Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2016
До Бахчиванджи можно доехать на маршрутке
прямо от автовокзала на Щёлковской. Когда стемнеет, зажигаются огни, автовокзал
становится похож на большой межатлантический лайнер.
Я никогда там не был. Как-то шёл промозглым
осенним вечером к метро и слева от лайнера прочитал на одной из маршруток:
«Бахчиванджи». И сразу представил: садишься на маршрутку, проезжаешь энное
количество остановок, выходишь, а там: тепло, южное солнце, бахча кругом
плодоносит. Срывай, ломай и ешь прямо руками.
С тех пор всякий раз, проходя мимо
автовокзала, я искал глазами нужную маршрутку и заветное слово на ней. И
представлял, что как-нибудь плюну на всё, и вместо того, чтобы поехать на метро
по делам, возьму шкалик виски и сбегу на маршрутке вон из Москвы в
благословенные земли Бахчиванджи.
Но это всё мечты, конечно. Никуда бы я так
и не поехал, если бы не Виталик.
Виталик никак не мог к нам приехать.
Пришлось самому его навещать; как оказалось в Бахчиванджи. Виталик сменил много
съёмных квартир в Москве, пока не вернулся к родителям в Подмосковье. А там —
прямой дорогой в Бахчиванджи.
Поехал я один, так захотелось. День был
плохой. Пасмурный, с низким тяжёлым, как из чёрно-белых фильмов, небом над
головой. Не в такой день хотел я отправиться в Бахчиванджи. И не к Виталику…
Кладбище было голое, унылое, новодел было
кладбище. Пока тщетно искал нужный участок, продрог. Грязь налипла на ботинки.
Я тяжело передвигал ногами, как водолаз под водой. Местный житель, могильщик,
мужик лет пятидесяти в испачканной землёй одежде, пошёл проводить. От нечего
делать, или надеясь, что перепадёт помянуть — бутылка виски, не таясь, торчала
у меня из кармана пальто.
Интересно, кладбище это общественное
место, здесь можно или нельзя? Представляю протокол в местном отделении: Сержант такой-то задержал гражданина Евгения
С. за распитие спиртных напитков в общественном месте — кладбище посёлка
Бахчиванджи — с целью помянуть душу своего усопшего друга Виталия М…
Могильщик, как и полагается людям его
профессии, был весел. Вильям, ничто не изменилось за века!.. Других не берут в
космонавты. «А в этом месте по-другому
не прожить», как пела известная уральская группа.
Я решил согреться и отпил из бутылки,
зная, что алкоголь не согревает. Вера сильнее знания. Иллюзия слаще горькой
правды. Протянул могильщику.
— Мерси, — крякнул могильщик. — Прям из
горла что ль? У меня стакан имеется.
Он достал откуда-то из широких штанин
классический граненый стакан, показал. Так дети любят хвастаться какой-нибудь
диковинной и совершенно никчёмной вещью: камнем, веточкой, зелёным бутылочным
осколком.
— Вы давайте из стакана, а я из горла. Как
старый ковбой из фильмов Сэма Пекинпа.
— Как скажете, — кротко произнёс
могильщик. — К слову, замечу, названный вами режиссёр мне незнаком. Я больше по
отечественному кинематографу.
— И кто же вам из отечественного? Леонид
Гайдай?
Могильщик налил себе полстакана, вернул
бутылку. Глянул на меня:
— Почему Гайдай? Мне ближе поэтика нашего
старого кино. «Большая жизнь» Лукова, «Два бойца». «Летят журавли»
Калатозишвили… Простое человечное кино.
Он посмотрел в стакан с виски, будто там,
на поверхности маленького торфяного озера, и показывали это «простое человечное
кино».
— Наверное, надо вдохнуть аромат? Но я уж
так. Как вашего… родственника зовут?
— Друга. Виталик. Звали…
— У Него, — и могильщик ткнул пальцем в
небо, — все живы. Пусть земля будет пухом рабу Божьему Виталию.
Он перекрестился, резко выдохнул и влил в
себя полстакана виски. Хорошо, что «Белая лошадь». А если бы «Лагавулин»?..
Дальше шли молча. Не люблю молчать с незнакомыми.
— Странное название «Бахчиванджи», —
сказал я, чтобы что-то сказать.
— Отчего же?
— Ну какое-то… восточное.
— Это фамилия. Посёлок назван в честь
лётчика Бахчиванджи, Григория Яковлевича.
— Никогда про такого не слышал.
— Ну как же, выдающийся лётчик, герой
Советского Союза, капитан! Шестьдесят пять боевых вылетов, двадцать шесть
воздушных боёв… Два самолёта сбил лично: «Дорнье-217» и «Юнкерс-88», и ещё три
в группе: два «Юнкерса» и один «Хейнкель-126». Погиб в самый разгар войны, в
сорок третьем году, в тылу, при испытании реактивного истребителя-перехватчика
«БИ-3», первого советского самолёта с жидкостным ракетным двигателем. Дело было
под Свердловском, в начале весны, двадцать седьмого марта. До этого Бахчиванджи
уже испытывал «БИ-1». Для стоявших на земле и наблюдавших полёт, всё было
необычно. Самолёт за десять секунд оторвался от земли, а через тридцать скрылся
из глаз. Только пламя двигателя говорило о том, где он сейчас. Посадка была
жёсткой. Потом Григорий Яковлевич провёл ещё четыре испытательных полёта на
«БИ-2» и «БИ-3». И вот тот самый, последний, полёт Бахчиванджи двадцать
седьмого марта. Задача не из лёгких. Самолёт проверяли на максимальную высоту и
скорость. Нужно было в горизонтальном полёте на высоте две тысячи метров
довести скорость до 800 км/ч. С земли за полётом наблюдали создатели самолёта,
товарищи, любимая женщина. Смотрели фильм Юлия Райзмана «Лётчики»? Вот всё как
в фильме. Только самолёты серьёзней. И война. Хотя здесь на Урале, кажется, что
её будто и нет. Только люди уходят и не возвращаются… Они смотрели в небо,
затаив дыхание. Полёт протекал нормально. На семьдесят восьмой секунде
двигатель перестал работать. Так и должно было быть — лётчик должен был
дождаться выключения двигателя по окончании топлива. Григорий Яковлевич в этот
момент развил скорость уже свыше 900 км/ч! Но тут самолёт вошёл в пике и под
углом около пятидесяти градусов ударился о землю. Его находят в шести
километрах южнее аэродрома. Бахчиванджи не предпринял никаких попыток выровнять
самолёт или покинуть машину. Видимо, к тому времени он уже потерял сознание,
ударившись солнечным сплетением о штурвал. Григорию Яковлевичу было на тот
момент всего тридцать четыре года.
Могильщик замолчал, будто отдавая дань
памяти погибшему лётчику.
— Честно говоря, я поражён, — сказал я,
помолчав вместе с могильщиком. — Вы знаете и помните столько подробностей…
— Люблю читать. И память хорошая.
— И что вы любите читать?
— Историческое, в основном.
Могильщик красноречиво глянул на торчащее
из кармана моего пальто горлышко с жёлтой пробкой. Я поспешно достал и протянул
ему бутылку. Мы снова остановились, могильщик налил себе всё те же полстакана и
аккуратно, будто под уздцы, вернул мне мою лошадь.
— Тут уже недалеко до вашего товарища
осталось. За раба Божьего Григория Яковлевича Бахчиванджи!
Я кивнул и сделал большой глоток из горла.
— Фамилия какая-то странная. Чья?
Абхазская?
— Нет, он из греческих гагаузов.
— Надо же. Греческий гагауз. Я и не знал,
что такие есть…
— Редкий народ. Их всего тысяч двести,
триста осталось. В основном, в Молдавии живут. Григорий Яковлевич родился в
Краснодарском крае. В двадцать седьмом году перебрался в Мариуполь…
— Мариуполь?
— Слушайте, неужели нельзя произнести
Мариуполь, или Донбасс, чтобы в вашей голове не возникло никаких актуальных
аллюзий?
— Сложновато…
— Вообще-то, да, непросто. Тем не менее,
из песни слов не выкинешь, Бахчиванджи в двадцать седьмом году переезжает в
Мариуполь и участвует в строительстве «Завода имени Ильича». Но вот мы и
пришли. Вот этот участок должен быть. Он?
Я вгляделся в надпись на маленькой
железной табличке, вкопанной почти на уровне земли.
— Да… Он. Спасибо.
— А ваш друг? Кем он был?
Вопрос поставил меня в тупик. Я смотрел на
табличку и думал. Виталик, кем ты был? Как ответить этому любителю читать
«историческое» с хорошей памятью?
— Молодой совсем, — не дождавшись ответа,
сказал могильщик. — Тридцать пять всего.
— Да.
— Так кем он был?
Я выдохнул воздух.
— Он был пидарасом.
Наверное, надо было сказать
«гомосексуалистом». А точнее, вообще об этом не говорить. Но часто, когда мне
становится неловко, что-то тяготит и напрягает, я прячусь за грубость.
Могильщик, казалось, совсем не смутился и
не потерял своего философского настроя.
— В прямом или переносном смысле?
— В прямом.
Могильщик немного помолчал. Но уходить
явно не собирался.
— А вы?
— Что я?
— Ну вы тоже… того?
— Нет. Я нет.
— Извините, просто он ваш друг, вот я и
подумал, может быть, вы тоже…
— Нет. Он да, а я нет. У меня жена, дети…
— Ну это никому не мешает.
— Тоже верно. Но нет. Не знаю, может, я
вас огорчил…
— Нет-нет, не огорчили, что вы. Свободу
воли ещё никто не отменял… А чем он занимался, кем работал?
— Да этим и работал…
Казалось, что нет на свете вещи способной
его удивить. Но тут глаза могильщика слегка округлились.
— Это как?
— Сначала он работал в театре
администратором…
— В театре Виктюка?
— Почему Виктюка?
— Ну раз он этот…
— Ну знаете. Такие люди могут в любом
театре оказаться. И не только, кстати, в театре. Вот у вас, например, на
кладбище. Вы приглядитесь, всё может быть.
Могильщик как-то косо на меня посмотрел,
но возражать не стал. Я продолжил историю Виталика.
— Так вот, он работал администратором в
театре, не Виктюка, в другом. А, чёрт!.. Да. Да! Он работал у Виктюка. Но мог работать,
где угодно, в каком угодно другом театре, и не в театре вообще. Работал очень
хорошо на хорошем месте. А потом… переспал с кем не надо. Или, наоборот, с кем
надо не переспал. В общем, его уволили. И он стал зарабатывать… вот этим самым.
Давал объявления в газете. К нему приезжали богатые упакованные дяди с охраной,
на больших чёрных машинах с тонированными стеклами. Он был красив. Утверждал,
что внук маршала, в честь которого названа одна из улиц Москвы. Правда, в
голубых кругах, как мы потом узнали, у него было прозвище Сказочница. Так что,
может, он это всё и выдумал. Он много чего рассказывал. Не поймёшь теперь, где
правда, где нет. Говорил, что в детстве его насиловал отец… Но порода в нём
читалась. Так что всё может быть насчёт деда-маршала. В него постоянно
влюблялись женщины, помогали ему, становились податливы, как пластилин, от
одного его присутствия. Он, кстати, не гнушался, мог иногда забить гол в чужие
ворота.
Я замолчал.
— Как он умер? — не унимался могильщик.
— Он умер от СПИДа, в сумасшедшем доме.
Где-то здесь недалеко. Его, наверное, никто там не навещал. Мы поругались, не
общались, узнали о смерти случайно и не сразу. У него крыша совсем под конец
поехала. То ли на почве болезни, то ли изначально с головой было не в порядке.
Скорее всего, второе. Жену мою называл Магдалиной. Себя Иисусом. Меня Иудой. Он
меня не любил. Он был другом жены. Она тоже была в него влюблена. В общем, как
и все. Возила продукты, давала денег. Когда я появился, он начал ревновать…
Года за полтора до смерти, его ночью, пьяного, пырнули ножом, совсем рядом с
сердцем. Чудом жив остался. Тогда про СПИД и выяснилось… Выжил, уже будучи
неизлечимо болен, чтобы умереть через полтора года в сумасшедшем доме.
Я говорил без остановки, не знаю, зачем.
Говорил, а сам думал, зачем я ему это всё говорю?.. Бред какой-то. Я достал
бутылку, отпил. Вспомнил про могильщика, который смиренно стоял на смиренном
кладбище и ждал, когда про него
вспомнят. Протянул ему бутылку, он налил свои традиционные полстакана. Я вдруг
понял, что он не уйдёт, пока мы не допьём.
— Доливайте, чего уж там.
Могильщик долил, но не всё. Протянул мне
остатки.
— Думаю, или, точнее, желаю, чтобы
страдания вашего друга искупили все его прегрешения. Вменились, так сказать, в
праведность. Жизни без греха не бывает. А греха без жизни. На том свете не
погрешишь… Мне кажется, ваш друг сильно пострадал на этом свете. А Бог
милостив.
Могильщик выпил, издав какой-то глухой
утробный звук. Убрал стакан в широкие штанины, достал оттуда яблоко. Потёр,
протянул мне.
— Спасибо.
— Дорогу назад найдёте?
— Да, найду.
— Тогда будьте здоровы! Заходите к нам, не
забывайте.
Он повернулся и зашагал верной походкой по
кладбищенской дорожке. Потом оглянулся, широко улыбаясь.
— А всё-таки у нас на кладбище таких нет.
Я бы знал. Я всё про всех знаю. Ну бывайте. Духом не падайте. Земля всё
перемолит. Помолится за нас.
Набежали быстрые осенние сумерки. Я побрёл
к выходу, ощущая, как скачет в моей крови, летит по венам белая лошадь. Говорил по дороге то с Виталиком, то с Богом.
Прости,
Виталик, за всё. За то, что оставили, не были с тобой до конца… Мы плоды твои,
Господи. Гибридные, недозревшие, бахча северных широт. Возьми в руки твои,
Господи. Может, у тебя в ладонях заплодоносим, заголосим.
Об авторе:
Евгений Сулес
– прозаик, драматург, сценарист. Родился в Москве в 1977 году. Окончил
актерский факультет Центра актерского мастерства, сценарно-режиссерский
факультет киношколы «Фабрика кино». Работал сценаристом телеканала «Культура»,
автором и ведущим программ из цикла «Шедевры старого кино».
Публиковался
в журналах «Знамя», «Октябрь», «Homo Legens», «Гвидеон», «Лиterraтура»,
«Юность», «Искусство кино» и др. Сборник прозы «Сто грамм мечты» в 2013 году
вошёл в лонг-лист премии «Большая книга». Автор идеи и составитель книги
«Крымский сборник. Путешествие в память» (Терра – Книжный Клуб Книговек, 2014).
Один из
основателей клуба ЛЖИ (Любителей живых историй).