Поэма
Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 4, 2017
–
то ли судьба изображает глухую,
и упущено время бежать, –
точней не скажу,
но мир ведёт себя так, будто он существует, –
ритм, что нужно держать, а я не держу.
бежать в то домой, которого не бывает.
дороги засыпало снегом, всё засыпает:
комарик уснул, и бурый мишка уснул,
в зоопарке серый слоник, стоя, уснул,
рыбка дремлет, уткнувшись носом в блесну,
засыпает что-то, похожее на весну,
просыпается что-то, похожее на войну.
никого на свете не разбудить уже.
а пока всё спит, я –
движущаяся мишень.
в меня попадают даже с трёхсот шагов.
моё домой – совсем иное, чем кров.
когда темнота выходит из берегов,
заливая рыбку, слоника, комаров, –
начинается что-то, похожее на любовь.
только – не любовь.
_
неужели тебе не слышно гудков? а скрежет?
запах мазута – сложный, тягучий, свежий.
эхо-память пиликает злым стаккато.
слышишь раскаты?
эхо – птица взлетает и оземь брякается,
эхо – грузинская плакальщица.
когда ты мал, твой паровозик без цели
мчится задорно посередине тоннеля,
мелькают годы, теряется в сводах пещеры:
взвейтесь кострами, синие, мы – пионеры…
потайными стежками бабушка пришивает
воротничок белоснежный к форме угрюмой.
сокровищницы шкатулок маминых тают
в мраке трюмо, таят горы злата в трюмах
точёных фрегатов, веет молочной дрёмой,
торжественный штиль гостиной, рояль трёхлапый,
бархатные шторы не шелохнутся, днём тут
по воскресеньям – девятый вал: звон бокалов, папа,
нежнейшим басом (кашель) «Благословляю
вас, леса, долины, нивы, горы, воды»…
бабушка аккуратненько пришивает
к унылой школьной форме годы, годы.
разве тебе не слышно? так легковесно
те, кто пророчат свет за концом тоннеля,
ни разу не упомянут ни стен тоннеля,
ни его тёплых шероховатых рельсов.
этот тоннель становится долгим миром.
ты по нему до света не дохромаешь.
старые мифы Индии или Рима,
новые приключения Пчёлки Майи, –
всё это хором давит тебя наружу.
светом покажется всё, что тебя не душит.
светом покажется всё, что освобождает,
всё, что толкнёт из тулова в пустоту
самым нежнейшим выдохом: ту-ту-туууууууу
и, позабыв дороги, бумаги, утварь,
выпорхнуть белой птахой в раннее утро.
ты и не слушаешь, видно, устал совсем.
сколько мне лет? ох, девяносто семь.
–
главное на войне – это быть любимым.
слышишь свист? звук означает – мимо.
главное на войне, чтобы пули –
мимо,
мины – мимо, танки и бомбы – мимо.
главное на войне – это быть любимым.
неужели не слышишь грохот? ведь это «грады».
шестьдесят ракет, в каждой по сорок снарядов,
гром, семь минут тишины, и – рядом, рядом…
но рядом – это тоже считается мимо.
главное на войне – это быть любимым.
брюхом в землю уже седьмую неделю
только ракеты светят в конце тоннеля:
красная-зеленая-красная, и нас, желторотых, выводок:
укажите самолётом направление выхода! направление! выхода!
Господи, перенеси нас целой ротой на ромашки, в другое лето.
Господи, перенеси нас, где войны нету,
Господи, перенеси меня, хотя бы меня одного,
туда, где нет ничего.
скажи, сколько ещё эту грязь месить?
но лучше – молча перенеси.
больше не спать под прицелом
ротой, почти что целой.
Лестригоны, Цирцея, Калипсо, Эол, Телемах…
Серого разорвало вчера в двадцати шагах
от меня, и, видно, поэтому я и скис,
какой тут, на хер, Улисс.
перенеси нас, Господи, чего ты хочешь взамен?
на Восточном фронте без перемен,
на Западном – без перемен.
чёрен тоннель. а света и не бывает.
светом покажется всё, что не убивает.
училка по физре смеялась:
ты, Ванька, слабый.
но выжить в моём тоннеле она не смогла бы.
ты и не слушаешь, дальше не буду вдаваться.
сколько мне лет? вчера исполнилось двадцать.
–
оголтелая горечь любовной тоски по ночам,
оголтелая горечь любимой тоски по ночам.
он пишет: малыш, я рядом с тобой, не скучай.
не хочется отвечать.
у любви есть пасынки и сыночки, есть по ровной глади или по кочкам,
целовать в висок или бить по почкам, лить свинец расплавленный или мёд.
у любви есть ягодки и цветочки. без зонта
дождливой декабрьской ночью
ты бежишь куда-то, и сердце –
в клочья. и чего ты тихо под нос
бормочешь
тот, кто там, наверху, над тобой хохочет, всё равно ни слова не разберёт.
у любви есть окна в полуподвале, есть пентхаузы на Самоа и Бали,
те, кто достают и кого достали, есть огонь и глупые мотыльки.
есть две роли: молот и наковальня, есть родной
порог и чужая спальня,
аромат духов или вонь напалма, эйфория и беспредел тоски.
нас с ним расселили по разным душам, и уж если ночью реветь в
подушку,
то о том, что слишком темно и душно, и придётся мягким нутром
наружу,
ватной дрелью – в алмазные небеса.
но мне, правда, в мире никто
не нужен, если не к нему –
то никто не нужен.
если хочешь правду, – сиди
и слушай, то что я пытаюсь тебе сказать.
или это женское, бабское, противно неосязаемое, –
мы все ищем гордостью или ласкою себе хозяина.
находим сильного и сползаем в покорность рабскую.
а хочется? да, сестрица? хочется сильному подчиниться?
мни себя амазонкой или волчицей,
а природа шепчет: приручиться бы, приручиться…
может, стать пора циничней, злее, откровенней, легче, на бегу…
есть – чужие, ближе и смелее. я смогу, послушай, я сумею,
я могу, я без него –
могу!
и лежишь, рассматривая платье, пару босоножек у кровати…
закрутилось как-то так некстати. мы, большие тёти или дяди,
утро самокруткой завернём,
выкурим за кофе или чаем. получилось как-то так, нечаянно,
он лежит и щурится, –
случайный.
созвонимся, всё, пока,
потом…
близости живой ничтожно мало, пара жалких крошек перепала,
кутаешься молча в одеяло, мало ли –
хотелось – не совпало,
мы крутые, мы – переживём.
что имеем с нелюбимым рядом, что мы нелюбимым
отдаём?
любовь, любовь, любимый, люблю, любить,
никаких тоннелей – кроме – не может быть,
он пишет: прости, нам не о чем говорить,
любовь, любовь, любимый, люблю, любить,
царапать стену, грызть бетонную стену,
убиться о стену, прощать разлуки, измены,
он пишет: пожалуйста, не устраивай сцен.
я режу вены.
любовь, любовь, любовь, любовь, любовь,
любовь, любовь, любимый, люблю, любовь,
спасёт любовь, изменит его любовь,
моя любовь, любимый, люблю, любовь.
сколько мне лет? любовь, любовь, любовь.
моё имя – Мария, любовь, любовь, любовь,
пора умирать? люблю, любовь, любовь.
любовь.
лю-бовь.
люю-ю-бовь.
–
дьявол надеялся, что мы выгрызем
этот мир, выясняя, кому он и чей.
на мелкий сияющий шарик выгрузил
нас, масштабный десант сволочей.
были бы мы попроще, гораздо проще, чем есть.
годы не прополощут нашу гордыню, спесь,
ревность к чужому лучшему, моцартскому или царскому
набили оскому цацканьем,
с альтер эго,
а был очень крут разбег…
на голову давит попмон колпака шутовского,
мы тащим уставших нас по седому Тверскому,
и нас заметает снегом.
и тихо падает снег.
и хочется разбежаться – в белое навзничь и –
снежинки на лоб ложатся истинами азбучными
были бы мы попроще: не джазом, а колыбельной.
упрямо бредём на ощупь, глаза закрывают бельма.
продолжая мертветь, отдавая мечты под
снос, предавая кусочки памяти,
деревянные домики, сад и скамейку под яблоней –
всё под снос к своему стыду.
однотипные новостройки чужих идей на бетонном фундаменте
всё достраивают и достраивают пустоту.
пока ты не видишь света, ты не знаешь, что это – свет.
так сними же свою треуголку, и отстегни стилет.
у тебя не будет истинных поражений или побед,
их здесь нет.
нам давно не пятнадцать, мы не охотники за
удачей,
всё, что сказано нами, выпил, чокнувшись с микрофоном, Мистер Прямой Эфир,
счастлив не тот, кто умнее или богаче,
не тот, кто силён и сдержан, и никогда не плачет,
не тот, кто подставит вторую щёку, на удар не давая сдачи,
а тот, кто даёт себе больше права на этот мир.
кто даёт себе все права на этот чудесный мир.
кто я? старый пень, мальчик Эдичка, седой лицедей.
я всю жизнь учил людей ненавидеть других людей.
–
я доскажу упрямо, ночь на исходе
меня не заводит, мама, меня не заводит,
меня не заводит, пусть я – инфантильный нытик, игрок,
обычный парень, мама, оттрахавший жизнь поперёк,
меня отымел панк-рок,
достаю шнурок.
меня не заводит, мама, не выдерживаю вранья,
напор из гигантских шлангов, мама,
мама, это уже не я,
я мёртвый рокер, пшик, зажравшаяся свинья.
мне нечем больше играть и петь о свободе,
я слышу свои слова, в меня не заходит
ни одна из моих мелодий, мама,
меня не заводит.
полгода ору о смерти с закрытым ртом.
я мысленно бью терапевта стальным прутом,
мне страшно даже представить, что будет потом:
нас, импотентов, наших баб, перешитых уродин,
меня не заводит, мама, меня не заводит.
ты знаешь, мама, какой гремучий абсурд
слышать всё время: мы тебя любим, Курт.
я непригоден, мама, выжат, бесплоден,
меня не заводит, мама, меня не заводит.
Hello,
hello, hello, how low?
Hello, hello, hello, how low?
Hello, hello, hello,
how low?
Hello, hello, hello.