Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 1, 2017
Александр
Крупинин. Человек со стулом. –
Екатеринбург: «Евдокия», 2016.
Какие ассоциации рождает у читателя
словосочетание «Человек со стулом»? Скорее всего, Бендера
и Воробьянинова с детищами мастера Гамбса на плечах.
Это в прозе. Попробуем поискать в поэзии.
«Бытовые» слова мало вяжутся с высоким
слогом, и всё же стул фигурировал в стихах Игоря Иртеньева 1989 года:
Человек сидит на стуле,
Устремив в пространство взгляд,
А вокруг летают пули,
Кони бешено храпят.
Но не он разгадка нашей загадки.
Поэт Александр Крупинин
интереснейший феномен. Экономист по образованию, радиожурналист, он начал
писать стихи в 2007 году, в возрасте около полувека, как Тютчев. За неполные 10
лет Крупинин стал Лауреатом Кубка мира по русской
поэзии и ряда поэтических конкурсов. Выпустил книгу стихов «13 сапфиров и
разноцветные черендыбы» (СПб, 2014) и печатался в
литературных журналах и сетевых изданиях.
"Человек со стулом" – вторая
книга Крупинина. Заглавный персонаж появляется на
первой же странице сборника:
С годами он утратил волатильность –
За девками оставил волочиться.
По городу всегда со стулом ходит
И на него садится беспричинно.
(…)
Уходит жизнь, по капле утекает.
Что было ярким, блёкнет и сереет.
Об этом все поэты говорили,
И тут, пожалуй, нечего добавить.
Сухая пыль по городу летает.
Мелькают банки, тряпки, чьи-то рожи.
А он, поставив стул на тротуаре,
Сидит себе и смотрит на прохожих.
И сюжет, и лексика стихотворения нарочито
приземлены и вызывающе парадоксальны. Уникальна рифма «волатильность — волочиться». Она не
только дань экономическому образованию, но и принципиальная позиция поэта.
Утратив волатильность, то есть показатель характеристики изменчивости цены,
лирический герой обретает твёрдую цену созерцателя, восседающего на стуле
посреди улицы и отрицающего какую-либо ценность изменяющегося бытия. ценна
только константа наблюдения за быстротекущей жизнью. Александра Крупинина трудно причислить к направлению поэтов-иронистов,
но ирония свойственна его поэзии и мировоззрению интеллектуала. Ирония у Крупинина фантазийна. Грустной
социальной фантастикой звучит «Саксофон»:
Я вырастил на
грядке саксофон.
Из лучшего
питомника Европы
прислали семечко,
и распустился он
среди капусты,
лука и укропа.
Однако судьба саксофона
оказалась трагична:
А в октябре мы
наняли фургон,
лук увезли,
картошку и порей, но
ржаветь остался в
яме саксофон,
так и не встретив
своего Колтрейна.
Крупинин предпослал этой
горестной истории эпиграф из стихов Светланы Чернышовой.
Но по мне, эпически незыблемый зачин стихотворения восходит к культовой фразе
Александра Ёрёменко «я мастер по ремонту крокодилов».
Получается настоящая современная баллада.
Балладные приёмы заметны в стихах Крупинина «Кизомба», «Рыба-кошка
плыла вместе с рыбой-собакой…» и особенно в концентрированном трагифарсе
«Ставрида и пудель» (это семейная пара).
Но посмотрев кино
Тарантино,
Где-то у дома на
заднем дворе
Нашего пуделя
поджидают кретины,
Чтобы испортить
ему суаре.
А наверху, мечтая
о встрече,
Жесткая дама сидит
в неглиже.
Чудного пуделя
ждёт целый вечер,
Но не дождется
уже.
Пудель жил со
своей ставридой,
Жил, никому не
желая зла.
Но судьба,
недобрая, как аскарида,
Всё испоганила.
Элегантно выглядит ритмическая анаграмма в
концовке стихотворения, и она же – очередной парадокс Крупинина,
к которым читатель
привязывается, – спасает интонацию повествования от падения в
сентиментально-жестокий городской романс.
Пронзительных стихотворений в сборнике
достаточно. Отличны «Альбомы», построенные как диптих: в одной части фотоальбомы с лицами покойных друзей смотрит ресторанный
повар, в другой – «курица Элеонора Матвеевна Сорокко».
Пронзительных стихов – много, а вот «жалостных» нет. Безвкусицы Крупинин себе не позволяет.
Автор обыгрывает разные поэтические жанры.
Четырёхчастный «Генерал и боги» — модернизированный
боевой эпос, где налицо война, странствие и мифические силы, принимающие
сторону сражающихся. «Мысль безумца какого-нибудь» — неразбавленный
экзистенциализм. «Твои ладони пахнут осенью» — классический образец любовной
лирики, закольцованный этой проговариваемой на одном дыхании строчкой. есть
даже стансы:
Машина умная БЭСМ
Когда-то казалась
чудом,
Она занимала сто
комнат
На нескольких
этажах.
Ей время пришло
исчезнуть.
Один лишь вахтёр-пьянчуга
Сегодня об этом
помнит,
И руки его дрожат.
Отметим и образчик особого поэтического
жанра – «сонета цурэна», популярного в 60-х. После
выхода повести Стругацких «Трудно быть богом» в СССР появилась «мода»
дописывать сонет за единственной процитированной в повести строкой «Как лист
увядший падает на душу». Крупинин возродил её
сегодня, хотя снова по-своему: «А дождь шумит, о грустном шепчет небо, / И
жалобная песня Алкионы, / Как лист увядший, падает на
душу». ещё одна характерная черта стихов Крупинина –
они информационно насыщенны, полны именами, географическими названиями,
аллюзиями, так что читатель поддаётся соблазну заглянуть в Википедию. Это
ложное решение. Иные факты – скажем, что Джон Колтрейн – выдающийся
американский джазовый саксофонист и композитор, а Момоко
цугунага— японский идол, актриса и поп-певица
лилипутского росточка – проясняются. А вот другую «фактографию» Крупинина – «джаз-банду Шарля Танова»,
строителя либо архитектора Арнольда Шаца, Ван Херка в Брабанте – найти в реальности не удастся. Они, как
и черендыбы, а также граждане Хижинская,
Говзич, Эткинд и кот Нестерюк
– существуют только в мире поэзии Александра Крупинина. И прекрасно себя чувствуют в своей
жизнеспособной эфемерности.
Стул, «открывший» новую книгу Крупинина, её и закрывает вопросительным знаком:
Мой стул
Уснул.
Любимый старый
стул.
Устал и дальше
бодрствовать не может.
И старый дедовский
зеленый абажур
Висеть над
лампочкой не в силах тоже. И он уснул, зелёный абажур.
И я под ним уже
смежаю веки.
Зачем мы все стоим
тут и висим?
Зачем мы все?
Кто, наконец,
ответит?
Может, Игорь Иртеньев?
То ли есть на
свете что-то
Выше смерти и ума.
Поэзия точно выше смерти и ума.