Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2017
Евгений Бесчастный родился в 1988 году в Севастополе,
с 1991 до 2017 г. Жил в Бресте, в настоящее время живёт в Санкт-Петербурге.
Публиковался в газетах «Заря», «Брестский курьер» и «Народная газета», в
журнале «Артикль», а также на интернет-порталах «Textura.by»,
«Сетевая словесность», «Litradio.by» и в виртуальном журнале «ЛітРАЖ».
В 2015 году вошёл в лонг-лист 13 Волошинского конкурса в номинации журнала «Урал» «На
звёздном дереве времён…» В 2015, 2016 и 2017 годах участвовал в Международном
поэтическом фестивале имени Михася Стрельцова «Вершы на асфальце» в Минске.
Автор поэтического сборника «Стой!» (Минск, «Кнігазбор»,
2017).
***
Есть такие дома:
на кухне бушуют супы,
в кладовой
соленья образуют хронологический ряд.
И детям, высовывающимся
с высоты,
мамы бдительные
не высовываться велят.
Есть такие дома.
Между ними протянут гамак
проводов. Всё
это толпится вдоль узкой реки,
как собрание
сочинений в n томах,
включая
расписки, заявления и черновики.
В этих домах
есть подвал, есть чердак,
и спрос
завсегдатаев у мест этих есть:
не выбрав одно,
но зная, что что-то не так,
роняют мятежный
пепел то там, то здесь.
Иногда я
протискиваюсь через такие дома,
словно сквозь
ушко игольное, сквозь их уют.
И заходится
гулом моя внутренняя тюрьма –
а потом поди
докажи себе, что ты не верблюд.
Просто есть на
свете вот такие дома:
беспокойная мама
пьёт ночью валокордин,
и читает отца
Дюма впечатлительный сын,
и задумчивый
папа листает сына Дюма.
***
День, который никогда не кончится:
мама с яблока срезает кожицу;
та, заплетаясь в шестёрки, восьмёрки, нули,
уже достаёт до земли.
Голое яблоко с уязвимой мякотью.
Тронь – и заплачет, жижею, кашицей, слякотью
станет. Увечное яблоко в синяках
тает в твоих руках.
В трепете тюля, в пляшущем кружев неводе,
гляди, загнездились зимние гуси-лебеди.
Последний солнечный заяц в закат слинял.
Я вгрызаюсь до самых семян.
Я твою сказку слушал. Теперь моя очередь.
Будет она небольшая: с утра на работу ведь.
Тебе – в детский сад, что за нашим окном.
Мне – стеречь этот дом.
Юркнувшим на пол скользким семечкам бронзовым
приклеиться предстоит к детским пяткам розовым,
чтобы по свету всему разносить без конца
часовые яблочные пояса.
Зелёными звёздами крон, одинокими пятнами
в сад безграничный, видишь, сходятся яблони
и от подземного семени тянутся в рост
до семечек неба, до звёзд.
Тянется, извивается тонкая кожица,
путается, но распутается, и сложатся
в одну прямую наши черты лица.
День, которому нет конца.
***
"Я — это ты. Ты — это я
На хрупком льду небытия."
Г. Иванов
так незаметно
уже полтора
года прошло мимо нас.
ты ли мне руку тогда подала,
или я тебя спас?…
помню: ночная
дорога домой.
не остановить, хоть убей,
ливень сомкнувшихся над головой
судорожных огней.
кто этот я и кто
эта ты,
живущие вновь у реки,
где входят в азарт от влекущей черты
на тающем льду рыбаки?
воды смыкаются
над головой,
лёд превращается в
свет,
потому что с тех пор, ангел мой,
времени больше нет.
кто эти мы, что признали
потом
в яблоневых садах
мост через реку и над мостом
небо в тугих проводах?
МУЖ
…а теперь
вечерами приходит усталый муж
и, разувшись без
помощи рук, стразу тенью – в душ,
её губ, как
трезвенник пригубив едва.
под салфеткой
вафельной стынет ему еда.
муж смывает с
себя камней перемолотых пыль,
словно скрыт под
ночною пыльцою цветной мотыль.
пыль смывает
серую, как эта серость сама,
из которой лепят
блочные эти дома.
…в одеяле, как
в тоге, стоят у окна, босиком,
и подолгу
молчат: у любви небогат лексикон.
угловатым корнем
трещинка со стекла
до луны до самой
в ночное небо ушла.
иногда она
смотрит, точно не узнаёт.
посмотри, вон,
звезда полетела. смотри сюда.
это не звезда
никакая, а самолёт.
да, я знаю. но
кажется, что звезда.
***
Стылая
осень от края до края,
дерево замерло у пруда.
То устремляясь, то замирая,
падает лист опалённый туда,
где отражение рыжих развалин
кроны в колеблющейся черноте.
Безгрешный бросает в грешника камень –
и только круги по воде.
***
Я был
яблоком,
падал лицом в траву,
где владел двоими простой грех земной.
Золотой сердцевиной я чувствовал, что оживу.
И я впитывал всё, что когда-нибудь станет мной:
и запущенный
сад, что я посажу и срублю,
и лицо, в которое выговорю "люблю";
и тех, кто со мною будет одних кровей,
тех, что меня оставят лежать в траве.