Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2016
* * *
Надя Басова, любовь моего
детства,
сидела со мной за одной
партой.
После уроков, когда было
наше дежурство,
мы убирали класс.
— Ну что, Никитин, герой
Советского союза, —
говорила Надя Басова, —
подметай внимательнее,
иначе
я заставлю тебя глотать
эту пыль.
Будешь плакать и есть
горстями.
Знаешь, Никитин, у нас
дома
лежит кассета, на которой
записано,
как ругаются евреи. Это
п***ц, Никитин,
так как вы там ругаетесь,
русскому и в голову не
придет
так ругаться. Хорошо,
Никитин,
теперь иди, помой тряпку.
Я шел в мужской туалет,
чудо дизайна интерьеров,
мыл тряпку. Выжимал, нес
Наде Басовой, та
самоотверженно терла пол,
хотя могла поручить мне,
и,
мрачнея от собственной
красоты,
все говорила, говорила о
том,
что недавно прочла
книжку,
называется "Эманнуэль", единственная,
говорила она, книжка,
которую я дочитала до
конца,
не считая "Рэмбо". Так вот, в этой книжке
можно все узнать про
секс,
я не знаю, как там у вас,
евреев,
с этим делом. Ты знаешь
слово "секс",
Никитин?
— Знаю, — отвечал я. — А
ты, Надя Басова,
уже этим занималась?
-Охренел ты, Никитин,
неужели не ясно:
если бы я этим
занималась,
разве я бы здесь была?
Я не понимал, что она
имеет в виду.
Где — здесь? В русской
средней школе
имени Крупской? В этом
классе,
увешанном фотографиями из
жизни
Николая Островского,
который закалял
эту самую сталь, с его же
бронзовым бюстом
(на нем мы сушили
пресловутую тряпку)?
Или здесь, в поселке
Рышканы,
невероятном, самом лучшем
месте на Земле,
с огромным озером, полным
колоний
мертвых ракообразных, с
золочеными
куполами цыганских
дворцов
за болотом, с одинокими
курами,
медленно шагающими сквозь
скелеты каруселей под
палящим солнцем,
с великой улицей Индепизденций,
протянутой через весь
город прямо в небо?
* * *
Когда-то я был плохим,
но эта плохость
пообтерлась о быт,
сточилась, как старые
зубы.
Тогда я стал хорошим,
безупречным человеком,
до отвращения, до колик,
до собачьего бешенства.
Наступила осень, потом
зима,
следующая остановка была Лосиноостровская.
Люди и лоси сидели напротив.
Люди грызли ногти,
лоси мрачно перебирали
рогами и копытами.
Вроде все как обычно.
Но что-то было не так.
* * *
Умер Зюся
потому… Да нипочему.
Просто не могли ничем мы
помочь ему:
не хватало нам любви, не
хватало сил,
и обиду, как болезнь, он
в себе носил.
Все-то жался, прятал
хвост, нычки по углам.
Получал сухой паек с
горем пополам.
Старший кот его гонял и
ложился спать
на кровать. А Зюся шел только под кровать.
Тесно было впятером:
маленькая дочь,
я, жена и два кота,
некому помочь.
Я оправдываюсь так.
Только видит Бог:
просто я не долюбил, вот и не помог.
* * *
Я нес к помойке старую
плитку,
и видел, как на балконе,
сед
и похож на жареную
улитку,
стоял без трусов сосед.
Я думал, как тоже стану гадок,
дай Бог еще, не одинок.
Из щек собачьих, из
кожных складок
буду глядеть на потолок.
Потолок, потолок, нужен
ответ.
Кого я любил, кого
обидел?
Потолок ответит: нет,
никого не видел.
* * *
Человек, расписавшись в
книге учёта,
начинает чё-то.
Это чё-то
он называет
"работа".
Ожидая кого-то,
он хочет
кой-чего от него.
Но этот кто-то —
никогда ничего.
Человек собирает остатки
ума,
берет трубку, говорит " Привет, ма…"
Но нет никакой ма,
только тьма.
Тогда он кладет трубку,
варит на ужин крупку:
покойный па
не говорил
"крупа".
* * *
Если вы припретесь
на литмероприятие,
вам обязательно
кто-нибудь сообщит,
что Никитин — не мудак.
Не то, чтобы вы это
утверждали
(вы и думать не думали о
Никитине),
нет, вы просто пришли,
сели на стульчик
с обреченным видом,
приготовились слушать в
очередной раз
эти самые стихи, типа
"С тех пор, как в
перцептивной сфере
увял мизогинии
славный куст"
(или что-то про березки,
разницы нет);
итак, вы никого не
трогаете, сидите себе
попой на стульчике,
переживаете
коллективное отвращение и
вот подходит
некто N. или M. и
говорит:
"Никитин — не мудак.
Никитин только кажется
мудаком,
но на самом деле
на самом деле!
он клевый."
Ну, хоть что-то,
помимо е***ных стихов.
Сегодня мы узнали что-то
новое.
Сегодня мы многое поняли.
* * *
Я съел в себе поэта,
устроил пир горой.
Теперь хожу по свету
с огромною дырой.
Вот печень и желудок,
пузырик
мочевой,
а там, где был ублюдок,
нет больше ничего.
Об
авторе:
Евгений
Никитин. Родился в поселке Рышканы, Молдавия. Впоследствии жил в Германии и в
России. Актуальное местожительство – г. Королев Московской области. Как поэт
публиковался в журналах "Воздух", «Знамя», «Новый берег», «Октябрь»,
«Textonly», «Гвидеон» и др.
Выступал также как прозаик, эссеист, литературный критик, переводчик, куратор и
издатель.