Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 4, 2017
Лена Берсон – поэт, журналист.
Родилась в Омске, окончила журфак МГУ.
Работает редактором
на сайте NEWSru.
Печаталась в
изданиях (сетевых и не только): "Складчина", "Иерусалимский
журнал", "45-я параллель", "7 искусств".
Лауреат
Международного литературного Волошинского конкурса-
2017 в номинации журнала «Homo Legens» .
Живёт в Израиле.
ТРИПТИХ (1930,
1960, 1980)
1930
Вот вам сказка.
Год, положим, тридцатый.
Вот Мария,
потерявшая брата.
Это Лазарь, не
доживший до марта,
И Марию потерявшая
Марфа.
Взяли Лазаря не
прямо на сцене,
Но под занавес
"Собаки на сене".
В элегантном
сюртучке Теодоро.
Не снимайте,
говорят. Ненадолго.
Прямо в туфлях
довели до машины.
Память вывернулась
глазом мушиным.
Сладкий ветер и
кутья под ногами.
Вот, выходит, и
пришло, чем пугали.
Марфа плачет на
плече у соседки,
В передачу положила
конфетки.
Взяли только раз у ней передачу.
А второй раз не
берут. Выбыл, значит.
Значит, выбит
"городок", если выбыл.
Плачет Маша, чтобы
муж не увидел.
– Что же ты за гэпэушника вышла?
– Потому что очень был симпатишный.
Потому что угощал
шоколадом,
И любил не как
хотел, а как надо.
Что ж ты, Лазарь,
не воскрес, что за прятки?
Крылья белые на обе
лопатки.
Не обнимут сёстры
бедного братца.
Да и верно ль, что врази расточатся?
Только карточка ч/б в рамке сальной.
И ни правды
никакой, ни осанны.
1960
Я тогда жила, я
носила ваш слабый крепдешин,
Надо мной рвались
паруса твои, тёмная сирень,
И небрежно так под
ключицу мне навсегда зашит
Яд больших надежд,
соблазнявших как голоса сирен.
Я стояла там, где
сходились вы, чтоб хлебнуть пивка,
Я махала вслед, не
глотая слез, а глотая пыль,
И не знаю как,
провожая вас, я попала в кадр,
В чёрно-белый век,
что пошёл-пошёл на сквозной распил.
Я вошла туда, со
шнурка на шее снимая ключ.
Отмечая локтем его
углы, не включала свет,
Где стучал по кругу
секундной стрелки голодный клюв.
Минус пять, кукушечка, городов, минус десять лет.
Я писала письма,
сминая горе слепым комком,
Я зерно бумаги
губила плотным пыреем букв.
Я жила, жила, я
дышала на сквозняке таком,
Забивавшем слово в мою гортань, будто гвоздь в каблук.
Господа мои-облака
мои пролетают над.
Дай-то бог забыть.
Ни за что не даст, будто глух и нем.
Я без вас никто,
своего со мной только этот яд,
Что твоей рукой
впопыхах зашит под ключицу мне.
1980
Голубоглазый
высокий Кеша, хирург от бога,
С войны привёз
медсестру Антонину Палну.
В Варшаве была у
него пани, а также панна,
И, в общем-то, все
удивлялись, что выбор пал на…
Когда от баб, ну,
действительно, нет отбою.
С другой стороны –
нет особо, когда романиться,
Потому что десятки
за ночь с гангреной газовой.
Ну, а руки у Кеши –
прямо как у Рахманинова.
И встретишь нечасто
такого голубоглазого.
Антонина-то Пална
Его берегла и
баловала.
Покупала ему
печенье, вязала кофточки.
Было дома у них –
ну как в операционной.
И селёдка под водку
разложена порционно,
И разделана
по-хирургически,
Вплоть до косточки.
Если Кеша бывал в
настроении элегическом,
Он садился к роялю.
Печенье крошил синичке.
А с войны у него
осталась одна привычка –
И не то, чтобы
травма,
Скорее, пустая
трата
Бесконечного
времени, грязь на сетчатке мира,
Сбой в движении
анкерного колеса.
Мыть стерильные
руки, тереть и тереть их мылом.
Не особенно часто.
Каждые полчаса.