Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2016
После
дембеля я пребывал в состоянии невесомости. В родном городе я чувствовал себя
туристом, которому некуда возвращаться. С недельной щетиной на лице я бродил по
улицам в каком-то сонном оцепенении.
— Знаешь,
почему ты хандришь? Потому что ты — никто. Еще вчера у тебя было положение,
тебе отдавали честь и говорили: товарищ старший лейтенант. А теперь ты — ноль
без палочки. Никакого веса в обществе у тебя нет. У тебя нет даже работы.
Так говорил мне за кружкой пива мой друг,
большой жизневед. И это была правда. Армия не отпускала меня. Когда навстречу
мне попадался юноша призывного возраста, я рефлекторно вперялся в него глазами,
готовясь проследить за его правой рукой. Но юноша проходил мимо, не отдавая мне
воинского приветствия, и это на долю секунды вгоняло меня в ступор. Приладиться
к гражданской жизни было непросто.
Я не знал, что делать со своей свободой — свободой
маленькой железки, отвалившейся от огромного, с шумом и треском работающего
механизма. Эта железка валялась на земле и ржавела. Между тем, деньги
кончались, надо было трудоустраиваться. Но, как выяснилось, на гражданке меня
никто не ждал. Газета «Вакансия» на каждой своей странице призывала меня
отбросить амбиции и превратиться в скромного труженика, но сняв офицерские
погоны, я не собирался определяться в рядовые. Оставалось сделаться свободным
художником. Единственное, что я худо-бедно умел делать — это складывать слова в
предложения, и поначалу я пребывал в твердой уверенности, что в ближайшие годы кормиться
буду с кончика пера. Эта уверенность была поколеблена после серии звонков в редакции
городских газет и журналов. Оказалось, корреспонденты без опыта работы там были
не нужны. Единственным изданием, благосклонно рассмотревшим мое скудное резюме,
был журнал «Российский антиквар». У его редактора был приятный голос — это
единственное, что мне удалось узнать о нем, вернее, о ней, так как все наше
общение с этой таинственной женщиной проходило по телефону и электронной почте.
Первое редакционное задание оказалось
последним. Мне надлежало написать обзорную статью о старинных кальянах,
представленных на рынке антиквариата. Между тем, сделать это оказалось
решительно невозможно по причине полного отсутствия таковых в продаже. Я
обзвонил и обошел все магазины, торгующие древностями, всякий раз не без
апломба представляясь сотрудником «Российского антиквара». На бесплодные поиски
было потрачено несколько дней. Единственным, что удалось найти, была
сомнительного вида стеклянная колба с трещиной — как уверял продавец — от
старинного турецкого «наргиле». Обескураженный, я позвонил своей патронессе,
которая, впрочем, ничуть не смутилась. Приятный голос в трубке предложил мне
написать «большое эссе» по истории кальяна. С неделю я творил, целыми днями
просиживая в библиотеках и тратя последние деньги в интернет-кафе. Наконец,
статья была отправлена в журнал. Материал редактрисе понравился, она
поблагодарила за выполненную работу и положила трубку. Как оказалось — навсегда.
Дозвониться до нее с этого момента ни разу не удалось. «Деньги по факту
публикации», — такой ответ я получил по электронной почте, засыпав редакторский
ящик вопросами. Когда же этот факт должен был состояться, никто не знал.
Разочаровавшись в средствах массовой
информации, я вспомнил, что кроме журналистики есть на свете еще одна
профессия, главное содержание которой — писать тексты, причем бегать по городу
за информацией не обязательно. «Копирайтер» — в этом слове было что-то
завораживающее, как в слове «мерчендайзер». Истребив остатки сбережений в
интернет-кафе, я наткнулся на объявление, сулившее обладателям бойких перьев
сытую творческую жизнь.
Судя по всему, это было рекламное
агентство. В стеклянном лабиринте бизнес-центра, в одном из его тупиков на длинных
скамьях томилась в ожидании непонятно чего разноцветная молодежь
неопределенного пола. Ко мне вышла неброско одетая девушка с приятным лицом. Так
выглядят служащие районных библиотек. Довольно долго она, не говоря ни слова,
разглядывала мою физиономию, потом ее взгляд скользнул ниже.
— Вы на эротическую фотографию? — спросила
она.
Я беспомощно огляделся. По стенам в рамках
были развешаны сочные образцы цветущей плоти — полуобнаженные юноши (почему-то
только юноши) с полуоткрытыми ртами и полуприкрытыми глазами, с загорелыми
пупками и выпуклыми ягодицами словно материализовались из чьих-то голубых снов.
— А, так вы, наверное, копирайтер, — мягко
хлопнула себя по приятному лбу девушка. — Вы же звонили. Одну минуту.
Она исчезла за дверью и вскоре вернулась с
папкой.
— Нужен рекламный текст. Статья про гель,
увеличивающий размер полового члена, — объяснила девушка, протягивая мне папку.
— Здесь техническое описание продукта. Постарайтесь сделать яркий материал.
— Постараюсь, — сказал я.
Ее взгляд снова пробежал по мне сверху
вниз.
— Не знаю, понимаете ли вы… — она была
похожа на молодую учительницу, объясняющую трудный урок. — У вас какой размер?
— Размер чего? — не понял я.
— Вашего пениса.
Мое незнание собственных габаритов ее явно
смутило.
— Многие мужчины комплексуют, — терпеливо пояснила
она. — Для них и создан этот продукт. Для них и для их женщин.
— Ясно.
За статью обещали семьсот рублей, по тем временам
это было очень. Всю ночь я творил. Учитывая, что гель, как утверждалось в инструкции
по применению, был создан на основе древних китайских рецептов, решил положить
в основу образ восточного дракона. Статья так и называлась: «Максипен — мощь
дракона». Еще раз перечитав написанное утром, я почувствовал, что сам хочу
купить это чудодейственное средство.
Текст понравился не только мне. На том
конце телефонного провода удовлетворенно констатировали: годится.
— Мы вам позвоним, — было последнее, что я
услышал. Дальнейшие попытки выяснить судьбу моего детища по телефону успехом не
увенчались.
Я послал несколько недоуменных писем, на
которые мне не ответили. Ехать через весь город качать права на фоне полуголых
эфебов, в присутствии юных гермафродитов не хотелось.
Между тем, деньги кончились. Я занял
немного и снова посетил интернет-кафе, выудив из сетевой клоаки новое
заманчивое предложение.
«Студия Метатекст» находилась в промзоне,
в грязном, похожем на стопку книг здании бывшего НИИ. На третьем этаже
теснились фирмочки со сплошь цветочными названиями — ОАО «Флориана», ООО
«Розалинда», ЗАО «Астильба». Сорняком в этом цветнике торчала контора,
генеральный директор и, похоже, единственный сотрудник которой восседал в
совершенно пустой комнате за огромным столом красного дерева. Это был смуглый
человек лет двадцати восьми с глазами и кудрявящейся шевелюрой сумрачного
гения. Наш разговор Саргон Борисович начал с экзамена. Первое, чем он
поинтересовался — читал ли я Платона и Аристотеля. Получив утвердительный
ответ, он заерзал в кресле и с удовольствием заметил, что сразу почувствовал во
мне образованного человека.
— Кафка?! — вдруг
отрывисто произнес он с неопределенной интонацией — то ли спросил, то ли
воскликнул.
— Что Кафка? — не понял
я.
— Насколько вы знакомы с
философией Кафки?
К своему стыду я
признался, что с философскими трудами Кафки не знаком, чем поверг моего визави
в крайнее уныние. Впрочем, очень скоро он вновь оживился и приступил к
изложению своего бизнес-плана, который, по его словам, должен был совершить «переворот
в медиапространстве». Говорил он примерно полчаса. Единственное, что я понял,
было намерение «аккумулировать все творческие силы города» и создать «суперкластер».
На вопрос о моих будущих обязанностях и размерах жалования Саргон Борисович
по-кошачьи зажмурился и таинственно прошептал:
— Не торопитесь. Придет
время, и вы все узнаете.
Выходя из комнаты, я
шатался от злости, как пьяный, и едва не опрокинул вавилонскую башню, сложенную
из старой оргтехники в узеньком коридоре бывшего НИИ. Долго идя по этому коридору,
я уперся в тупик, где в углу, как наказанный ребенок, одиноко стоял сломанный
стул. Этим тупиком завершились двухмесячные поиски работы, и мне было уже все
равно — я был готов трудоустроиться грузчиком или охранником. И даже
возвращение в школу — когда-то, еще в прошлой жизни я начинал как преподаватель
истории — так вот, даже возобновление этого кошмара уже не казалось мне
утопией. В конце концов, в армии было почти так же, как в школе — с той
разницей, что школьников не принято крыть матюгами. К счастью, осень уже успела
наступить, и этот вопрос отпал сам собой. С неделю я жил на родительской даче,
оправдывая свое существование каждодневным физическим трудом.
Телефонный звонок застал
меня за перекапыванием компостной ямы, двумя пальцами я вытащил трубку из
штанов и услышал собственное имя. Голос, произнесший его, был малоприятен — его
немолодая обладательница явно злоупотребляла табачными изделиями, а возможно, и
алкоголем. Это вызывало доверие и вселяло надежду — приятные голоса давно стали
ассоциироваться у меня с лицемерием и обманом.
— Мне рекомендовала вас Ирина Павловна.
Это имя ничего не
говорило ни уму, ни сердцу. Никакой Ирины Павловны я не помнил, но согласно
угукнул в трубку.
— Вы ведь историк по
образованию? Не хотите ли поработать экскурсоводом? — прохрипела женщина,
назвавшаяся Эльвирой Петровной.
Нет, я не хотел — я
жаждал, и от волнения даже чуть не выронил трубку в пахучий перегной. Однако
честно предупредил, что специальной подготовки не имею.
— Не страшно, — уверенно
прошипела Эльвира Петровна. — Экскурсии во Псков. Бывали во Пскове?
Когда-то, еще школе мы
ездили туда всем классом. Потом все лето я писал реферат о средневековой
псковской архитектуре, прочитал все книги Спегальского и с тех пор считал себя
человеком сведущим. Но чтобы водить экскурсии… Нужна была серьезная подготовка.
И опыт.
— Не беспокойтесь. Во
Пскове группу будет вести другой человек. Ваша задача — занимать экскурсантов в
пути. Дорога длинная. Расскажете им что-нибудь. Подумайте. Вы же историк.
Главное — не тушуйтесь, у вас будет самая благодарная аудитория.
Ехать предстояло утром
следующего дня. Видимо, в самый последний момент кто-то дал задний ход, и я со
своим истфаковским дипломом стал для организаторов спасительной соломинкой.
Времени освежить старые знания не было совершенно. Я согласился, понимая, что
ввязываюсь в авантюру, которая может закончиться скандалом. Всю ночь мне
снились набившиеся в эксурсионный автобус очкастые всезнайки, которые сверлили
мой мозг вопросами: «А как звали жену князя Довмонта?», «А в каком году был
построен храм Николы со Усохи?», «А почему вы зоветесь экскурсоводом, если
ничего не знаете?». Проснувшись, я
ощущал себя Гришкой самозванцем накануне разоблачения.
Все утро лил дождь. Город
отражался в мокром асфальте фантазией пьяного импрессиониста. Я постеснялся
взять с собой единственный дырявый зонтик, и в автобус входил совершенно
промокшим, что лишь усиливало мучивший меня комплекс профессиональной
неполноценности. Экскурсантами оказались женщины глубоко пенсионного возраста.
Я вдохнул запах дешевых духов и поздоровался. В ответ блеснули металлические
зубы.
— Это ветераны труда, — шепнула
мне, обдав табачной кислятинкой, Эльвира Петровна, остроносая стриженая
блондинка лет пятидесяти. Рядом с ней крутился средних лет маленький седеющий
гомосексуалист. В том, что это был именно гомосексуалист, никаких сомнений не было.
Он с интересом во взоре подал мне свою мягкую и липкую, как остывший пельмень,
руку и с неподражаемой напевной интонацией представился:
— Артур.
Буркнув что-то Артуру, Эльвира
продолжала шепотом вводить меня в курс дела.
— Поездку организовал
кандидат в депутаты, — она назвала фамилию. — Сами понимаете, на носу выборы.
Мне стало легче. Поездка
бесплатная, дареному коню в зубы не смотрят. Аудитория, судя по всему,
нетребовательная — трудовой элемент. А все-таки, ветераны, люди уважаемые. Оскандалиться
нельзя.
Автобус зарычал и
тронулся. Эльвира сунула мне старый микрофон, перемотанный синей изолентой, и
важно сказала:
— Приступайте, Александр!
Я приступил, стараясь
говорить как можно медленнее. Дорога до Пскова должна была занять часа четыре.
— Здравствуйте, дорогие
товарищи. Сегодня нам предстоит увлекательная экскурсия в древний город Псков.
По дороге я расскажу вам…
По сути, никаким
автобусным гидом я не был. А был я актером-импровизатором. Чтобы избежать
провала, я с самого начала играл свою роль с полной самоотдачей — как на сцене
какого-нибудь МХАТа, с той лишь разницей, что свой монолог я читал, будучи
обращенным к публике спиной, лишь изредка поворачиваясь к своим слушателям
боком. Растягивая слова и для между ними паузы, я старался держать в голове
собирательный образ гида — важного в своем всезнайстве, абсолютно уверенного в
своей непогрешимости против истины. Даже голос мой как будто изменился — стал
гнусав и визглив. Но как бы ни была убедительна моя игра, для монолога
требовались слова. Обычно автобусный гид рассказывает о том, что видно в окно.
«Посмотрите налево… Посмотрите направо…». Пока же в окне плыла утренняя хмарь,
сквозь которую проступали скучные силуэты доходных домов, о которых я ничего не
знал.
Логика подсказывала, что
на пути во Псков можно было поведать о прошлом этого славного города, начав с предыстории
его возникновения. Я точно помнил, что основали город славяне-кривичи то ли в
девятом, то ли в десятом веке. Более никаких сведений в моем распоряжении не
было. Посему начал я не с древних славян, в незапамятные времена обосновавшихся
на берегах реки Псковы, а с мамонтов и шерстистых носорогов, еще бродивших по
пустынным окраинам моей памяти.
— Оглядитесь вокруг,
друзья! Мы едем по дну древнего моря. Да, да! Когда-то здесь плескались его
холодные волны, под которыми ходили косяки рыб, ползали моллюски.
По моим расчетам, до Рюрика
я должен был добраться примерно через час пути. Дальше можно было сделать
перерыв. А потом… Что будет потом, думать не хотелось. Однако Эльвира, первые
пятнадцать минут удовлетворенно кивавшая, дернула меня за рукав и шепнула:
— Не пропускайте достопримечательностей.
Людям интересно послушать о том, что они видят в окно.
В окнах еще некоторое
время продолжался мутный Петербург, я сказал что-то о рядовой застройке времен
Достоевского и напомнил историю студента, зарубившего старуху топором. К
счастью, вскоре мы выехали на набережную Невы, в окнах изобразились еще более
скучные блочные дома, и я вернулся в доисторические времена.
— И вот, когда уровень Ладожского
озера поднялся, сотни тысяч тонн воды хлынули в западном направлении. Для
местных обитателей это был настоящий Всемирный потоп! Бурный поток ломал
вековые деревья, яростно рыл землю… Так всего каких-нибудь четыре тысячи лет назад
рождалась наша с вами красавица Нева!
Первый этап был пройден —
мы миновали площадь Победы, на которой когда-то стоял путевой дворец Екатерины
Второй. Увы, вспомнил я об этом факте слишком поздно. Глядя на бронзовые фигуры
защитников Ленинграда, я произнес несколько общих фраз о «трагической странице
истории великого города». Город между тем остался за спиной. Впереди были
Пулковские высоты.
— А кто автор памятника?
— раздался сзади неуверенный голос.
Я сделал вид, что не
расслышал. Я продолжал разыгрывать доисторическую карту местности.
— Представьте себе — эти живописные
возвышенности когда-то были островами, — вещал я, прикидывая, о чем говорить
дальше. Мои познания в области древней гидрографии заканчивались, да и нельзя
было без конца говорить об этом.
Неожиданно из пучины
доисторического моря выплеснулся в своей крылатке и бакенбардах мой спаситель —
к счастью, незакатное солнце русской поэзии неоднократно моталось по этой
дороге по манию царя.
— Вот так — то в коляске,
то верхом, то в кибитке, то в карете, то в телеге, то пешком передвигался
великий русский поэт по старинному тракту. Здесь же пролег последний путь
великого сына России в морозном феврале 1837 ода. Увы, пуля светского хлыща
оборвала жизнь национального гения. Но убить русскую поэзию невозможно. Она
бессмертна!
Сделав трагическую паузу,
я как можно медленнее, со школярским выражением прочитал «Памятник». Сзади раздались
хлопки. На стихах можно было протянуть какое-то время.
— Увы, не уберег Александра
Сергеевича его заветный талисман… Помните?
Прочитав «Талисман», я уже
не мог остановиться.
— Давайте представим себе
те далекие времена. По ухабистой, петляющей дороге трясется в бричке наш
Александр Сергеевич. Он видит барские усадьбы и крестьянские избы — обозревает
духовными очами столь любимую им Россию. Сама дорога диктовала поэту ритмы его
божественных стихотворений. Кто знает, быть может, именно здесь, под стук колес
родились эти поистине прекрасные строки!
Я бессовестно прочел «Я
помню чудное мгновенье», которое было написано Пушкиным в Михайловском. Сзади
зааплодировали. Между тем впереди показалась Гатчина.
Гатчина была приятной
передышкой. На одном только бедном Павле я продержался четверть часа. Веселый
огородник Куприн добавил мне еще пять минут жизни — к тому времени мы были уже
возле демидовской усадьбы, облюбованной в свое время доктором Кащенко и до сих
пор служащей приютом для душевнобольных. Задним числом я помянул танкиста
Колобанова, лично подбившего под Гатчиной двадцать два немецких танка. Так, на
скупых подачках собственной памяти я продержался полсотни верст. Выручали
знакомые с детства места.
— Посмотрите налево! Там,
за этими полями — усадьба Ганнибала. Там жил, там и почил птенец гнезда
Петрова, легендарный арап Петра Великого. В нескольких километрах отсюда стоит
каменная плита с его именем.
Щадя своих экскурсанток,
я не стал рассказывать им скорбную историю подлинной ганнибалловой могилы,
которую, как известно, вместе со старинным кладбищем раскатали под картошку еще
при Брежневе. Местные руководители сделали это из опасения, что проезжающий мимо
эфиопский король Хайле Селассие захочет взглянуть на могилу своего знаменитого
земляка. Надгробие было в столь плачевном состоянии, что его предпочли
уничтожить.
— В 1798 году Надежда
Осиповна и Сергей Львович Пушкины приезжали в Суйду. В следующем году у них
родился мальчик, которого нарекли Александром. Кто знает, быть может именно на
суйдинской земле был зачат великий поэт…
Сзади взволнованно
загудели. Дав слушателям время переварить эту гипотезу, я через минуту уже рассказывал
о домике Арины Родионовны в Кобрино. Тут сам Бог велел почитать стихи, и я с
трудом удержался от соблазна протестировать аудиторию есенинским «Ты жива еще,
моя старушка».
— Выпьем с горя, где же кружка? Сердцу станет
веселей! — продекламировал я вместе с хором скрипучих старческих голосов.
Со стихами надо было
заканчивать, хотя публика принимала их благосклонно. Кто-то даже попросил
прочитать «Я помню чудное мгновенье» на бис.
Еще некоторое время
ландшафт был моим союзником. Я как мифический Антей заряжался энергией матери-земли.
Но знакомые с детства дачные места кончались. Последняя волна вдохновения
накрыла меня в Выре и Рождествено. Кратко пересказав содержание «Станционного
смотрителя», я перекинул литературный мостик во времена юного энтомолога,
изъездившего здешние поля на своем английском велосипеде.
— Представьте себе — благородный
юноша, будущий нобелевский лауреат с сачком под мышкой…
Что Набоков никакой
премии так и не получил, было не важно. Должен был получить. Был достоин.
Заслужил. Своей невинной ложью я восстанавливал историческую справедливость, и
делал это с удовольствием. Впрочем, пенсионерская аудитория относилась к автору
«Лолиты» неоднозначно — многие смотрели фильм с Джереми Айронсом в главной
роли.
Барский дом Рукавишниковых
на живописном холме обозначал пик моего триумфа. Я не успевал выдавать
информацию — настолько ее было много. Справа, за широким плесом реки Грязны
взорам открывался поросший лесом холм. Листва с деревьев еще не облетела, так
что для непосвященных это был просто красивый пейзаж.
— Еще немного, и печальная
сущность этого живописного берега станет очевидна, — я понизил голос. — Перед
нами — кладбище, скрытое под сенью деревьев.
Несколько лет назад,
бродя здесь после купания в речке, я наткнулся на могилу некоей Рылеевой, которая
оказалась матерью того самого Кондратия, родившегося как раз неподалеку — в деревне
Батово. На скорбной тени декабриста я выиграл еще километров десять, не забыв
ввернуть просящуюся на язык цитату про гордое терпенье и дум высокое
стремленье. Эльвира одобрительно кивала.
Однако после Рождествено
мой запас истории с географией резко иссяк. Дальше открывалась великая пустота.
Потянулись бесконечные скучные леса. Испросив шепотом у Эльвиры разрешение на
перерыв, я попытался сообразить, о чем говорить дальше. Соображать мешали два
обстоятельства: отсутствие элементарного представления о местности и маленький
седой гомосексуалист Артур, который с самого начала экскурсии по-кошачьи терся
возле меня, то и дело касаясь маленькой белой ручкой моего обтянутого мокрой
штаниной бедра.
— Ангелочек, — шепнул он.
— Вас так наши бабушки называют. Я слышал. Пусть, говорят, наш ангелочек
отдохнет. А то уже час говорит, говорит.
Но прошло минут
пятнадцать, и Эльвира выразительно взглянула на меня. Депутатские деньги надо
было отрабатывать. Я тоскливо посмотрел в окно, за которым по-прежнему текла
густая хвойная масса, моя терра инкогнита.
— Итак, дамы и господа,
мы продолжаем наш путь к древнему русскому городу Пскову.
За отсутствием других тем
пора было приступать к краткому курсу отечественной истории — я приготовился
рассказывать о призвании варягов, но сзади раздался каркающий голос:
— А где мы сейчас едем?
— Да, да, что это за
места? — подхватило чье-то контральто.
Я понятия не имел, но
неожиданно для самого себя сказал:
— Спасибо вам, очень
хороший вопрос. Посмотрите на этот замечательный лес. Казалось бы, это обычный
русский лес. Но сколько тайн он хранит, сколько легенд с ним связано!
Это были слова
отчаявшегося. Так, наверное, не умеющий плавать беглец бросается в воду, слыша
за спиной близкий лай овчарок. Несколько секунд я чувствовал, что иду ко дну.
Но что-то вдруг подхватило меня и вынесло на поверхность — какая-то могучая,
веселая сила наполнила мои легкие воздухом, расправила плечи, придала
невероятную уверенность в себе. Такая уверенность бывает только у пьяных.
Пожалуй, я и был пьян.
— Итак, о
Старовахромеевском лесе пойдет мой рассказ.
Далее на протяжении
получаса о тайнах и легендах этой нескончаемой поросли рассказывал не я — в мое
тело вселился другой. Моим языком, моими голосовыми связками овладел некто,
знавший удивительные, захватывающие истории.
— Свое название этот
древний лес получил благодаря боярину Вахромею Собашникову…
Из собственных уст я с
интересом узнал, что означенный Вахромей получил обширные владения от Ивана
Грозного в награду за верную службу в опричном войске. Ранее эти земли
принадлежали новгородскому посаднику Федулу Кривому, казненному кровавым деспотом
во время знаменитого похода на Новгород в 1572 году.
— Обезглавленный труп
посадника был утоплен в болоте, мимо которого мы с вами как раз проезжаем.
После этого в окрестных селениях еще долго ходили слухи, что не нашедшая покоя
душа несчастного Федула бродит по этому лесу в образе старика, несущего
собственную голову под мышкой. И горе тому, кто встретит длиннобородого
мертвеца вечерней порой.
Выдержав театральную паузу,
во время которой были слышны лишь стенания старого мотора, я бесстыдно
продолжил.
— Но не всех пугала перспектива
повстречаться с привидением — немало охотников за золотом рыскало в этих
местах. Ведь согласно легенде, рядом с тем местом, где опричниками был утоплен
труп посадника, на небольшом островке
посреди непроходимых болот Иван Грозный повелел зарыть свои сокровища. Золота,
отобранного у богатых новгородских купцов, было так много, что увезти в Москву
удалось лишь часть. Больше половины упокоилось где-то здесь, среди трясин, в
дебрях Старовархромеевского леса. Но едва ли кому-то удалось добраться до клада
Грозного. Призрак казненного посадника сторожит царское золото — не подпускает
к нему людей, путает лесные тропинки, морочит кладоискателей, пугает их, сводит
с ума.
В салоне загудели
взволнованные голоса.
— А что это за церковь? —
прорезался чей-то голос.
Мимо пронеслась ветхая
церквушка.
— Это храм Георгия
Победоносца, конец восемнадцатого века, архитектор неизвестен, — мгновенно
соврал я.
Эльвира Петровна посмотрела
на меня с уважением. Артур нежно коснулся моего бедра.
— Но продолжимте, дорогие
друзья! Как бы то ни было, спустя несколько столетий, уже в девятнадцатом веке
старинная легенда получила продолжение. Тогдашний владелец этих мест, помещик
из захудалого дворянского рода Кузякиных, имение которого было заложено,
внезапно и сказочно разбогател. Он купил тысячу душ крепостных, несколько
доходных домов в Петербурге, построил полотняный завод, а деньги с шиком
проживал за границей — в Ницце и Карлсбаде. Сам Кузякин утверждал, что причиной
столь впечатляющего обогащения стал крупный карточный выигрыш, но мало кто ему
верил. Тогда-то и выплыла из глубины веков полузабытая легенда о царском
золоте. Поговаривали, что в этой истории не обошлось без нечистой силы — путь к
сокровищам Ивана Грозного помещику открылся не иначе как по воле беса, с
которым Кузякин, якобы заключил договор. Отсюда — второе название этого места:
Чертова топь. Впрочем, некоторые краеведы предлагают более рациональное
объяснение быстрому обогащению помещика. Если допустить, что царский клад
действительно существовал, Кузякин мог найти его во время дренажных работ в
лесу.
Я слушал самого себя, и
мне хотелось, чтобы чудесный рассказчик не останавливался, тем более, что лес
все не кончался. Между тем история имела романтическое продолжение, и теперь в
ней фигурировала единственная дочь Кузякина, в которую был мимолетно, но
страстно влюблен Пушкин (малоизвестный эпизод из жизни поэта,
останавливавшегося в этих местах по дороге в южную ссылку). Роман был недолгий,
но бурный. На прощание Елизавета Кузякина подарила Александру Сергеевичу
старинный перстень предположительно времен Ивана Грозного.
— Это говорит в пользу
того, что легенда о страшном кладе могла иметь под собой реальную историческую
основу. Есть версия, что именно юной Кузякиной посвящено уже процитированное
мной стихотворение «Талисман». Помните? «Ты в дни печали был мне дан…». О том,
на что намекает эта строчка, мы поговорим чуть позже, а пока…
А пока нам предстояла
«технологическая остановка», как выразилась Эльвира. Большой мемориальный
комплекс, в центре которого возвышалась бронзовая фигура с ППШ, был местом
массового паломничества — не столько из-за своего сакрального значения, сколько
благодаря небольшому кафе с туалетом и укромными складками местности, покрытыми
живописным сосновым лесом. На заасфальтированной площадке стояло в ряд четыре
автобуса. Человек пятьдесят толпилось возле кафе, остальные наполняли
истоптанный бор.
Выйдя из автобуса, я с
наслаждением закурил. На сочинение подробностей любовной истории, произошедшей
между Пушкиным и помещичьей дочкой, у меня было минут пятнадцать. Мои бабульки
вываливались на влажный асфальт, обнажая металлические зубы в благодарных
улыбках, адресованных мне, прояснившемуся небу и загаженной туристами природе.
Ко мне подошла рыжая
женщина с исписанным блокнотиком и попросила повторить имя никогда не
существовавшей пушкинской пассии. Пока она записывала, рядом возникли одинаковые
старушки в вязанных беретах.
— Спасибо вам большое! Вы
так интересно рассказываете!
— Рано благодарите! — улыбнулся
я. — Наша увлекательная экскурсия еще не закончилась.
Отдав дань физиологии в сосняке
(занимать очередь в туалет было бессмысленно), я вернулся к автобусу и снова
закурил. Осеннее солнце приятно грело лоб. Жизнь налаживалась.
— Как вам не стыдно…
Я вздрогнул. Это было сказано
тихо, почти шепотом, но каждое слово звучало отчетливо. Так говорят
профессиональные преподаватели и актеры. Я обернулся. Это была маленькая, еще
не старая женщина интеллигентной наружности. Учительница? Музейный работник?
Лектор из общества «Знание»? Разоблачитель. Враг…
— Стихотворение
«Талисман» Пушкин написал по совершенно другому поводу. Никакой помещицы
Кузякиной в его жизни не было. Как не было никакого Вахромея Собанеева. И тем
более — новгородского посадника Федула. Зачем вы врете?
В ее взгляде было
брезгливое любопытство. Ей было важно понять, зачем…
— Как это не было… — с
усилием улыбнулся я. — существует научная литература… И вообще…
— Я профессиональный
краевед, — перебила она. — А вы…
Женщина, презрительно
улыбнувшись, развернулась и направилась в сторону туалета. Мне захотелось
сорваться с места и побежать — не за ней, а в сторону Старовахромеевского леса.
Бежать, бежать долго и без оглядки — от этого фантастического позора, от самого
себя, несчастного лжеца и неудачника. Выбросив по дороге сотовый телефон — в
проклятое болото, в самую топь. Пусть думают, что хотят, черт с ними, с
деньгами.
Но прокуренный голос
Эльвиры уже созывал разбредшихся пенсионерок в автобус. Как черт из табакерки
появился Артур. В руках у него было по эскимо. Одно он сунул мне. Через
несколько минут взревело автобусное нутро, и в моих руках снова оказался
микрофон, перемотанный синей изолентой. Экскурсия продолжилась.
Об
авторе:
Александр
Вергелис. Родился в Ленинграде в 1977 году.
Публиковался
как поэт, прозаик и критик в журналах «Аврора», «Волга», «Нева», «Звезда»,
«Знамя», «Дружба народов», «Крещатик», «Сибирские огни», «Слово/Word» и других
изданиях России и зарубежья. Лауреат премии журнала «Звезда» (2006), премии
имени Бэллы Ахмадулиной «Бэлла» (Верона, 2013). Финалист конкурса имени Николая
Гумилева «Заблудившийся трамвай». (2015). Автор книги стихов «В эпизодах»
(2010). Живет в Санкт-Петербурге.