Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2016
* * *
Уснули все: и
Фейербах, и Мах,
спит
Шопенгауэр, в сон погрузился Беркли,
спит Лейбниц
и монаду ловит в снах,
Кант задремал
в дремотном Кенигсберге…
Зрит Гегель
третий сон как синтез двух,
а Чжуан Цзы кошмар приснился:
боком,
в туфлях для
тенниса, с хлопушкою для мух,
к нему
крадется старенький Набоков.
* * *
идет, как святой, по воде
по пояс босой наш писатель Толстой –
и птички поют в бороде
плывет над Москвою
малиновки звон
и сорок трещат сороков,
он – вишня в метро, он не знает, кто он,
и явно к труду не готов
идет по воде, как Ахав, как Кусто –
упреком несметной орде
всех тех, для кого он занудный отстой –
и прячет смешок в бороде
* * *
Герасим к Мазаю
подводит Муму,
да только Мазаю она ни к чему:
собачка она, а не зайка –
не сложится паззл в мозаику
Мазай говорит: ты, мужик, не тупи,
ты сам, если надо, сходи утопи;
Герасим кивает на это –
он глух, он не понял совета:
хватает Мазая за гланды
и тащит Мазая в шаланду,
в которой Костаки и папа Сатырос
картины в кефали укрыли на вывоз
напрасно Муму ждет Мазая домой,
от горя вся стала седая,
а зайцы как волны бегут за кормой
и смех их вдали затихает
*
* *
Блудный сын
со своею свиньею
жил у самого
разбитого корыта –
он готовил ей
свои рожки,
а она пела
ему свои песни.
А потом,
когда свинья с их друзьями
веселилась на
рок-фестивале,
мимо шел
очарованный странник
и вселил в
них во всех стадо бесов,
и они всей
огромной толпою
вместе
бросились в Черное море.
Не дождался
блудный сын своей милой
в их
землянку ни в тот вечер, ни позже –
изодрал в
тоске джинсы в лохмотья
и пешком
вернулся в дом отчий
и упал перед
отцом на колени.
И отец поднял
его, обнял,
в обувной
сводил и к портному,
барбекю
заказал – все гуляли.
Только вот у
блудного сына
в сердце так
и сидит словно льдинка.
*
* *
В Раю все так неторопливо
и степенно,
что ангелов сонливость –
просто бесит.
То музыку не включат, то
обед –
нектар с амброзией – лишь
на четвертый день
вдруг вспомнят принести,
а то забудут,
что к Бродскому меня как
раз сегодня
должны были сводить. Теперь
ждать месяц
еще один: здесь все по
расписанью,
которое не соблюдается. К
чему?
К чему спешить? –
спокойно говорят,
и улыбаются легко и
просветленно, –
подумай сам, что ждет нас
впереди.
Все эти фрукты, устрицы с
шабли,
икра, лангусты, с
Пушкиным беседы,
Набоков, Бродский,
Сурожский, Платонов,
Дом Периньон,
и Эллингтон, и Паркер –
как вам еще всё это
надоест
за здесь нас ожидающую
Вечность.
* *
*
легкомысленный кузнечик,
радостно пропрыгав лето –
прожил на траве халявной, пил бесплатную росу –
поздней осенью промозглой вспомнил, что пора бы где-то
обрести покой и крышу, душ, постель и колбасу
пролистав в айфоне книжку, он поехал к муравьихе,
прихватив трусы, рубашки, сигареты, ноутбук:
к той, что отпуска не зная – есть еще такие психи –
пашет не присев всю жизнь и не покладая рук
да, понятно, что тут скажешь, отвечает муравьиха,
можешь жить со мной бесплатно, только не кури траву,
даже пользуйся вайфаем! – а сама бормочет тихо:
что ж, с таким запасом мяса я до лета доживу
* * *
весною голубой пришла к
Дега
нагою попозировать Яга,
но тот не рад был костяной ноге –
отправил бабу к Николаю Ге
но Ге – среди художников изгой –
не возбудился костяной ногой,
ушла несолоно несчастная Яга,
и нет её портретов ни фига
* * *
Нам родина дарит игрушку:
вдет в памперс, как жопа ко сну,
заряжен Гагарин в Царь-Пушку,
чтоб с песней лететь на Луну.
И там на космической трассе
блюет он всю ночь напролет –
в то время, как с кроткой улыбкой
Герасим
купаться Чапая ведет.
* *
*
Можно долго учиться Вуду
и торчать на грибах и траве:
друга я никогда не забуду,
если с ним повстречался в Москве.
Ну а если я в Лондоне буду,
и там встречу кого-нибудь вдруг,
я тотчас же его позабуду:
на хуй мне вообще такой друг.
* * *
Ах, лето инфракрасной части спектра!
Любил бы платонически тебя,
когда б не в воздухе мелкодисперсные
системы,
не экстремальность плюсовых
температур,
не кулексы,
анофелесы, мошки,
ктыри, слепни и оводы, горбатки,
жигалки и журчалки, дрожжелюбки
и весь двукрылого отряда прочий
сброд,
испортить норовящий суп иль кожу.
Не до платоники в таком раскладе.
Пожалуй что имел я ваше лето,
карикатуру южных зим.
говорил друг степей
калмыку с тунгусом,
запивавшим кумысом
золотое, как небо, аи
поутру на свои
под поступь Бухэ
Нойона копыт
Золотое, как небо – а и
хер с ним, ответил тунгус,
доедая кус-кус, источая мускус,
ожидая второе пришествие метеорита:
у джедаев никто не забыт
и ничто не забыто
*
* *
Мы вернемся в свой город, знакомый до
слез
к шестипалой неправде в избу.
В край осин и берез меня леший занес —
кто со мной повисеть на дубу?
Не висеть – так с премьером взликует душа,
в персональные вселят купе,
в те, в которых лишь тишь, глушь да мша
удвоением всех ВВП
.
*
* *
конечно,
сдохнет скорее ишак,
чем
мудрый наш падишах
от
энтузиазма звенит в ушах
шире,
граждане, шаг
были
случаи, когда в Дамаск по пути
резкий
случался сдвиг –
просветленье
могло вдруг произойти
понятным
стать новый язык
случалось
и так, что гонитель Христа
апостолом
делался вдруг
но тут
ситуация явно не та
иной приближенных
круг
тут
чуда вовсе нечего ждать
и
христианин ли он
рвется
с цепи президентская рать
похоронки
несет почтальон
* * *
"Вы любите мышей?" –
спросили раз ханжу.
"Люблю", – сказал ханжа, —
"я сыр в них нахожу".
* * *
бифштекс пошел на
мясорубку
не чтоб так сразу бы
войной
но захотелось
разобраться,
куда деваются друзья
бифшткес идет на мясорубку
еще с ним просится рибай,
но было несколько опасно:
второй, решили, будет
ждать
не хочет жесткого решенья
ему бы лишь поговорить
и вот, дошел до мясорубки
а друг глядит из-за угла
но мясорубка улыбнулась
она ведь в принципе не
зверь
он к ней лицом к лицу
подходит
и лист бумаги подает
у вас, —
сказала мясорубка, —
я лично
просьбы не беру
но наверху ты
видишь раструб
залезь и
просьбу опусти
ОРФЕЙ
Я так ее любил,
что я прошел
инстанции, что
люди не проходят –
но я добился
нужных резолюций.
Условье было
жестким. Получая
ее из рук
Гермеса там, в Аиде,
я должен был ее
увидеть только мельком
и,
повернувшись, к выходу пойти,
ни разу на нее
не оглянувшись,
а рассмотреть
как следует – лишь дома.
Они там на
Олимпе и в Аиде
оторвались,
похоже, от народа,
и думают, что,
если ты певец,
то совершенно
не умеешь видеть –
но я, и мельком
глянув, рассмотрел.
В ней было
мертво все. Плутон и Персефона,
похоже,
вздумали всучить мне оболочку.
Блеск глаз
потух, и тление на коже,
и этот запах…
Я пошел назад,
страшась
сужденной мне некрофилии.
Ведь я же знал
Богов – как мог я упустить,
что в их
природе, чтоб больнее сделать,
наказывать
буквальным исполненьем
покой их
потревожившей мольбы.
И вот, когда
уже второй раз в этот день
я дернулся от Кербера, я понял
двусмысленность
дурацкого контракта.
Я осознал, что
только так смогу
ее покинуть,
избежав ловушки,
и оглянулся:
чтоб ее оставить.
*
* *
Если долго сидеть на берегу реки,
то увидишь однажды, как по ней поплывут венки,
гнилые доски, а потом и трупы твоих врагов —
собственно, к этому ты давно был готов —
поплывут саженками, на берег полезут гурьбой:
мол, озябли в воде, выпить хотим с тобой,
помириться хотим с тобой,
подружиться хотим с тобой
Об авторе:
Николай Борисович. Пишет стихи и прозу, которые
размещает в своих блогах. Есть публикации в бумажных СМИ, участвовал в слэмах.
По профессии ихтиолог, несколько лет
провел в море в экспедициях на научно-исследовательских судах.
Эксперт в вопросах рыбной и мясной
тематики. Кулинарный обозреватель, публикуется как Ник Бор в журналах
Гастроном, Афиша.Еда, Ресторанные ведомости и др., а
также в интернет-сообществах.