Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2017
Вадим Месяц.
Поэт, прозаик, издатель. Руководитель проекта «Русский Гулливер».
ВОРОНЫ
–
И всё-таки мой любимый артист – Рыбников, – повторил Сергей, скатываясь с горы
гравия, через которую они решили перелезть, чтобы сократить дорогу. – Рыбников.
Он самый. Только вот не помню, как его зовут.
Сыпучий
шум заглушал его голос, и Тимур не отвечал на его вопросы, пока они не
спустились на землю. Он вытер губы рукавом пиджака, вышвырнул несколько мелких
камушков из кармана.
–
Слушай, а почему твоя мать не дала мне? – спросил он то, о чём думал всю
дорогу. – Мы так не договаривались, ёлки-моталки.
Сергей
грустно ухмыльнулся, пожал плечами:
–
Женщины – странные существа. Никогда не поймёшь, что от них ждать. Они, как
говорится, люди с другой планеты.
Тимур
насупился и зло посмотрел на приятеля.
–
Может, надо было купить другого вина? Может быть, шампанского? Почему ты не
сказал, ёлки-моталки? Ведь ты должен знать вкусы своей матери. Ты живёшь с нею
всю жизнь. До сих пор не знаешь, какое вино она любит? Может быть, ты нарочно
подставил меня? – он начинал распаляться.
Расположением
у женщин он обычно пользовался, а тут –облом.
–
Не расстраивайся, – попробовал успокоить его Серёга. – Я поговорю с ней. Может,
у неё болела голова. Может, женские дела.
–
Всё это бабьи уловки, – отрезал Тимур.
–
Это матушка-природа, – сказал Сергей успокаивающим тоном. – Иногда женщина просто
не может. Ей больно. Стыдно. Религия не позволяет.
–
Какая ещё религия? – насторожился Тимур. – Она сектантка? Мы так не договаривались,
ёлки-моталки. Я вообще член партии с 1938-го года.
–
На зоне приняли что ли? – покосился на него Сергей. – За примерное поведение?
Ты случаем не стукачок?
Это
предположение окончательно вывело Тимура из себя. Он набросился на Сергея,
схватил за обшлага телогрейки и повалил обратно на гравийную крошку. Тот
извернулся и с треском хлопнул его обеими ладонями по вискам. Тимур поднялся и
обиженно сплюнул.
–
Всё, тема закрыта, – сказал Сергей поднимаясь. – Я политикой не интересуюсь.И, вообще, лучше книги читать. Книга –лучший
друг, – он призадумался. – Ты книги читаешь?
Тимур
удивлённо уставился на него, словно не понял вопроса.
–
Читаю иногда.
–
В книгах много чего есть. Там тебе объяснят, как к женщине подойти, какую шутку
пошутить, на какой пригласить танец.
–
У вас патефона всё равно нет. Вы же нищие. Точно. Нищие. Как я сразу не допёр.
Сергей
лукаво посмотрел на дружка, но оправдываться не стал.
–
Ты что думаешь, если незамужняя, то сразу в постель? Может, у тебя изо рта
воняет? Может, ты в баню не ходил месяц.
–
Ну и что?
–
Какая же баба захочет спать с вонючим мужиком? Ей это будет
неприятно. Да и тебе должно быть неприятно.
–
Я привыкаю к запахам, – пробурчал Тимур. – Не замечаю их, ёлки-моталки.
–
А женщины замечают. Я вот спрошу у матери, заметила ли она от тебя какой-нибудь
запах.
Они
вышли к железнодорожной насыпи и пошли в сторону посёлка,
продолжая сбивчивый разговор. Поздоровались со знакомым стариком-стрелочником,
который попросил у них папиросу.
–
Курить – здоровью вредить, – весело отозвался Тимур.
–
Умные все стали, – пробормотал старик, – только вот поговорить не с кем.
На
рельсах сидело множество ворон. Обычно они собираются, если находят
какую-нибудь добычу: собаку или кошку, попавших под
поезд. Но сегодня они распределились вдоль железнодорожных путей на одинаковом
расстоянии друг ото друга, словно выполняли какой-то
танец или ритуал.
Ребята
поначалу не обращали на них внимания, обсуждая случившееся.
–
Ты петь умеешь? – спросил Сергей в поисках правильного решения.
–
Что петь?
–
Ну песни петь. «Когда весна придёт
не знаю, пройдут дожди, сойдут снега, но ты мне улица родная…». Знаешь?
–
Это из кинофильма какого-то, – догадался Тимур. – Что я артист тебе, что ли?
Что ты мне мозги пудришь? Ты обещал мне сделать твою мать, говорил молодая, вот
и сделай.
–
Вот я и делаю, – сказал Сергей. – Стараюсь, объясняю.
–
Ты не объясняй, козёл, а сделай, – огрызнулся Тимур. – А то знаешь, как бывает?
Был ты – и нет тебя, ёлки-моталки.
–
Ты вообще петь не умеешь?
Тимур
выплюнул окурок «Беломора» из обветренного рта и проблеял:
–
Вот кто-то с горочки спустился, наверно милый мой идет! – и тут же замолчал,
искоса глянув на Сергея.
–
На нём защитна гимнастёрка, – продолжил Сергей. – Ну давай, давай.
–
Не буду я петь, – сказал Тимур. – Если бы водки выпил, то спел бы. А так не
буду. Нет настроения.
–
Так давай выпьем.
–
На твои выпьешь, – процедил он сквозь зубы. – Я вообще
не понимаю, как ты ещё не сдох с голода. Побираешься
что ли?
–
Бывает, и побираюсь, – мрачно сказал Сергей. – Даже интересно. Общаюсь с
людьми.
Он
помолчал, напевая что-то себе под нос:
–
Но мне повезёт. Обязательно когда-нибудь повезёт.
Тимур
недобро рассмеялся.
–
Слышал я эти песни, ёлки-моталки. И не только от тебя. Может быть, ты и в бога
веришь? Молишься, чтоб помог тебе боженька?
–
Случается – и молюсь. Что в этом такого? Человек предполагает, а господь
располагает.
Несмотря
на то, что они шли довольно близко к насыпи, вороны не боялись их. Сидели на
рельсах, как заговорённые.
Тимур
и Сергей поднялись на виадук, ведущий к посёлку. Остановились посередине
полюбоваться осенними видами. Леса прели в золотистой дымке, в низинах
осторожно поднимался туман.
–
Я грибы собираю, – сказал Сергей. – Знаю места. Я отсюда родом. Не то, что ты,
залётный.
–
Нашёл, чем гордиться, – хмыкнул Тимур. – Если бы не статья, то ноги бы моей
здесь не было. Ни магазина нормального, ни баб. Что за дыра…
Вдалеке
послышался гудок паровоза. Товарняк приближался к станции, хотя здесь не
останавливался. Здесь вообще не останавливались поезда.
Вороны
на приближение состава не реагировали. Так и продолжали сидеть на рельсах, не
шелохнувшись. Вскоре головной состав пошёл прямо по ним, разбрасывая в стороны
кровавые клочья и перья.
Ребята
не обращали на них внимания, погружённые в свои размышления.
–
Когда ты мать свою мне притаранишь? – спросил Тимур.
– Я к ней больше не пойду, ёлки-моталки. Она меня сегодня обидела.
–
Ты что? – удивился Сергей. – Мы так с тобой не договаривались!
–
Как ты, сучонок, долг мне отдавать будешь? – заорал
на него Тимур в грохоте подходящего локомотива.
–
Да никак, – сказал Сергей. – Сейчас скину тебя под поезд и домой пойду.
Товарняк
продолжал своё движение, не замедляя хода у выселок.
Вороны с хрустом разваливались под его колёсами, принимая бессмысленную
мученическую смерть. Насыпь была завалена их крыльями вперемешку с осенней
листвой и придорожным мусором.
Поезд
давно прошёл, но они продолжали стоять на мосту, не зная, что делать дальше.
ЗАХАРОВЫ.
ЭЙФОРИЯ
Захаров
приехал на хутор ночью на мопеде, с ружьём. Стрелял по чердаку заброшенного
амбара, где два года назад повесилась его жена. Извёл все патроны. Когда
попытался пристрелить приблудную собаку, пришедшую на
шум, карабин дал осечку. Захаров погонял за ней на мопеде, не догнал и на
рассвете свинтил с Васильевского хутора в облаке пыли. После его посещения
здесь стало заметно меньше комаров. Дед-пасечник пришёл сообщить об этом, как о
чуде.
– Дурных даже комары боятся. Вот для чего дурные
нужны.
–
Не дурной он, а несчастный человек, – замолвила за полковника слово тётя Лида.
– Если бы у вас умерла жена, оставив пятерых детей, вы бы не только комаров
потравили. Вы бы всех жаб извели.
Для
этого поступка Захаров вызревал два года. То, что он запойно пил, было
общеизвестно. Если бы два года воздерживался, а потом начудачил, то другое
дело. Он квасил постоянно: значит, всё это время переживал. От его переживаний
взгрустнула вся округа и вспомнила славную женщину Пелагею, отдавшую душу богу
на чердаке.
У
неё было пять детей. И всех рожать. И кормить. И воспитывать. Тут с ума с одним
сойти можно, а у неё – целых пять. Утомилась от материнства, все мозги свои
вложила в детей. Вот они у неё и вытекли.
На
следующую ночь Захаров приехал опять. На этот раз с гораздо
большим боекомплектом. Устроил грохот. Мочил и строчил. Стрелял он
хорошо, даже не прицеливался. Жажды разрушения не имел. Стрелял в открытое
чердачное окно, постройку не калечил. Он мог насмотреться американских кино и
воевать с привидениями, но был не из этих. Он пытался убить свою обиду. Стрелял
прямо с седла мопеда. То ли ковбойская удаль в этом была, то ли ленился
слазить. Страсти в нём не было. Страстной была кучность его стрельбы,
производящей ужасный шум по всему миру. К хулиганству Захаров не прикипел, кайфа в нарушении порядка не испытывал.
Пасечник
Витя подошёл к нему, узнать что случилось. Зачем опять такие звуки? Что хотим
получить? Захаров поначалу не узнал его, увлечённый огневым метанием, а когда
узнал, сказал:
–
Не знаю, Витя. Что-то нашло.
–
Как, Палыч, нашло? Они же ментов могут вызвать.
–
Административное правонарушение, – сказал полковник. – Разрешение у меня есть.
Я охочусь. Загнал рысь на чердак. У меня Яшка недавно видел в бане рысь.
Пасечник
ему не поверил. Подошёл с историей про сгинувших от его стрельбы комаров, но
символически получил прикладом по плечу.
Захаров
стрелял. Увидел ли сон, получил совет священника – неизвестно. Чёрное отверстие
чердака над амбаром, где когда-то нашли его перекошенную бабу, не давало ему
покоя. Будто там скопилось всё средоточие зла, изменившее его судьбу. Отчаяние
вело его. Сильный человек, он не мог понять на кого направить свою злобу,
отомстить за несправедливость. Баба висела в этом проёме, и всё ей теперь было
пофиг.
После
смерти Пелагеи детей он раздал по приютам. Себе оставил старшего – Якова. Они
жили и молча помогали друг другу. Навещали остальных мальчиков. Говорили за
жизнь, ходили в баню. Потом Захаров понял, что нужно что-то делать. Что тянуть
бессмысленную лямку и молчать нельзя. Он сходил в прокуратуру, выяснить в
очередной раз обстоятельства гибели Пелагеи. Друзья-менты пожимали плечами.
Дело закрыто. Суицид. Всё на совести потерпевшей. Ни ответа, ни привета.
Захаров
решил стрелять в совесть Пелагеи. Он приехал в третий раз ровно в полночь.
Высморкался. Передёрнул затвор. Из черноты проёма показался какой-то парень в
майке-безрукавке. Он вылез из окошка чердака всем телом и стал показывать себя,
якобы беззаботно болтая ногами.
–
Уйди, – сказал Захаров и выстрелил четыре раза в воздух.
–
Дядя Матвей?
–
Чё?
–
Я с девушкой.
Захаров
слез с мопеда, приставил лестницу, лежащую на земле, и поднялся на чердак.
После смерти супруги он никогда сюда не поднимался.
–
Трахаетесь? – неодобрительно
спросил он, продравшись в узкое чердачное окно. Последний раз он был здесь на
опознании трупа.
–
Как вы могли подумать, Матвей Петрович. Читаем книгу.
Захаров
посмотрел на парня с презрением. Его девушка, нежное субтильное существо,
сидела в глубине помещения и лепила руками шарики из стекловаты.
–
Сколько вам лет? – спросил Захаров. – Уходите отсюда.
Захаров
взвёл курок «Сайги» и выстрелил по крестовой балке. Пуля застряла в ней, потом
отлипла и упала в эмалированный таз стоящий на полу.
Следующей
ночью у амбара никого не было. Захаров ждал ментов и
не увидев их, подумал, что они где-то затаились. Он спешился с мопеда, повесил
винтовку на руль и прошёлся по дорожке от пасеки до амбара.
–
Она очень любила купаться, – услышал он за спиной спокойный молодой голос. – Я
поехал с ней за компанию.
Захаров
обернулся и увидел высокого парня с бородой, похожего на тех, которых он видел
в телепрограммах. Ни хорошего, ни плохого в них нет.
Обаятельные, обстоятельные. Такие живут в новостройках у
реки.
Хлопец попытался
объяснить ситуацию.
–
Вы были в командировке. Она зашла к нам с сестрой выпить. Ей нравилось
выпивать, когда вас не было. Она скромная, но устала от скромности.
–
Ей было трудно, – согласился Захаров. – К тому же дети. Куда она дела детей?
Меня же не было дома.
Парень
поравнялся с ним и стало заметно, что он выше Захарова
на голову.
–
Откуда я знаю? Я ваших детей никогда не видел. Я знал, что они есть, но Пелагея
о них почти не говорила. Она говорила, что любит их. И я любил их. Она говорила, что любит меня. Я не верил, но,
согласитесь, приятно. Теперь стало понятно, что она не шутила.
Полковник
начал что-то понимать и побрёл к мопеду, где оставил свое стрелковое оружие.
Мельтешение комаров усиливалось. Сегодня они стали вялыми и кружили лишь для
того, чтобы мешать людям дышать.
–
Она ведь научный сотрудник? Институт Химии сплавов. У нас нашлись общие
знакомые. Общие темы. Мы и говорили в основном о науке.
Захаров
тяжело дышал. Ему нравилось, что Пелагея была умной. И друг её был приятный,
воспитанный. Такие нравятся в обществе. Тот брёл
следом за полковником в своих белых кедах, виновато понурив голову.
–
Она пришла в гости в коротком халате, что я не мог на неё не смотреть. А потом
предложила поехать купаться. Говорит, я знаю места. Мне было интересно. У меня
«шестёрка», застряли. Грязь. Пошли к озеру пешком. Пелагаея купалась
голой. Потом подошла и спросила «у тебя есть презервативы»? У меня не было, но
у нас начались отношения.
Полковник
мечтательно слушал «ботаника», курил одну за другой.
–
Я старался не смотреть на неv голую, – сказал парень, – хотя она была очень красивой. – Я
воздерживался. Ну и машина застряла. Мы вытолкали её вдвоvм. Перепачкались.
–
Ну и потом что? – спросил Захаров спокойно.
–
Пошли мыться в озеро. Она попросила отвезти её в бар. Я не мог пить, потому что
за рулём. Она недавно бросила курить и всё время
просила, чтоб я курил на неё. Так и говорила «кури на меня». Потом попросила
отвезти её к институту и трахнуть в автомобиле около
проходной. Потом – у здания администрации города. Большую часть времени мы
провели у вас перед домом. Она не отпускала меня и требовала любви. Я старался.
А как ещё может вести себя мужчина в такой ситуации? Часа через два я отвел её
домой к детям. Все спали. У вас суровые гантели. Я запнулся об одну из них.
Они
дошли до амбара, где Захаров оставил свой мопед. Полковник передал винтовку
парню:
–
Дальше можешь не рассказывать. Это ваше место? Здесь тоже трахались?
Парень
вежливо передал оружие Захарову.
–
Мы, Матвей Егорович, везде трахались.
У вашей жены была безумная фантазия. Я никогда не встречу такую женщину. Убейте
меня.
Захаров
не мог успокоиться:
–
Стреляй, пацан! Возьми оружие. Стреляй в её глупость,
в её поступок, в её любовь. В детей её стреляй! Видишь это окно на чердаке?
–
Сам стреляй, – сказал парень и сгорбившись пошёл в
сторону новостроек у реки.
За
лесом взлетали фейерверки очередного новоселья. И мошкара от усталости падала в
траву.