(о книге Наталии Черных)
Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 3, 2018
Наталия Черных. Неоконченная хроника перемещений одежды. — М.: Издательство «Э», 2018
Увидеть Черкизон — и словить экстаз веры.
Роман Наталии Черных «Неоконченная хроника перемещений одежды» не просто возвращает в 90‑е — он сам и есть 90‑е, ограниченные разношёрстным кругом общения героини текста. И не просто помещает в круг одержимостей Эльвиры (Ильки): слова, которыми Черных написала роман, — те самые мании и манички и есть.
Центральный квест книги — добраться до легендарного рынка, преодолев семь уровней-глав, семь испытаний от безответной любви до потери жилья. Отсюда название.
Неоконченная — потому что к концу книги героиня только достигает Черкизона, а значит, воплощает идею фикс, и ей предстоит с этим как-то жить.
Неоконченная, потому что «одежда — это второе тело», и пока первое тело живо, перемещения продолжаются.
Сами перемещения, то есть, сюжет, — второстепенный каркас, на который крепятся мысли героини, ведь романно-сюжетный сдвиг в мировоззрении Ильки остаётся не(до)высказанным или не(до)произошедшим. Речь об одержимостях, которые героиня переносит с одного объекта на другой. Пограничная с безумством (стояние под окнами, звонки и тень в свите) любовь к Никите перекидывается на зависимость от исповеди и молитвы. О подневольном — беря на поруки болезнь — поиске говорит диапазон обществ, с которыми сталкивается авторское alter egо[1], а посещает она все «злачные» места 90‑х: от притонов до монастырей.
Время действия «хроники» — 1996–1998 годы. Время пресыщения и разочарования. Дорогими несправедливостями, которыми были полны 90‑е, как и дешёвой жизнью (оголтелая религиозность матери, смерть любимого человека, болезнь и др.), и поиска утешения, которую Илька находит в Боге и одежде: «Одежда — это моё личное утешение. То, чем со мной говорит Бог».
Немалая часть книги посвящена инвентаризации увиденного и купленного. Героиня скрупулёзно описывает марки и фасоны, материал, страны производителей и цены, за которые она купила/могла купить ту или иную обновку. Это действительно, как говорят рецензенты[2], порой сложно/скучно читать (хотя следить за течением мысли сложнее, приходится думать). Пусть автор и не согласится, но мне видится в этом проявление обсессии — синдрома навязчивого состояния, когда для облегчения приступа необходимо выполнить ритуал. Составить анамнез на вещь (и проговорить его), найти обновку с каждой получки. Менять одежду с некоей прививкой эротизации, ведь мужчин Иля не меняет, не изменяя безответным страстям и позывам.
Главный вопрос, который возникает по прочтении: она ведёт или ведомая? Управляет страстью или страсть управляет ею? Насколько сильна духовная болезнь (за физическую Иля ближе к концу книги получает инвалидность)? Текст романа позволяет ответить на вопрос и так, и так. Но правильно вот что: героиня Наталии Черных скорее упряма, чем безвольна. Она идёт против обстоятельств. Несмотря на поломки в организме, не пропускает работу, несмотря на отсутствие любви со стороны Никиты, хранит ей верность. (Именно ей, любви, а не ему, Никите, — вот что важно.) У неё есть идея фикс, цель. И она растворяется в ней, отдаётся полностью, как умеют только самые чуткие любовники. В чём дело? Иля — художник. (И в прямом, и в переносном смысле, но сейчас важнее переносный.) Для неё Москва 1997‑го года — сдвинутая реальность, произведение, в котором она то ли живёт, то ли пишет которое. А ещё изучает. И смотрит со стороны. Это художнику, а не Иле, надо пройти путь унижения, оставшись работать в конторе, отобравшей у родителей квартиру. Художнику — или больному человеку, которого художником сделала болезнь:
Специалист, начинающая полнеть, стильно стриженная платиновая блондинка, вынесла снимки и сказала просто:
— Диссоциация[3].
<…>
— Ну, если клинические данные за, то и заболевание есть. Вы запишитесь к специалисту, с вашим диагнозом всё равно к нам вернётесь.
И она возвращается. Под окна корчащемуся от нехватки кайфа Никиты. Под высокомерное покровительство Анны. Под бок к осуждающей, но беззащитной матери. А параллельно теряет себя. На тусовках, в суицидальной блевоте, падая в обморок в вагоне поезда, гуляя с псом во время жития у поэта, на исповеди у избившего её священника… Моральные потери фрустрируют физические потребности Или. Цель не является источником удовольствия, она — это путь. А возмещает пустоту одежда. И является утешением:
Жить на глазах у матери, которая так и не поняла, что дочь уже выросла и стала инвалидом. Мать теряет зрение и разум на моих глазах, которые сами уже плохо видят. Всё же одежда — утешение.
Это написано больно, во весь голос.
Таким образом, ткань — её броня, её мужчина и её Бог, а не какой-то там отец Феодор. А Черкизон становится вымученным счастьем, спасением (чуть не написал «спасителем»), и для неё самой, и для вещей: «Покупка одежды перешла на новый уровень. Поняла, что могу спасать вещи». Счастьем: да, но эфемерным, зыбко-неустойчивым, зато — живым: «Черкизон как памятник мгновению, вечно изменяющийся памятник мгновению». Потому неудивительно, что добравшись до него, Ильку посещает видение — едва ли не апостольский ряд в небе. А это, как говорил Лорка, — освобождение.
Роман Наталии Черных написан нежно, романные эпизоды соседствуют с поэтическими, образ здесь рождает философию: «Вороха винтажа, которые иногда приносила мать, пахли чужими душами. Нет, только новое. Никаких прошлых жизней» (про одежду из секонд-хенда[4]), «Это была её настоящая весна, кульминация её стройной, как пожелтевшая фотография, судьбы», «Не объяснять же, что пережила свою жизнь», «Он (о. Феодор. — В. К.) был полезен как примочка к раздражённым от слёз векам»; «Муж мне говорит: вы в церкви из одной ложки едите. Потому ты и болеешь. А я отвечаю, что, если бы из этой ложки не ела, умерла бы»; «Анна, когда была влюблена в Вильгельма, сама была — Вильгельм». И говорить хочется так же — на этом же языке, но жанр — рецензия.
Моя подруга К. воспринимает хорошие стихи как просто хорошие и как «ах», вдохновляющие, но и меняющие одновременно. Не только героиня «Неоконченной хроники…» одержима, сам роман Н. Ч. одержим этим «ах», и источается оно от Бога, человека и вещи. Тоже троица, если посудить.
[1] На это намекают возраст героини, невысокий рост и даже имя, собранное перестановкой последних букв: Наталия и Иля. А потому соглашаюсь с Маргаритой Меклиной, назвавшей повествование полудокументальным. Её «знаменская» рецензия вообще точна и по стилистике конгениальна, не соглашаюсь только с фразой (и дальше будет понятно, почему): «Дни героини состоят из легкомысленного, но одержимого поиска подходящих вещей».
[2] Например, Сергей Соколовский в «Волге» (№ 9-10, 2018).
[3] Болезнь, при которой человек начинает воспринимать происходящее с ним так, как будто это происходит с кем-то другим.
[4] И этот эпизод, и вообще книга подсказали мне небольшой поэтический текст, опубликованный на портале Litcentr: http://litcentr.in.ua/publ/279-1-0-17540