», №8, 2019)
На красное небо взошло круглое солнце. Пёстрый город проснулся, задушил ночные фонари, заёрзал поршнями метропоездов. Улицы вскишели транспортом. Одним словом, раскрутился маховик будня.
Человек проснулся и заткнул будильник. Человек этот был ни высокий, ни низкий, ни молодой, ни старый. Сказать, что он добрый, было бы неправильно, но, с другой стороны, злым он тоже не был. Он был средний, среднестатистический.
Каждый будний день человек ходил на работу, и за это ему ежемесячно платили деньги. Заработанные деньги он тратил на еду, одежду, оплачивал счета за квартиру, короче говоря, поддерживал своё нормальное существование.
Работал он в строительной организации агентом по провайдингу, а говоря человеческим языком, — снабженцем. Он ездил по всяким офисам, базам, складам, от лица фирмы заключал договоры на покупку различных материалов или инструментов.
Каждое утро его среднестатистическая фигура занимала своё скромное место в огромной массе покидающих спальные районы людей. И грохочущий транспорт влёк его на место работы.
Наступивший денёк не предвещал ничего экстраординарного. Придя в офис, человек сел за свой стол, разложил на нём вчерашние контракты и счета, раскрыл свой органайзер. У нашего героя, как у всякого хорошего снабженца, была своя записная книжка, куда он записывал нужные адреса, телефоны, расстояния в километрах и даже время пути с точностью до пяти минут. Была отдельная таблица и для цен на товары.
Но не успел он даже буквы одной написать, как в кабинет вбежал главный инженер. Фирме срочно, — как это всегда бывает у начальства, кровь из носу, — потребовалось четыреста метров стальной полуторадюймовой трубы сантехнического назначения. Глядя на деловое возбуждение главного инженера, наш герой всегда задавался вопросом, неужели этот не самый крупный начальник и вправду так до глубины души переживает за работу фирмы или это он только умело создаёт видимость бурной деятельности? Где вы ещё встретите человека, который был бы столь сосредоточен на работе, — и при этом — вот парадокс! — рассеян. Он как будто хотел разом объять весь производственный процесс — вещь, прямо скажем, необъятную. И он постоянно повторял: «Так-с, так-с, так-с…».
— Так-с, так-с, так-с, так-с. К обеду управитесь?
В голове снабженца сразу возник перечень оптовых баз. На базах в черте города трубы стоили дороже. За городом — дешевле, но туда ехать дольше.
— А если к трём?
— Ну, хорошо, пусть будет к трём.
— Куда везти?
— Так-с, так-с, так-с, объект номер двадцать четыре знаешь, да? Проедешь проходную, там спросишь прораба субподрядчика Игоря Ивановича, он всё объяснит.
Стандартная длина стальных труб — шесть метров.
— Мне бортовой «камаз» нужен.
— Бортовой «камаз»… — пауза, — Так-с, так-с, так-с, он сейчас у гаражей должен быть. Забирай его и вперёд!
— Хорошо. В три часа трубы будут на месте.
Задание самое что ни на есть заурядное. Человек пошёл к гаражам, нашёл там шофёра. Шофёр — флегматичный парень лет тридцати. Физиономия у него — само безразличие. Как будто ему до лампочки, ехать за триста вёрст или кроссворд разгадывать в глянцевом журнале, торчать часами в пробках или спать. Видок у него всегда был один и тот же. Узнав адрес, он сказал лишь:
— Ну что ж, поехали.
Через пятьдесят минут они проехали городскую черту мегаполиса. Ехали на юг. Солнце било прямо в салон, ни одного облачка на всём небе. Дерматин на сиденьях нагрелся так, что хоть картошку запекай. Знойный сквозняк теребил лежащие на панели бланки товарно-транспортных накладных и счёт-фактур. Документы от тряски нет-нет, да и свалятся на пол, и, чертыхнувшись, человек поднимал их и клал обратно. Не склонный к разговорам водитель смотрел вперёд — на дорогу. Вдоль дороги тянулись поля, перелески, деревни вперемешку с дачными посёлками.
До пункта назначения оставалось километров двадцать. Спустились в низину, и после поворота к обоюдному ужасу стало видно: вся доступная зрению дорога впереди сплошь забита транспортом. Переглянулись и сказали в один голос: «Приплыли!».
Движение остановилось.
За час стояния в пробке не изменилось ровным счётом ничего.
Досадно и противно было снабженцу, — влипнуть вот так ни с того, ни с сего. «Ну, дурак, вот, дурак, — ругал он себя, — ну, где ещё таких дураков найти можно? Далась мне эта чёртова дешевизна за городом! Уже б давно были дома!» Как это часто бывает, человек винил себя, хотя ничего плохого он, конечно, не сделал, просто обстоятельства сложились так, что вроде как он во всём виноват. Человеку было особенно противно, что в своём смехотворном служебном рвении, в своём желании сэкономить для фирмы он уподоблялся начальнику, над которым сам же иронизировал. «Тот носится как наскипидаренный с утра до вечера, и я — такой же дурачок; корчу из себя какого-то альтруиста». Чтоб хоть как-то отвлечься от скверных мыслей человек рассматривал застывший поток транспорта.
Пейзаж впечатляющий: поле с одной стороны, лес — с другой. На дороге, сколько хватает глаз, — машины в одну и в другую стороны. Тишина. Лишь у кого-то в салоне музыка негромко играет, где-то радио включено. Некоторые люди вышли из машин, и ходят вдоль дороги туда-сюда.
Водитель уже час полусидел-полулежал, откинувшись на спинку сиденья и закрыв глаза. Может, спит? Но, даже если б он не спал, снабженцу всё равно с ним разговаривать не хотелось. Злоба на себя прошла, потому лишь, что вечным, как известно, ничего быть не может. Настроение было подавленное, наступил просто ступор какой-то. «Не надо беспокоиться, не надо вообще ни о чём думать, — убеждал себя человек, — всё нормально, никаких проблем, спокойствие и равнодушие». Он сидел неподвижно и тупо смотрел в никуда, и было уже безразлично, облаком закрыто солнце, или солнце опять вышло и жарит с новой силой.
А облака тем временем накапливались на небе. Появился лёгкий ветерок, и вскоре с востока пригнало такую чёрную тучу, что всё кругом потемнело. Ливень с ветром и градом продолжался минут двадцать. Потом выглянуло солнце, и белые приветливые облака вновь поползли по небу. От дороги поднимались струи пара.
Всё это время человек пребывал в том же оцепенении. Смотрел он теперь вверх на небо, а конкретно, на высокое перистое облачко. Оно почти не двигалось. Взгляд человека тоже. Лишь фокус зрения то концентрировался на облачке, то расслаблялся.
Когда раздался звонок мобильного телефона, у человека возникло такое же чувство, какое, наверное, возникает у сорвавшегося цепного пса, когда после поимки его снова сажают на цепь. Определитель высветил номер главного инженера.
— Алло … да … нет ещё … пробка, чёрт бы её побрал, уже часа три ни туда, ни сюда, — после этих слов голос начальника был слышен даже водителю, — не знаю … ну, я, что ли, эту чёртову пробку тут устроил? … да вы поймите, я же сам хотел, как лучше, ведь если… — гудки прервали объяснение.
Водитель открыл глаза:
— Ну что? Штаб выразил недоумение?
— Да ну их всех! Каждый раз одно и то же: сами дотянут до последнего дня, а потом у них снабженец во всём виноват.
Водитель глянул на часы, потянулся, потом подвигал плечами, разминая затёкшее тело. Через минуту он уже снова полулежал в той же позе, закрыв глаза.
Человек поймал себя на мысли, что во время разговора с начальником он будто надел на себя маску, — маску этакого ратующего за общее дело подчинённого. Да и вообще, если так посмотреть, то получается, что всегда при его встречах с начальством эта маска будто сама собой прилипала к нему, — это стало уже каким-то условным рефлексом. «Человек-маска», — подумал он про себя. Он вспомнил, как он разговаривал, сталкиваясь с высшим руководством: президентом кампании, исполнительным директором, председателем совета директоров. Его интонация, да и вообще весь его вид был такой, как будто он — образец усердия и дисциплинированности. «Вот это вся моя жизнь, — искусственность во всём», — печально подытожил человек.
После дождя блестел асфальт, и блестели машины. Пыль прибило к земле, и посвежевший воздух привносил толику оптимизма в унылую ситуацию на дороге. Но нашего героя свежесть не радовала. Из головы не выходила мысль о маске. Теперь он будто бы со стороны смотрел на себя самого. Человек вспоминал разные случаи из своей жизни, и везде он был каким-то лживым, неискренним, ненастоящим. «Искусственность во всём». То он молчал, когда надо было сказать своё мнение, то говорил не то, что думает, а то и вовсе врал напропалую. Везде были позы, на работе — одна, в общении с близкими — другая. Да и вообще, к каждому человеку у него была предусмотрена отдельная специальная поза: участливый сосед, рубаха-парень, любящий внук, человек, на которого можно положиться и, наконец, просто посторонний. «Не человек, а коллекция масок, вот, если б можно было их продавать», — подумал он.
Допустим, звонит дядюшка. Маска любезного племянника отвечает: «Алло. Здравствуйте, Яков Матвеевич. Да всё нормально у меня. Вы то как? Как здоровьице ваше? А у Зинаиды Васильевны? Да что вы говорите? Ц‑ц‑ц, э‑э‑э. Как же она так? Ну что вы? Беречься надо вам в ваши-то годы…», и т. д. и т. п.
Мать, к примеру, приезжает. На ней маска: «вижу тебя насквозь, но понимаю и прощаю», интересно, знает ли она, что на ней всего лишь маска. На нашем герое маска другая, — виноватый сын, — «не слушал в своё время маму, — и вот теперь раскаиваюсь».
Человек представил себе преинтереснейшую картину: собрались в одну кучу родственники-друзья-знакомые-коллеги, и давай рассуждать, кто же он такой. Спорят до хрипоты. «Да нет, поверьте мне, он вовсе не такой, каким вы его нам представляете». «А я вам говорю, что я давно и хорошо его знаю». «Да я с ним в таких передрягах бывал». «А я с детства его знаю, — как облупленного». Спорят без конца.
«Поза и ложь кругом, — поза и ложь; а кто ж я есть на самом деле, позвольте спросить? А была ли вообще правда когда-нибудь?»
Человек припомнил один эпизод из своей жизни, который дал обильную пищу для размышлений его среднестатистическому рассудку. Когда он учился в школе, классе в десятом, в его жизни наступила, как говорится, чёрная полоса. Он изолгался окончательно, причём врал уже так изощрённо, что порой сам верил в свою околесицу. Всё это ему было противно, он запутался во лжи. Вдобавок, ему не везло. В этот период своей жизни он впервые стал усмехаться сам над собой.
И вот однажды познакомился он с девушкой, которая очень ему понравилась, — понравилась настолько, что на время просто заслонила собой всю мерзость его жизни. И вот тогда он решил: начинаю жизнь новую. Он решил быть предельно честным в отношениях с этой девушкой. А что значит быть честным? А это значит, что и вся мерзость, которой в нём предостаточно, не должна быть для любимой тайной за семью печатями. Он искренне делился с ней всеми своими сокровенными мыслями, чувствами, рассказывал о своей безрадостной жизни.
А что же девушка? А девушка слушала, слушала, и в один прекрасный день ей надоело, она просто устала от всей этой правды. И ушла. Наш герой в очередной раз усмехнулся над собой. «Что ж, вполне логичный финал, ничего другого и ожидать не следовало», — подумал он, стараясь себя убедить, что это был всего лишь эксперимент, пусть и провалившийся. «Но вот что странно, — я ведь был с ней искренен, я говорил только правду — ПРАВДУ! и, пожалуйста, — такой убогий финал».
В детстве человек понимал, что в жизни есть правда, и есть ложь. «Ложь — она как бы искривляет жизнь, делает её запутанной; правда же, наоборот, — выпрямляет, проясняет нашу жизнь», — так рассуждал наш герой, когда был мал. «Вот если б все люди говорили только правду, — думал он, — жизнь была бы намного лучше». Это не значит, что в детстве человек никогда не врал, — врал, конечно, но при этом понимал, что ложь — это плохо, и, когда он врал, его мучила совесть.
После случая с девушкой человек окончательно убедился, что правда «искривляет» жизнь ничуть не менее лжи. И человек, живущий по правде — глуп и плохо знает жизнь.
Солнце уже клонилось книзу. Ветер шумел древесными кронами, клубы вновь поднявшейся пыли летели в придорожную траву. Рабочий день по времени уже кончился.
Ещё раз позвонил главный инженер. Человек вновь привычно загнал себя в служебные рамки:
— Алло … да, всё ещё … нет, сегодня уже не получиться, — они же до шести работают …, — начальник сказал, куда нужно потом отогнать машину и положил трубку.
«Маски вы мои маски», — думал человек, — «куда ж без вас денешься? Вот, допустим, заговорю я сейчас с водителем, — на мне будет маска доброго сослуживца, заговорю с водителем другой машины — маска собрата по несчастью. Да и в случае с девушкой, — поза исповедальника ничуть не лучше позы лжеца». Наш герой понял, что все эти маски давно уже заглушили, убили его самого. «Будь собой, стань таким, какой ты есть, — я не понимаю, что это означает. Стоит мне только открыть рот в разговоре с человеком, и я — уже маска, я — уже поза. А кто есть я на самом деле? Чего я хочу?»
Ветер стих. Все облака столпились на западе, как будто садящееся солнце увлекло их за собой. Из облаков выходили алые раструбы солнечных лучей.
Видимо, когда-то давным-давно человеку предложили сыграть в игру.
— Хорошо, я согласен, но какие правила у этой игры?
— Правил нет, вернее, они есть, но каждый их вырабатывает для себя уже по ходу игры.
— Ну а что нужно делать в этой игре?
— Делать можно всё, что захочешь, но с умом, конечно.
— Значит, интеллект признаётся главным правилом игры.
— И да, и нет, — правил может быть сколько угодно, и все — главные.
— А какие же ещё бывают?
— Ну, например, любовь, добродетель, свобода, красота и прочие, в игру заложено много правил, и выбор лишь за тобой.
— Да, действительно, все правила — главные, тут и запутаться легко.
— Вот именно, но помни самое главное, — что это всего лишь игра. Пока ты будешь помнить об этом, ты будешь сознательным игроком. Если ты забудешь об этом, увлечёшься игрой, ты всё равно останешься игроком, но только уже бессознательным.
Этот диалог как будто вылез из какого-то провала памяти, и такое вдруг щемящее чувство охватило человека, — ну как если бы что-то родное, детское, напрочь забытое вновь вернулось к нему и согрело своим теплом. Светлая радость впервые за этот день отразилась на его лице.
Водитель уже не спал. Он читал позавчерашнюю газету.
— Ну что приуныл, приятель? Сегодня мы с тобой зависли на клетке «пропуск хода».
— Да, похоже на то, — улыбнулся водитель и посмотрел вдаль, — хотя, смотри-ка, ждать уже недолго.
Далеко впереди — там, где заканчивалась вереница огней, возникло какое-то движение: огоньки замельтешили, и вскоре по всей колонне оглушительно прошлась волна заводимых моторов.
Сначала медленно, но потом всё уверенней и быстрей, движение возобновилось.