Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 4, 2017
Иван Зеленцов — 36 год, родился и живёт в Москве.
В
2003 г. закончил юридический факультет Российского Университета Дружбы Народов.
По профессии — корпоративный юрист.
Стихи публиковались в газетах «Новое русское слово»
(Нью-Йорк), «День литературы» (Москва), журнале «Окна» (Ганновер), сетевых
альманахах «Зарубежные задворки», «45-я параллель», «Русский переплёт».
Член
Cоюза писателей России.
В
2013 г. — лауреат национальной литературной премии «Поэт года» (спецпремия издательства «Авторская книга»).
В
2014 году — лауреат международного поэтического конкурса «Заблудившийся
трамвай» им. Н. С. Гумилева.
Автор
книги стихов «Гляделки с бездной» (2013).
Яблоки
отцу
Словно белые-белые ялики,
в синем-синем
плывут облака.
С яблонь падают красные яблоки,
переламывая бока.
Окрылённое птичьим
окриком,
легкой музыкой из окон,
хочет яблоко белым облаком
стать, ньютонов поправ закон.
Хочет пасть, будто в пасть Везувия,
в пропасть синюю поутру.
Ну, а яблоня, как безумная,
машет ветками на ветру.
Только разве укроешь листьями,
это яблоко от дождя?
Правит осень, шажками лисьими
в облетающий сад войдя,
в каждой чёрточке мира явлена,
льёт туманы, как молоко.
Пало яблоко, но от яблони
не укатится далеко.
Звёзды осенью обесточены.
Так темно, словно смерть близка.
…То ли в яблоке червоточина,
то ли просто тоска, тоска,
то ли просто душа разграблена,
иней выступил на жнивье.
Не печалься об этом, яблоня.
Скучно яблоку гнить в траве.
Сдюжит, вытерпит злое времечко,
продувной и промозглый
век.
Прорастёт золотое семечко,
новой яблоней дёрнет вверх,
чтобы к белым своим корабликам
ближе стать хоть на полвершка…
…И с неё будут падать яблоки,
переламывая бока.
Куусинена,
6
Есть у земли и неба синего,
собой укрывшего
Москву,
кирпичный дом на КуусИнена.
Я в нём с рождения живу,
в восьмиэтажке,
в красной сталинке,
вокруг которой, утаён
от шума, вечно дремлет старенький,
все тайны знающий район.
Есть три окна, что в память намертво,
вросли, не выдернуть уже,
под вязью белого орнамента.
горят на пятом этаже,
в вечерний зной полураспахнуты.
И надо шаг ускорить, ведь
в гостиной дед расставил шахматы…
…Зевну коня — и ну реветь!
Утрусь, и выдам эндшпиль старому!
Из стали я, не из стекла!
Тем паче юному каспарову
бабуля плюшек испекла.
Они вкусны, но слаще сладкого,
когда придет с работы мать,
постель поправит и под складками
отыщет, чтоб поцеловать.
И ноги прибавляют хода, но
чужой теперь в тех окнах свет
Мать умерла. Квартира продана.
И бабки нет, и деда нет.
Ох, сколько там, на дне подвальчика,
воспоминаний. Боже мой,
я думал, нет давно и мальчика
во тьме спешащего
домой.
Он столько раз погибнуть мог, но не
погиб. И вновь в моей душе
тот самый свет горит за окнами,
горит, не выключить уже.
Горит за тюлевыми шторами,
чтоб страшно не было в пути
ни мне, ни мальчику, которому
никак до дома не дойти.
Депрессия
Устав по кругу обходить цифирь,
стояла стрелка на отметке
"десять".
Крепчала тьма — заваренный чифирь.
Я поднимался окна занавесить,
как зеркала в преддверьи
похорон.
Осенний ветер выл по водостокам.
Луна над парком, словно Саурон,
в меня смотрела красным злобным оком —
и освещала царство Казад-дум:
умерших близких и ушедших женщин.
Лежал пластом я, полн великих дум,
учил систему потолочных трещин,
ни бодрствовать не в силах, ни уснуть.
И в этой меланхолии диванной
я думал вены бритвой полоснуть,
но было просто лень идти до ванной.
Я ничего на свете не хотел,
но и в кромешной тьме не видел прока,
а, может, слаб я был и мягкотел,
чтоб свет гасить, не дожидаясь срока.
Хрипел приёмник на пустой волне
(мне белый шум был как-то фиолетов),
и кошка резво прыгала по мне,
не отличая от других предметов.
***
На полустанке "21-й век"
от поезда отставший человек
с тоской глядит на пластик и неон.
В глазах темно от роскоши и фальши.
Такое чувство, будто он — не он,
что смысла нет, похоже, ехать дальше,
в тот дивный мир, где армия машин
спасёт его от смерти и морщин.
К чертям прогресс! Он хочет восвоясь,
назад, туда, куда не возит убер,
где нет вайфая,
где не ловит связь,
не познан мир, и Бог ещё не умер.
История, уж если без затей,
сплошной сюжет про брошенных детей.
Они, устав от игр своих и драк,
порою отправляются на поиск
отца. Но видят только боль и мрак,
куда б ни ехал их нескорый поезд.
Усталость, одиночество, испуг —
про это в целом твиттер
и фейсбук.
Нельзя поверить в то, что Бога нет.
Когда разбит,
растерян, загнан в угол,
кто защитит, кто даст на всё ответ,
кто путь укажет? Яндекс или гугл?
И человек, из фляги триста грамм
во внутренний запостив
инстаграм,
cтоит, надежды
преисполнен весь,
и в небо смотрит, словно попрошайка.
Он ждёт — уж если не благую весть,
тогда хотя бы что-то вроде лайка.
А лайка нет. И всё ему не так.
В кармане бомба тикает — тик-так.
Опять один в толпе, один из нас,
готов платить безумием и кровью
и занимает очередь у касс,
чтобы купить билет в средневековье.
Элегия
…И вновь в осенней маешься
тоске,
и мёртвый лист летит, сорвавшись, мимо
напомнить — всё висит на волоске,
всё, что тобой так искренне любимо.
Тебе, тебе, который мог посметь
счастливым быть, о прошлом не жалея,
в конверте жёлтом шлёт открытку смерть.
Октябрь, куда ведут твои аллеи?
Покуда ветры набирают прыть,
трепещешь, словно тонкая осина.
Как в чистом поле ветками укрыть
свой хрупкий космос — женщину и сына?
Таким нездешним холодом сквозит
так горек запах сырости и тленья,
что ныне вся душа твоя — транзит
от Бога до стихотворенья.
***
Через спальный район Вавилона, как
всегда, в семь часов аккурат
поднимается вверх по уклону, свой кирпич заложив
в зиккурат
и привычно смешавшись с другими, серый призрак в потёртом пальто,
тень, в толпе потерявшая имя, привидение, мистер никто.
О, быватель в казённых прихожих, обиватель
облезлых дверей!
Обыватель, один из прохожих, из усталых вечерних зверей.
Нет, его не опишешь, не выйдет. Так, на всех остальных
походя,
он безлик, что проходят навылет сквозь него злые стрелы дождя.
Жизнь не мёд в человеческих сотах с их пустым насекомым трудом,
Но, во-первых, и в-пятых, и в-сотых, где-то здесь, на окраине, дом
прячет спальный район Вавилона, и для тени тот дом на холме
как магнит, будто око циклона, словно факел в египетской тьме.
…Сквозь район, приходящий в упадок, где никто никому не знаком,
вдоль заборов и детских площадок, до квартиры, где щёлкнув замком,
ты обнимешь меня, золотая. И во сне улыбнётся Господь,
видя, как я опять обретаю имя, разум, и душу, и плоть.