Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2017
Маргарита Шарапова родилась 15 апреля 1962 года в Москве. Окончила
художественную школу, занималась в театральной студии. После окончания средней
школы и технического училища (машинистка со знанием стенографии) работала
служащей в Зоопарке, ассистентом в Цирке на сцене, Союзгосцирке,
машинисткой на Центральном телеграфе, лаборантом в Институте экспериментальной
ветеринарии, дежурной в плавательном бассейне Москва, бутафором-декоратором,
помощником режиссёра на киностудии Мосфильм, там же корреспондентом
многотиражной газеты Новости Мосфильма. В 1989 году поступила на сценарый факультет ВГИК, закончила в 1994 году. Параллельно
поступила в Литературный институт (мастерская прозы) в 1991, закончила в 1996
году. Во время учёбы работала садовником в Литературном институте. Публиковалась
в различных газетах и журналах, автор нескольких книг прозы. Член Союза
писателей Москвы. С 2013 года живёт в Лиссабоне (Португалия). Работает в интернациональном
театре. Занимается переводами (португальский язык).
ТРИ
САРДИНКИ
Каждое утро Сеньор Гонсалу
(Sr. Gonçalo)отправлялся удить рыбу на пирс возле моста 25 апреля (ponte 25 deabril).
Я,
возвращаясь на велосипеде от тренажёрной площадки, частенько останавливалась
возле рыбака.
–
Доброе утро, сеньор Гонсалу, как улов?
Пожилой
мужчина улыбался щербатым ртом с единственным коричневым зубом, похожем на сталактит в пещере, поправлял чёрным от червей
пальцем очки, с подклеенными изолентой дужками, снимал крышку с пластикового
ведра: серебрилась влажная чешуя.
– Пять сардин для ресторана дона Педро
(D.
Pedro), парочка в закусочную «Логово улиток» (TocadosCaracóis), и три сардинки для
доны Мафалды (D. Mafalda)…
Произнося
последнее имя, сеньор Гонсалу заметно смущался.
Вся
округа знала, что старик давно и безнадёжно влюблён в хозяйку небольшого кафе в
одном из тихих переулков СантуАмару (SantoAmaro). Крепко сбитая приземистая женщина с громким
голосом и оглушительным смехом обожала шляпки с цветочно-ягодными композициями,
меняла их ежедневно, кажется, ни разу не повторяя. Кумушки сплетничали, что она
всего лишь перекомпонует единственный букетик, то
выдёргивая из него тряпичную клубничку, то вставляя пластиковую ромашку, то
добавляя гроздь искусственного винограда, либо втыкая свежесрезанные розочку,
или страстоцвет. Дона Мафалда фыркала: «Завистливые
свиристелки!» Впрочем, в лицо женщины исключительно улыбались и чмокались в
щёчки, что не являлось неискренним, поскольку знались с детства, и вся жизнь
прошла бок о бок.
Столоваться
в заведение доны Мафалды приходило много народу, но сардины-гриль на обед постоянно заказывали лишь адвокат ПедруПиреш (advogadoPedroPires),
почтальон Родригу (Rodrigo)
и достопочтенная Мария ЖоауЛижбоа (Maria JoãoLisboa), поэтому
рестораторша в обязательном порядке покупала
ежедневно три свежих сардины.
Сделка
происходила у входа возле закопчённой барбекюшницы.
–
Мелкие, как штучка моего первого мужа, – кричала
женщина на всю улицу.
В другой раз из под цветочной шляпки
гремело:
–
Жирные обрубки, как пальцы моего второго мужа!
Или:
–
Кривые, будто нос моего третьего!
В
общем, она никогда не оказывалась довольна, хотя сеньор Гонсалу
отбирал лучшие экземпляры. Удильщик не возмущался, лишь виновато вздыхал,
разводил руками и пожимал плечами, бормоча, что завтра постарается выловить
рыбок получше.
И
так происходило из года в год: зимой, весной, летом и осенью, в дождь и жару. И
показалось невероятным, когда однажды в июльский четверг сеньор Гонсалу вдруг не явился.
Рестораторша выкрикивала
ругательства, поворачивая клумбу на голове во все стороны улицы. Впервые
адвокат ПедруПиреш, почтальон Родригу
и достопочтенная Мария ЖоауЛижбоа ели на обед треску,
всегда хранившуюся на складе кафешки в вяленом виде.
На
следующее утро я проехала на велосипеде по набережной от доков СантуАмару до Алжеша (Algés), но сеньора Гонсалу
не обнаружила. Один рыбак сказал мне, что старика утащили инопланетяне, но я
позволила себе усомниться в правдивости сообщения, хотя говоривший имел очень
респектабельные усы.
Позже
выяснилась страшная правда: сеньора Гонсалу разбил
инсульт. Трагедия случилась у перекрёстка под светофором, где
сеньор Гонсалу повстречался с сеньором Жоау (Sr. João), и остановился, чтобы похвастаться свежей
рыбой.
Сеньор
Гонсалу ежедневно встречал сеньора Жоау в одном и том же месте, и всегда гордился пойманными
сардинами. Но в роковой июльский четверг, едва произнёс заветную фразу, как
исказился лицом, руки опали плетьми, а тело осело на тротуар.
Сеньор
Жоау не запаниковал, позвонил по номеру 112. Медики
отвезли пострадавшего в больницу. Сардины сеньор Жоау
отнёс к себе домой, поскольку сеньор Гонсалу жил
одиноко.
Я
хотела сообщить печальное известие доне Мафалде, но, зайдя в кафе, сразу же поняла, что та в курсе.
Впервые женщина забыла надеть шляпку и хмурилась.
Как
раз некий рыбак принёс ей сардины. Хозяйка кафе посмотрела на них с
отвращением, заявив раздосадованно:
–
Разве это сардины?! Вот Гонсалу приносил королевские
сардины!
И
огромная слеза покатилась по её щеке.
С
тех пор дону Мафалду словно подменили. Она больше не
смеялась, даже не улыбалась, и перестала носить шляпки. Сидела сумрачная и растрёпанная за стойкой, недружелюбно взирая на
посетителей. Обслугой занимались многочисленные внуки и очередной супруг
женщины. А подружки перешёптывались, что она безумно любила Гонсалу
с юных лет, но замуж из врождённого чувства противоречия выходила за других.
В
первый день августа сеньор Гонсалу очнулся из комы и
попытался произнести "три сардинки", но не смог. Не только язык
отказывался слушаться, полностью не двигались левые нога и рука, а с правой
стороны едва шевелились пальцы.
В
этот день дона Мафалда впервые за много дней слегка
улыбнулась и покосилась на вешалку в глубине кафе, где висели её любимые
шляпки.
Через
месяц сеньора Гонсалу перевели в социальный дом на
улице Крузайру (Larna R. deCruzeiro). Медсестра Ана Мария Рамуш (enfermeiraAna Maria Ramos) по три раза на день
заходила к доне Мафалде на
бесплатную чашечку кофе.
–
Он всё время мычит.
–
Мычит?
–
Мычит.
–
Ему больно! – схватилась за объемистые груди дона Мафалда.
–
Нет, пытается что-то сказать.
–
Что?
–
Не знаю.
–
А как именно мычит?
–
Ма...му… мыыыы… – очень артистично
изобразила медсестра.
Дону
Мафалду озарило:
–
Он хочет ловить рыбу для меня!
–
Пф!!! – и медсестра расписала будущее сеньора Гонсалу: ковыляния от койки до унитаза, и никакой рыбалки.
Дона
Мафалда вдруг оскорбилась и попросила уплатить
пятьдесят сентимушей за кофе. Ана
Мария Рамуш тоже обиделась, но заплатила.
В этот вечер досталось и восьмому по
счёту супругу доны Мафалды дону Карлушу (D. Carlos).
–
Нет от тебя никакого проку, только играешь в шахматы и смотришь футбол!
Дон
Карлуш и впрямь любил поиграть с посетителями в шахматы, а уж
какой португалец не любит футбол! Но всё же он не был бездельником, недавно
даже покрасил ржавый гвоздь в туалете, на котором висела катушка с рулоном бумаги.
И
именно дон Карлуш подал идею: сеньору Гонсалу нужна
инвалидная коляска. А внук доны Мафалды довёл идею до
гениальности: коляска должна быть электронной с сенсорным управлением. И охотно
растолковал: сенсоры – это примерно как телефон без кнопок. И все согласились,
что именно сенсорно управляемая коляска идеальна, только вот рыбак слишком
беден и не сможет её купить. И тогда дона Мафалда
водрузила шляпку с букетом на голову и громогласно объявила:
–
У Гонсалу будет самая лучшая коляска!
Все
притихли.
–
Я куплю её!
И
публика одобрительно зароптала, лишь дон Карлуш непроизвольно задёргал веками.
–
Мы все купим её! – с ещё большим пылом заявила рестораторша.
На
лицах посетителей появилась растерянность, а дон Карлуш немного повеселел.
–
Надо организовать лотерею! – заключила дона Мафалда.
И присутствующие радостно загалдели.
Постановили,
что каждый принесёт из дома какой-то достойный предмет, а в следующую субботу
состоится грандиозный розыгрыш призов.
Новость
стремительно разнеслась по округе. Все только и судачили
про лотерею: на рынке, у церкви, в супермаркете, поликлинике. Внуки доны Мафалды обежали все улочки и переулки, распихали
листовки в каждый почтовый ящик, обклеили все фонарные столбы и даже борта
старенького трамвая № 18, трюхавшего до кладбища прихода Ажуда
(CemitériodaAjuda).
К
субботе кафе доны Мафалды походило на сувенирный
бутик в сочетании с антикварной лавкой и магазином бытовой техники. Возле
порога припарковались более крупные призы: парочка велосипедов, мопед, и слегка
ржавый автомобиль покойного деда адвоката ПедруПиреша.
Билеты распространялись всю неделю, стоили от одного евро (для детей) до
пятидесяти (для адвоката ПедруПиреша). По сияющему
лицу доны Мафалды и великолепной клумбе на её голове
следовал очевидный вывод, что все лотерейные билеты проданы.
В
субботу переулок, где располагалось кафе доны Мафалды,
заполонил празднично разодетый народ. Редкий транспорт сворачивал в объезд. В
толпе носились перевозбуждённые дети. Взрослые азартно обсуждали
кто бы чего хотел выиграть.
В
полдень лотерея началась. Внуки доны Мафалды вынесли
на порог большую корзину со свёрнутыми разноцветными бумажками. Самый младший
доставал по одной бумажке из кучи, передавал среднему, тот разворачивал и
подавал старшему, а уж он помпезно вручал бабушке, а та оглашала пространство
зычным вскриком:
–
Сто семьдесят семь! Электрический чайник!
–
Восемнадцать! Китайская ваза!
–
Триста пятьдесят! Африканская маска!
Дона
Беатриж (Beatriz)со слезами
счастья на глазах несла домой швейную машинку, о которой мечтала всю жизнь, но
никак не могла собраться купить.
Сеньор
Габриэл (Gabriel) выиграл
попугая какаду и хихикал, что наконец его болтливой
жёнушке будет с кем потрещать.
Доктор
Гуштаву (Gustavo) получил
манекен и остался доволен: теперь он мог демонстрировать студентам расположение
внутренних органов не на себе.
Малышу
Алфонсу (Alfonso) досталось
великолепное помповое ружьё, с которым игрался будучи
ребёнком мясник сеньор Родригу (Rodrigo).
Под
финал подъехал сеньор Безоуру (Besouro)
на мотороллере-грузовичке: в кузове торжественно возвышалась модернизированная
инвалидная коляска. Собравшиеся зааплодировали, а дона Мафалдарасчувствованно
натянула на лицо шляпку, плечи её сотряслись.
Спустя
пару недель сеньор Гонсалу повстречался мне на
набережной: сидел в колеснице с удочкой, воткнутой в приспособление на
боковине. С гордостью продемонстрировал, как ловко может управлять сложной
электроникой.
Я
оттопырила большой палец.
–
Теперь-то дона Мафалда
наконец довольна сардинами?
В
ответ сеньор Гонсалу усмехнулся, обнажая
единственный зуб и помотал головой.
Действительно,
как-то проходя мимо кафе доны Мафалды
я вняла присное:
–
Ох, и тощие сардинки! Как мой пятый муж!
НЕ
МЕЧТАТЬ!
Даже
в сезон дождей нараспашку окна и дверь в гладильне (engomadoria)
сеньоры Esmeralda (Изумруд) на углу переулка JoãoAlves и улицы Cruzeiro.
Наверное, чтобы горячие утюжные пары протягивал сквознячок.
Переулок
под откос и окошки первого этажа высоко, только доносится отрывистое шипение
утюгов. А в дверной проём можно увидеть саму сеньору Эсмеральду – приятную
женщину почтенных лет с неизменным утюгом в руках. Вокруг конечностями роботов
свисают разнокалиберные утюги, с которыми она ловко управляется: отпускает
один, и он мягко воспаряет, не глядя ловит другой и продолжает усердно наглаживать
бесчисленные пододеяльники, рубашки и брюки.
Сеньора
Эсмеральда за работой с раннего утра и до поздней ночи. Лишь однажды она
заперла дверь в неурочный час, и повесила записку: «Ушла в больницу».
Я
спросила в соседней кофейне "A Sandrinha",
что случилось с трудолюбивой гладильщицей. Никто из посетителей толком не знал,
но каждый высказывал собственные предположения, и вскоре весь квартал судачил о происшествии. Сеньор Besouro
(Жук), с трубочками аспиратора в носу, подкативший на дребезжащем стареньком
мотороллере-грузовичке (motodecarga), сообщил, что
сеньора Эсмеральда обожгла кончик мизинца. Небывалое событие, поскольку уж
она-то умела обращаться с горячими утюгами подобно цирковому жонглёру. Но
ничего катострофичного, и уже через час гладильщица возвратилась,
и вновь открыла мастерскую.
И
всяк нашёл, что отнести на поглажку, дабы лично
посмотреть на перебинтованный мизинец женщины, узнать в подробностях, как
произошло травмирование, заодно поинтересоваться не
разродилась ли ещё медсестра Ана Мария Сильва,
обрабатывающая пораненный палец, мельком коснуться жития-бытия всех соседей, а
также обсудить увиденные по телевизору новости других регионов Португалии.
Напротив
входа в гладильню – утопающая в цветах стена богадельни: из соцветий донёсся
звонкий голосок сто двухлетней доны Риты, живо поинтересовавшейся здоровьем
сеньоры Эсмеральды.
–
Дона Рита, как ваши дела? – прокричала в ответ сеньора Эсмеральда.
–
Что-то в ухе с утра свербит, – посетовала дона Рита, –
наверное, надо скушать персик.
Я
давно перестала гладить вещи, и извечно носила пожамканные
футболки и шорты, а спала на жёванных простынях, при
этом не испытывая дискомфорта. Но тоже решила навестить сеньору Эсмеральду.
Откопала среди вещей красивую блузку, сберегаемую для особого случая, ни разу
не надёванную, но тем не менее помятую.
Дона
Эсмеральда как обычно что-то энергично гладила, лишь иногда посматривая поверх
очков на внучку лет семи, танцующую в солнечных лучах посреди помещения. Я ни
разу не была внутри гладильни: стены декорированы антикварными утюгами,
картинами с изображением процесса утюжки, а также фотографиями самой сеньоры
Эсмеральды в различные периоды жизни, но постоянно с утюгом, словно он являлся
частью её кисти. С фотографий взирали и другие люди, утюжащие вещи.
–
Это наша семья, мы уже триста лет занимаемся глажкой, – гордо сообщила сеньора
Эсмеральда.
Я
положила блузку на стойку и стала рассматривать фотографии. Тихо играла музыка
из радиоприёмника, кружилась и напевала девочка. Боковым зрением я уловила, что
танец крошки волшебен, она настолько грациозна, и так тонко чувствует мелодию,
словно музыка рождается из её хрупкого тельца.
–
Хочу быть балериной, – произнесла малышка. И вдруг сеньора Эсмеральда
раздражённо выключила радио, и сварливо сказала: – Не мечтай!
Девочка
сникла. В больших карих глазах, опушённых густыми длинными ресницами,
заблестели слёзки.
–
Вот тебе утюжок, – достала из-под стойки игрушечный утюг сеньора Эсмеральда. – Играй!
Девочка набычившись
подошла к бабушке, взяла красочный пластмассовый утюг, с ненавистью посмотрела
на него, казалось, сейчас швырнёт, но сдержалась под суровым взглядом поверх
очков, и начала уныло изображать глажку. Сеньора Эсмеральда умильно
заулыбалась.
–
Отдайте внучку в балетную школу, у неё дар.
–
Нет. Она будет гладильщицей, как и все женщины в нашем роду.
–
Но вдруг у неё иная судьба. Зачем губить мечту?
–
Я в детстве мечтала стать астрономом. Но мама сказала, не мечтай, бери утюг и
помогай нам с бабушкой гладить. И я глажу с семи лет. Теперь мне шестьдесят
пять. Когда-то прапрабабушка брала глажку на дом, они с прапрадедом с трудом
накопили на крошечную гладильню. А в следующем поколении у нас уже было две
больших гладильни, а сейчас четыре по всему приходу Ajuda.
Так что, не надо мечтать! Глажка – это то, что всегда будет нужно людям.
Я
вздохнула, оставила блузку на поглажку, взяла
квитанцию, улыбнулась и ушла, попрощавшись до завтра. Меня провожали грустные
глаза девочки с игрушечным утюжком, жизнь которой уже была предрешена.
Вечером
я сидела на лавочке в скверике miradouro, глядела в даль на проплывающий над черепичными крышами громадный
океанский лайнер, на летающих кругами в заходящем солнце голубей сеньора Antonio, и мысли тоже взмывали, превращаясь в сладкие
мечты, большинство из которых никогда не осуществятся.
А
может быть, не следовало себе позволять пустые грёзы? Зачем я работала то в
зоопарке, то в цирке, то в бассейне, то на киностудии, то в лаборатории, то на
телеграфе, а потом тратила время на два эфимерных
ВУЗа? Для чего металась по городам и странам, чего искала, что нашла? Какого
чёрта я тут делаю на краю чужой земли у океана?
Лучше
бы после школы поступила в какой-нибудь швейный техникум, или, например,
выучилась на мастера по ремонту часов, и всю бы жизнь спокойно просидела в
маленькой мастерской. Невероятная тоска охватила душу от унылой жизни, привидившейся мне.
Незаметно
стемнело. Шелестели невидимые оливковые деревья, но казалось, шепчутся яркие звёзды
в чёрном небе. Откуда-то низко летел самолёт в аэропорт Лиссабона: кто там
внутри, с какой целью перемещаться… Эх, всегда подобные никчёмные вопросы
понапрасну волновали меня!
Шорхнула мимо лица
летучая мышь, пронеслась над фиговым деревом и скрылась в разбитом окне
заброшенного дома. На крыше, возле покосившегося флюгера с петушком, заметила
фигуру с подзорной трубой, устремлённой в звёздное небо. Фигура показалась
смутно знакомой, но невероятно, чтобы это была сеньора Эсмеральда, а именно она
причудилась мне.
Приблизившись
к заброшенному дому, из окон которого сигали туда-сюда летучие мыши,
присмотрелась к человеку на черепице… никаких сомнений – многоуважаемая
сеньора Эсмеральда словно мальчишка сидела на каминной
трубе и, не замечая ничего вокруг, пялилась в телескоп на звёзды. Я не стала
окликать её. И тихонечко удалилась по переулку JoãoAlves
к своему дому: сердце колотилось, но вовсе не оттого, что переулок слишком
круто поднимается к улице Cruzeiro, а от бестолковой
мечтательной радости.