(о книге Андрея Коровина)
Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2018
Андрей Коровин. Кымбер бымбер. — М.: Arsis Book, 2018. — 200 с.
Андрей Коровин — один из самых витальных авторов современного литпроцесса. Такое ощущение возникает из-за пестроты его текстов и разнообразия применяемых поэтик.
Иногда кажется, что его «рубашка» скроена из разноцветных лоскутов, взятых с «костюмов» Евгения Евтушенко и «шейных платков» Андрея Вознесенского. Или скажем — из «пиджака Национального героя» Эдуарда Лимонова и сшитых им же «джинсов», которые носит Василий Аксёнов. Можно было бы вспомнить волошинский «хитон» и гумилёвский «мундир», которые так любит поэт, но слишком уж они обветшали. Никто уже такое не «носит».
У Коровина, конечно, не просто своя «рубашка», а целый «гардероб». Что в него входит, мы попробуем обозначить в этой статье.
«Повседневная одежда»
Новый поэтический сборник имеет причудливое название — «Кымбер бымбер». В нём собраны избранные стихотворения, написанные за последний год. Книга насчитывает 231 текст. Удивлённый читатель спросит: если это избранное, сколько же поэт пишет в целом? Не походит ли тогда «Кымбер бымбер» на «культур-мультур»?
огнедышащий дракон Андрюша
пробует голос прочищает уши
на всякий случай всматривается вдаль
что там за не-ви-даль
Такая ситуация, когда поэт регулярно пишет, чтобы не растерять форму, быть в тонусе, пока не ушло вдохновение, в силу привычки или ещё по какому-либо поводу, — встречается достаточно часто. Важно, чтобы он сам отдавал себе отчёт, какие стихотворения заслуживают читательского внимания, какие должны покоиться в черновиках и на жёстких дисках, а от каких необходимо избавиться.
Коровин всё это прекрасно понимает — и в новом сборнике оказываются преимущественно сильные тексты. Есть немало исключений — куда же без них? — но и они необходимы.
Выделяются стихотворения двух видов — в двенадцать строк и верлибры.
Вторые если не безупречны, то как минимум представляют филологический интерес. Первые же, как правило, являются регулярными. Они не запоминаются. Какого-то важного месседжа в них нет. Если что-то удивляет, то это лингвистические упражнения в духе ранних футуристов. Казалось бы: зачем тогда всё это публиковать?
Геннадий Калашников видит Коровина как «поэта-сейсмографа»[1], который «чутко отзывается на окружающее», но оно и неудивительно, ведь поэту «достаточно лёгкого шелеста дождя, перестука вагонных колёс, взгляда любимой женщины». В этой чуткости мы видим как раз-таки регулярность поэтической реакции.
Нам же кажется, что роль таких текстов — задать настроение и выстроить фон. Коровин очень музыкален. И это бросается в глаза даже без привычных вечеров с Фаготом (Александром Александровым) или театрализованных выступлений. Мелодичность, иногда и речитативность — непременное содержание его регулярных текстов. Не столько форма, сколько именно содержание.
Однако встречаются и более удивительные случаи:
на зонтиках свет клином не сошёлся
моцарствуй дождь бетховенствуй вивальдь[2]
ты как чайковский по воде прошёлся
и пахнет прелым нотная тетрадь
шум тишины басит на обе уши
скрипичный знак мерещится в окне
немотствуй брат шопенствуй брамствуй слушай
рахманинова в солнечном огне
по мокрым склонам царственного Баха
на клавесинах клёнов и берёз
на крик и гнев срывается от страха
осенний музыкальный токсикоз
Подобные стихотворения надо слышать. Аллитерация и ассонанс, звенящие рифмы и языковые игры заставляют их звучать. Возникающая из каждого слова музыка порождает целые разделы в книге — «Партитура ЗИМА», «Партитура ВЕСНА», «Партитура ЛЕТО» и «Партитура ОСЕНЬ».
Появляется ассоциация с «Временами года» Вивальди. Не столько с музыкальными композициями, сколько с сонетами, предваряющими их.
Страде конец; петь и плясать удало
Крестьяне, торжествующие, рады;
Пьют Вакхов сок, покуда не настала
Ночь, им свои несущая услады.
Это первый катрен из «осеннего» сонета Вивальди[3] — и через него хорошо видно, как Коровин кроит свои регулярные стихи — свою «повседневную одежду», используя дионисийское начало, которое реализуется скорее как ницшеанское, нежели как серебряновековское (в первую очередь идущее от Вячеслава Иванова). Буйство красок, безмерная эротика, иррациональность — вот главное наполнение этих текстов.
«Дендистский костюм»
В «Кымбере бымбере» есть ещё четыре раздела: «…До свиданья, мыши!», «Глаза из шкафа», «Трали-вали», «Слова и брюквы». Начнём разбирать первый. Если до этого был разговор о регулярных текстах, то теперь настала очередь иных. Даже так: иных. Приведём одно из стихотворений, чтобы было понятно, о чём идёт речь.
он сказал мне: урудебеде
я ему ответил: уболобе
если друг окажется в беде
помоги хоть расшибися лобом
этой клятвы не предать вовек
хоть она была дана на Марсе
марсианин тоже человек
просто он немного марсианский
я ему сказал: текиладжаз
он ответил вроде: наутилус
булькает вселенский декаданс
в рюмках марсианского текилос
Вот она — иррациональность — во всей красе. Дистихи, сдобренные лингвистическими кунштюками и окказионализмами, выстраиваются в стихотворение, повествующее о налаживании контакта с существом из иной реальности.
Практически весь раздел «…До свиданья, мыши!» составляют подобные тексты, где иррациональность и ирреальность идут рука об руку. Вот ручные крылья, с помощью которых можно покорять небо; вот гильотинированные девушки; вот отрезанные мужские головы; вот чёрная-чёрная рука, держащаяся отдельно от тела; вот латиноамериканские писатели и наркобароны; вот дети-инопланетяне, идущие к «детям-патриархам, живущим на Тибете» и т. д.
Порой интонации и сюжеты приближаются к «марсианскому» циклу Игоря Холина. Попадание удивительное, но только на первый взгляд. Поэтика с ориентацией на бытовые детали в сочетании с инобытийным характером повествования даёт о себе знать. В результате появляются не только «лианозовцы», но и самые разные представители магического реализма (см. напр. стихотворение — «На приезд в Москву М. В. Льосы»).
«…До свиданья, мыши!» — выделяется особо — это своеобразный «дендистский костюм». Ольга Вайнштейн в своей монографии писала, что «дендистский стиль <…> держался на трех китах: 1) принцип “заметной незаметности”; 2) знаковая деталь; 3) продуманная небрежность для контрапункта»[4].
Первый пункт — это регулярные стихи. Чем же ещё могут быть тексты, создающие фон и настроение? Третий — прослеживается на уровне языка. А вот второй — это как раз-таки стихотворения из раздела «…До свиданья, мыши!». Инобытие — ирреальность — иррациональность — безусловно, знаковая, значимая, «дендистская» деталь всего сборника.
«Клубный пиджак»
Настал черёд буйства красок и безмерной эротики — всё это наполнение следующего раздела «Кымбера бымбера» под названием «Глаза из шкафа». Посмотрим на стихотворение, один из оборотов которого даёт название всему сборнику:
расцветают в небе гебы
лоция лоза
в рощах фырятся винерпы
в землю тык вонза
кымбер бымбер в лесе бродят
топчут травезан
вумпер щеголяет боди
всяко расписан
ишь к берёзовой палатке
пырышки весны
расступает поле грядка
молодой сосны
Это текст под названием «Весенняя эротика». Читатель, однако, спросит: где же здесь эротика? в чём она заключается? кымберы, вумперы, бымберы и винерпы какие-то — и всё. Чтобы правильно воспринять и услышать это стихотворение, необходим контекст.
Приведём лишь названия текстов рассматриваемого раздела, в окружении которых находится «Весенняя эротика»: «она идёт и ты кончаешься…», «высокие ноги и короткое тело…», «девушки и моложавые женщины…», «два женских жеста…», «сумасшедшая/ вся с ума сшедшая…», «эта Дороти милая Дороти…», «Амалия летом мечтала о снеге…», «эти драные коленки завлекают нас…», «к женщине ли к золотому руну…», «пот/ стекает по её шее/ прямо в ложбинку между грудей…», «две высокие жгучие красотки…», «так смешно целуются прохожие…», «Москва кишит красавицами» и т. д.
В таком контексте просыпается древнегреческая Геба (богиня юности). Рядом «вумпер щеголяет боди» (и тут, может быть, единственный момент, когда мы имеем дело не с очередной вариацией «глокой куздры», а со вполне ясными англицированными окказионализмами: вумпер происходит от «woman», т. е. от женщины; а боди — от «body», т. е. от тела). Вокруг них создаётся эрегированная обстановка: «фырятся винерпы, в землю тык вонза». Реагирует на такую обстановку природа, в которой тоже происходит какая-то сексуальная мистерия: «расступает поле грядка молодой сосны»[5].
Если «вумпер щеголяет боди», то автор (субъект лирического высказывания) явно щеголяет в этаком «клубном пиджаке», высматривая симпатичных барышень. Коровин по-северянински фонтанирует изысканными сентенциями и создаёт атмосферу нескончаемого праздника и карнавала.
Обозреватели газеты «НГ-Exlibris» тоже отметили безудержную сексуальную энергетику и общий тон этого раздела[6]: «“Кымбер бымбер” — объёмный калейдоскоп, отражающий страстную натуру автора. Как искуснейший иллюзионист, поэт завлекает куртуазной сюрреалистической игрой, вводит в состояние карнавала, балансируя иногда на грани сентиментальной игривости…»
Что до «куртуазной сюрреалистической игры», то нет-нет, да и проскочит у Коровина нечто, напоминающее тексты членов Ордена куртуазных маньеристов.
хорошо сказал Ростан
или кто там говорите
тело женщины тюльпан
а мужчина истребитель
И Ростан как будто из Александра Скибы («Я действовать не буду по Ростану/ С корыстной целью вас очаровать./ Своих стихов я вам читать не стану,/ Стихом мостить нечестно путь в кровать»), и женское тело, напоминающее цветок, не что иное, как вариация на Константэна Григорьева («Коварно этак засмеялась дочь нефтяного короля/ и надо мною надругалась, крича: “Ох!”, “Ах!” и “У‑ля-ля!”/ Потом — опять, ещё разочек… Потом подружки к ней пришли…/ Летят так пчёлки на цветочек, в цветочной возятся пыли»). Вряд ли Коровин имел в виду именно эти тексты и именно этих авторов, вряд ли думал о куртуазных маньеристах, но созвучие есть и от него никуда не уйти.
«Спортивный костюм»
Осталось обозначить ещё два раздела. Перейдём к «Трали-вали».
Собранные здесь тексты — мини-коровиниана, летопись поездок и прочувствованных городов. С одной стороны, возникает Москва. Но не в привычном нам бытийном облике столицы и многомилионной агломерации со всеми вытекающими последствиями, а в инобытийном. У Коровина — это город-сказка, город, который должен быть. Даже поднадоевший улицы — Новый Арбат и Тверская — преображаются. А поэты, наконец, становятся центральными персонажами городского пейзажа.
в августе Москва живёт
от народа отдыхает
в августе Москва жуёт
запоздавшие трамваи
сыплет звёздами в ночи
самолётами взлетает
новой плиткою стучит
от жары случайной тает
что осталось от Москвы
лишь трамваи да поэты
липы выше головы
беззаконные кометы
С другой стороны, появляется Подольск, в котором живёт автор. С помощью поэзии подмосковный городок облагораживается и принимает более вменяемый вид. Даже неприглядные новостройки, соседствующие с котлованами и теплотрассами, стоят на своём месте и не портят облик этого места.
Постоянное движение — порой броуновское — возникает за счёт описания электричек и раскрытия сюжетов, развивающихся в них. Иные кейсы достойны поэмы Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки» — настолько своеобразные происходят ситуации: мужики, продающие простые верёвочки и богатеющие от этого, упавшая клетка с хорьком и смеющаяся до умопомрачения девушка, встреченная Баба Яга, пират со стеклянным глазом и т. д.
С третьей стороны, проносится вереница провинциальных селений — подмосковная Пахра, Тула и прилегающие к ней Поленово и Ясная Поляна, Александровская слобода (Владимирская область), Медвежка (Карелия), Онега (Архангельская область), а заодно и Санкт-Петербург.
Путешествовать лучше не в «повседневной одежде», а скорее в «спортивном костюме». Поэтика этого раздела становится чуть проще. Тут уже лингвистические игры сводятся к минимуму. Появляется больше ясности и внимания к окружающим деталям.
«Наручные часы»
Вот и последний раздел — «Слова и брюквы». Самое время вспомнить о «культур-мультур», то есть версификации высокой культуры, ненамеренного шаржирования и неосознанного подражания. Порой всё это осмысляется и вполне сознательно берётся в обработку.
Возьмём, допустим, вот такое стихотворение Коровина:
Ахматова всегда уходит в ночь
она одна и ей нельзя помочь
её ведёт оброненное слово
и дело не в мужчинах и вине
она не знает о своей вине
она к любым стихам теперь готова
восьмая муза русская сафо
молчащая шекспировской строфой
опустим здесь интимные детали
с поэзией навек обручена
она на нелюбовь обречена
любовники от вечности отстали
Это не что иное, как шаржирование стихотворения «Рейн Евгений Борисыч уходит в ночь…» (1997) Бориса Рыжего (приведём только первые строчки):
Рейн Евгений Борисыч уходит в ночь,
в белом плаще английском уходит прочь.
В черную ночь уходит в белом плаще,
вообще одинок, одинок вообще.
Строфика иная, поэтика иная, акцент же остаётся — культурное одиночество. Е. Б. Рейн заменяется на А. А. Ахматову. Изначальная несерьёзность Рыжего дополняется у Коровина еженощным странствием. Фигура великого поэта смягчается абсурдом и омонимичными (вине-вине) и омофоничными рифмами (обручена-обречена).
Подобная работа происходит с текстами Николая Гумилёва, Тонино Гуэрро, Анри Волохонского, возникают имена Пушкина, Мандельштама, Пастернака, Ахматовой. Белого, Блока, Пяста, Сологуба, Анненского, Берберовой, С. Эфрона и Цветаевой. Заканчивается этот филологический поток современным литературным процессом. Правда, на этот раз без имён.
Классика и вневременна, и отражает свою эпоху. По ней, как по «наручным часам», можно отсчитывать время, бремя и суму. Чем, собственно, и занимается Коровин. Тексты этого раздела наиболее филологичны и литературоцентричны. В них поэт пускает в ход весь свой арсенал. По максимуму.
И тут появляется ещё одно сближение и созвучие с классиками.
Ирина Евса в аннотации к «Кымберу бымберу» пишет, что Коровин выступает как «актер, одновременно играющий множество ролей в театре, который сам же и создал». Трудно не согласиться. Разве что можно заменить театр цирком, ибо витальный поэт по своей природе ближе к циркачу. Не к клоуну — зачем уж так? — но к гимнасту или акробату, способному удивлять зрителя.
В этом плане постоянное жонглирование субъектами лирическими высказывания, лингвистические кунштюки, рассказы о путешествиях, частая «смена гардероба» должны напомнить внимательному читателю о поэте вековой давности со схожим арсеналом. Речь идёт о… Василии Каменском.
Тут
и эротика сборника «Девушки босиком», и лингвистическое
(и графическое) экспериментаторство
в «железобетонных поэмах», и поздняя простота соцреалистических
текстов, а главное — чтение стихов на публику с элементами
акробатики, жонглирования, пения, театральных мизансцен, сопровождаемое
беззастенчивой рекламой (вот где Коровин уступает своему предшественнику).
Странно, но отчего-то никто до этого не проводил столь очевидной параллели.
«Запонки»
Последнее, о чём необходимо сказать, — обложка книги.
В современной профессиональной литературной среде, как правило, поэты редко обращают внимание на эту деталь. Она выпадает, как «запонки». Вроде бы не самый актуальный аксессуар. Важнее же наполнение сборника, нежели его форма. Есть исключения, но их не так много, как хотелось бы.
На «Кымбере бымбере» — фотография, сделанная Александром Барбухом. На ней стена, с намалёванной жёлто-белой гримасой с ярко красными губами в стиле поп-арт, на щеках которой красуются красно-белые круги, напоминающие румяна. По всему выходит, что перед нами нечто женственное.
При этом в рисунке узнаётся Билли из серии фильмов «Пила» («Saw») — устрашающая кукла, используемая маньяком Джоном Крамером для общения со своими жертвами.
Как же интерпретировать обложку?
Женственность гримасы символизирует бешеную эротику, а её схематичность — частую смену поэтического «гардероба». Билли же намекает нам, что не всё так просто с этим сборником. Карнавал, буйство красок, разгул эмоций — всё это завлекает читателя. Зачем? На этот вопросы хорошо ответили обозреватели «НГ-Exlibris»[7]: «…когда читатель уже попал в сладкие сети, оказывается, что перед ним — иллюзия иллюзии. Но вырываться поздно, паралитический яд впущен, проникая во все рецепторы, щиплет, горчит, бьет нервным спазмом острая нота исповедальности…»
Приведём же напоследок немного исповедальных нот — садись на велосипед, Билли:
поэтов чьи стихи переживут
столетний порог
предлагаю относить к классикам
поэтов которых не забудут
через пятьдесят лет
предлагаю изучать в университетах
поэтов которых вспомнят
через тридцать лет
можно канонизировать
как местночтимых
возможны варианты
кто-то купит
упоминание себя в журнале
кто-то вложится
в посмертные публикации
кто-то оплатит
книгу о себе в ЖЗЛ
остальные возьмут
измором
связями
личным обаянием
[1] У самого Коровина мелькает другое интересное определение в стихотворении «а небо плавится в болотах…»: «поэты — люди-эхолоты/ они за будущим следят».
[2] Мы говорили, что у Коровина в регулярных текстах больше всего удивляют лингвистические упражнения в духе ранних футуристов. В приведённом стихотворении искусство проникает в жизнь на манер Велимира Хлебникова, у которого было: «О, достоевскиймо бегущей тучи!/ О, пушкиноты млеющего полдня!/ Ночь смотрится, как Тютчев,/ Безмерное замирным полня».
[3] Вивальди А. Времена года / Перевод и вступление — М. А. Амелина // Иностранная литература. — 2011. — №8.
[4] Вайнштейн О. Денди. Мода. Литература. Стиль жизни. — М.: Новое литературное обозрение, 2005. — Культура повседневности.
[5] В другом стихотворении природа эрегирована ещё отчётливей: «так широко так тяжко так телесно/ шагает дождь по свежей мостовой/ так грузно переваливает чресла/ над Пушкина железной головой».
[6] [Б.а.]. Пять книг недели // НГ-Exlibris. — 2018. — 25 мая.
[7] Там же.