Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2017
Ганна
Шевченко – пишет стихи,
прозу. Родилась в городе Енакиево Донецкой области, Украина. По профессии –
бухгалтер, финансовый менеджер. Публиковалась в журналах «Арион»,
«Дружба народов», «Интерпоэзия», «Новая Юность»,
«Октябрь», «Сибирские огни» и других изданиях, а также в сборниках и антологиях
поэзии и короткой прозы. Лауреат международного драматургического конкурса
«Свободный театр» (Минск) и премии Gabo Prize Winners (Великобритания) за
переводные стихи, финалист поэтической премии «Московский счёт». Автор книг «Подъёмные краны» (2009), «Домохозяйкинблюз» (2012), «Обитатель перекрёстка» (2015),
«Форточка, ветер» (2017). Член Союза писателей Москвы.
ИЗ ЦИКЛА РАССКАЗОВ «БУГРЫ»
БЛОК-ПОСТ
Нос Альберта своей формой напоминал
профиль горы, у подножия которой стоял его дом. Вернее, не его, а матери, но в
последние годы он жил там один, значит можно сказать, что это его дом. Мать ещё в девяностые, когда
на шахтах перестали платить зарплату, уехала в Москву на заработки, потом она
забрала и мужа, отчима Альберта. Они по сей день работают в Москве.
Нос я описала, теперь о глазах – человек
с такими глазами мог бы сыграть Раскольникова. Но когда Альберт находился в весёлом расположении, они
казались бирюзовыми озерцами, по дну которых бегают солнечные зайчики.
Узкое лицо Альберта покрывала щетина, а
когда по дну глаз бегали зайчики, на щеках появлялись ямочки. Интересно, что бы
он сказал, прочитав это описание? Засмеялся бы, наверное. Относительно Альберта
все эти «зайчики» и «ямочки» звучат несуразно, потому что он был главарем
поселковой банды.
На горе у дома Альберта весной росли
гусиные лапки, сон-трава и дикие тюльпаны, летом ковыль выбрасывал стрелы.
Зимой склон напоминал сахарную гору, облепленную жужжащими мухами – сюда
сбегались дети с окрестных улиц, чтобы покататься на санках и картонках. Гору
опоясывала дорога, ведущая к ставку. Однажды по этой дороге тащили труп. Где-то
в ближних домах, в пьяном угаре случилась драка, один парень зарезал другого.
Убийца решил скрыть следы и потащил его к ставку, в беспамятстве не думая о
полосе, оставленной телом. После этого замаранный отрезок стали называть
«красной дорожкой».
Банда – это, конечно, сильно сказано.
Просто компания плохих парней из посёлка помогала делать нехорошие дела
плохим парням из города. Среди городских были настоящие уголовники. Альберта
считали одарённым от природы, из
него мог получиться настоящий преступник. Помню, где-то читала, что Нестор
Махно, однажды оказавшись в зоопарке, остановился возле клетки с тигром и
некоторое время смотрел ему в глаза. Вскоре зверь попятился и поджал хвост.
Может, это легенда, но мне кажется, у Альберта тоже получилось бы.
Хлопцы, которых он собрал вокруг себя,
книг не читали, у него же дом был завален классической и философской
литературой. Прочитав очередной роман, он рассказывал содержание кучке
малообразованных гопников, а те сидели, как зайки, и слушали своего Каа. Говорил он резко и с нажимом, будто чеканил
металлический воздух.
Женщин тоже тянуло к Альберту, и
любовные истории у него случались, но хаоса, разврата и конвейерной смены
партнерш, как это бывает в зоне притяжения харизмачтичного
лидера, не наблюдалось. Думаю, дело не в каких-то особых принципах, принципов
Альберт не признавал, скорее, особенность темперамента.
Я сблизилась с бандой, когда моя
школьная подруга Лена вышла замуж за одного из подельников Альберта по кличке
Белый. Когда Лена приходила в гости с Белым, он начинал шерстить мамины
загашники с лекарствами, искал «колеса». Мне это не нравилось, но возражать я
не решалась.
Ещё помню, сидели мы как-то у Лены, а Белый
с Альбертом принесли говядину и стаи её разделывать, а когда захрустели кости,
Альберт сказал, что человеческие при разделывании хрустят так же. То ли эпатажничал, то ли впрямь, что-то об этом знал.
В последний раз видела его в городе на
рынке, шла за покупками перед Пасхой. Роста Альберт был высокого, и я заметила,
как сильно он похудел, на меня надвигался двухметровый скелет. Он остановился,
мы разговорились, он сказал, что решил выдержать строгий сорокадневный пост –
кусок хлеба и вода.
Потом, уже уехав из посёлка, слышала, что он
замкнулся в себе и рассорился с друзьями. Нашёл молоденькую девочку и стал с ней жить
– они сажали огород, выращивали овощи, завели хозяйство. Девочке запрещал
общаться с родными и выходить из дома без платка. Через пару лет она сбежала.
Он остался один. Огород забросил, не работал, часами сидел у окна, жил на
деньги, которые присылала мать. Из прежних привычек остались только книги и
алкоголь.
Год назад с ним случился сердечный
приступ. Соседи посадили его в машину и повезли в районную больницу. Наша во время войны не работала, её занимал отряд
ополченцев. Сейчас посёлок находится недалеко
от линии раздела Украины и ДНР, административный центр оказался в другой
стране, чтобы попасть в больницу, пенсионный фонд или налоговую, нужно проехать
через блок-пост. Военные остановили машину и стали
спрашивать у водителя то ли документы, то ли какое-то разрешение, не знаю всех
этих подробностей, знаю, только, что машину развернули, а когда подъехали к
дому, Альберт уже был мертв.
ПОДСНЕЖНИКИ
Думая о ней, вижу улицу шахтёрского посёлка, залитую медовым светом. Она идёт от остановки, чуть прихрамывая (с
годами у неё развилась деформация суставов), в
одной руке сумка с продуктами, другой размахивает, как маятником. Амплитуда
широкая, кажется, свободной рукой она помогает себе двигаться быстрее. Её корпус чуть наклонён вперёд – больные ноги не поспевают за энергичным телом.
Возле самого дома, из-под шелковицы навстречу ей
вылетает старый пёс-дворняга с бельмом на глазу.
«Боб!» — радостно кричит она, останавливается, копается в сумке, достаёт пакет с колбасой, отламывает кусок
и с ладони кормит собаку. Тот проглатывает, виляет хвостом, облизывает руки
(кисти у неё крупные со вздувшимися венами). Появляются
две кошки. Одна спрыгивает с дерева, другая выныривает из кустов. «Машка,
Симка!» — приветствует их женщина, наклоняется, гладит колбасной ладонью то
одну, то другую, от чего проголодавшиеся за день звери начинают орать. Они
трутся о её больные ноги, а она выпрямляется и
идёт к дому в окружении живности, как
королева в окружении свиты. Возле подъезда Боб отстаёт, а кошки, опережая друг друга
взлетают на порог и несутся по ступенькам вверх на второй этаж. Это моя мать.
Но сейчас я хочу рассказать о её подруге Вере. Если бы Вера была
собакой, скорее всего китайской хохлатой – маленькая, юркая, с бесформенной
причёской. Работала она с мамой в одном аптекоуправлении, заведовала аптечным пунктом на самой
дальней шахте по нашему маршруту. Виделись мы довольно часто. Она приезжала в
мамину аптеку на ревизии, а я помогала накрывать на стол – после переучёта комиссию нужно кормить. Мне
нравилось наблюдать за Верой во время аптечных застолий – из неё ключом била радость. Она
рассказывала о муже, старшей дочери, о сыне, о парне, который появился у
дочери, звала в гости, говорила, что её дом стоит последним в ряду пятиэтажек, и подъезд
найти легко – напротив стоит детская карусель. Ещё говорила, что за её домом начинается пологий холм, подножие которого
покрыто небольшой посадкой, что ранней весной на проталинах растёт столько подснежников, что можно вязать
букеты и возить на рынок.
Сначала мамина аптека занимала частный дом с печным
отоплением, мебель там стояла древняя, как в музее фармацевтики. Потом этот дом
передали кому-то из частников, а для аптеки отвели новое здание – квартиру на
первом этаже сталинской двухэтажки.
Директор шахты выделил средства на ремонт и новую
мебель, но моя неугомонная мама наравне с малярами и штукатурами дни напролёт мазала и красила, ей всё казалось, что они будут халтурить и
некачественно сделают работу. Мама очень любила свою аптеку. Я часто заходила к
ней, сидела в кабинете, щёлкала калькулятором, открывала и
закрывали многочисленные ящики, жевала аскорбиновую кислоту с глюкозой –
белоснежные крупные таблетки, сложенные ребристой трубой и завёрнутые в шелестящую упаковку.
Помню открытие новой аптеки. Съехались гости –
заведующий аптекоуправлением, главный бухгалтер, ещё две тётеньки из материального отдела. Пришла и Вара. Прячась
от всех, мы улизнули с ней покурить за гаражи, и там она рассказала мне, что у
неё начался роман с парнем дочери.
Лену я видела несколько раз, она совсем не похожа на
Веру, светлоглазая, русоволосая и ростом повыше. Только разбрызганные по лицу
симпатичные конопушки унаследовала от мамы.
Роман оказался судьбоносным, от Веры ушёл муж. Парень долго не задержался,
но Вера не унывала, всё так же фонтанировала радостью,
правда, жаловалась, что сын связался с плохой компанией и стал приходить
пьяным. Однажды зимой он не вернулся вечером домой. Милиция долго искала, но
нашли его только весной, когда на полях за посёлком появились проталины. Дети пошли за подснежниками
и нашли тело.
Мама переехала, а Вера заведует тем же аптечным
пунктом. Её дочь Лена выучилась на фармацевта и тоже работает в аптеке. В той,
что ремонтировала моя мама – сидит в её кабинете, щёлкает её калькулятором, открывает и закрывает многочисленные
ящики.
ПОЭЗИЯ
Несмотря на возраст, Юрий Петрович жил активно, писал стихи, влюблялся, устраивал посиделки в своей квартире – стихи, гитара, песни, шум, смех. Окружали его исключительно молодые женщины, обременённые творческим инстинктом и лишённые возможности его реализовывать. Юрий Петрович создал им зону комфорта – каждой поклонялся, в каждой видел потенциал, каждой пророчил большое будущее. Девушки, окружавшие его, все, как на подбор, были нехороши, словно он взял их со дна коробки – стоит на рынке коробка с яблоками, и покупатели разбирают лучшие, а на дне всегда остаются мелкие, суховатые, кособокие.
Сам он тоже не из аполлонов – пузцо, лысина, обрамлённая седой порослью и чёрные глаза, быстрые, как ртутные шарики. Одевался так, словно только вернулся с рыбалки. Познакомились мы с ним на заседании литературной студии. Начав писать, я долго не решалась кому-либо показать стихи, несколько лет прятала тетрадь под матрасом. Однажды увидела объявление в «Енакиевском рабочем» об очередном заседании литературной студии и решилась. Чего я только не пережила, когда тряслась в автобусе по своим буграм, мне казалось, я еду на Олимп к богам.
Студийцы приняли меня хорошо, особенно Юрий Петрович, он сразу увидел во мне потенциал, напророчил большое будущее и пригласил к себе домой работать над стихами. Я съездила на мастер-класс. Он читал мои новые тексты, хвалил удачные строки, смотрел на вырез блузы и дышал так, словно только что сделал двадцать приседаний. Ещё он сказал, что обладает оккультными способностями и предложил погадать. Я согласилась. Разбросав карты он сказал, что червовый король мне не верен, но есть другой, крестовый, постарше, который готов позаботиться. Ещё он сказал, что может предсказать будущее, ощупав моё биополе, но для этого нужно раздеться (после этих слов он снова задышал, как после приседаний). От биоэнергетического исследования я отказалась.
Нашей студией руководил Василий Павлович Чубенко. Он носил вышиванку, говорил на украинском языке, состоял в Спiлцiписьменникiв Украины. При нём наша студия, сто лет называвшаяся «Родник», стала «Чумацьким шляхом». Он убеждал студийцев писать на мове, обещал принять в Спiлку. Нескольких убедил. Но все эти национальные перетасовки не вызывали в нас тогда ни чувства вражды, ни противоречий, каждый имел право на свой выбор и этот выбор уважался. Единственным протестантом был Юрий Петрович – он высмеивал действия Чубенко, но двигали им не имперские амбиции, а желание занять пост руководителя.
Свои квартирники Юрий Петрович тоже считал формой протеста, но занимал он своих последовательниц не только стихами, вокруг него кипели страсти – скандалы, разборки с мужьями, разводы, аборты. Муж одной бардессы набросился на Юрия Петровича с кулаками и тот около месяца с гордостью носил синяк под глазом, как доказательство своей мужской состоятельности.
Писал Юрий Петрович незамысловато, в стихах, где он радовался, всегда светило солнце, когда горевал – собирались чёрные тучи и кружило вороньё. Творческий ресурс он экономил – однажды выяснилось, что стихотворение «Гляжу, восторг скрывая еле-еле» он, поменяв посвящение, подарил четырем женщинам.
Любил рассказывать небылицы. Одна из любимых, как шёл он по улице и вдруг услышал, что мужики, собравшись в кружок, читают его стихи. Он тут же сказал им, что это плохая поэзия (Юрий Петрович, якобы, хотел доработать одну строку, а они цитировали неудавшийся вариант). Ценители не согласились с ним и избили, не зная, что бьют любимого автора.
Этой
весной, 21 марта, в День поэзии Юрий Петрович умер в городской больнице в
полном одиночестве. Говорят, если православный человек умирает на Пасху, ему
прощаются все грехи и он, минуя суд, попадает в рай. А что, если в свой,
поэтический рай попадают и поэты, умершие в День поэзии? Стоит сейчас Юрий
Петрович на сцене небесного Дворца культуры, читает новые стихи и ловит на себе
восхищённые взгляды поклонниц.