Рассказ
Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 1, 2016
Отец
с дядей Никитой все никак не вставали из-за стола, и Саша время от времени
выбегал из пахнущей прелыми яблоками кухни во двор, обегал покосившийся сарай,
в котором были свалены в кучу испачканные в земле лопаты, вилы и грабли с
остатками присохшего к ним сена, и оказывался на краю уходившего вниз и вдаль
поля. Их дом
стоял на краю деревни на небольшом возвышении, и, замерев на краю старого
яблоневого сада, Саша до боли в глазах высматривал, как высоко над рваной
кромкой леса, видневшегося за полями, расчерченными мелиоративными канавами,
стоит красноватое солнце.
Каждый
раз Саше казалось, что оно опустилось слишком низко, и они теперь не успеют
добраться до болота засветло. Принесло же этого старикана! Отец уже пытался
объяснить Саше, что у дяди Никиты лодка на озере и коптильня, которой они
постоянно пользуются, но не в день же открытия охоты торчать у них весь вечер
на кухне! Саша ненавидел негромкий матерок дяди Никиты, которым тот
разговаривал сам с собой, проходя у них под окнами. Потом скрипели их
полуразвалившиеся ворота, тяжелые сапоги стучали по крыльцу, и наконец раздавался стук в дверь. «Аркадич…,
— скрипел дядя Никита всегда одно и то же, — я тут такую птаху видал: грудка
желтая, а сама она такая… сидит у меня на заборе, голову так повернула,
смотрит, значит, как я сено гребу… Може, знаешь, что
за синица. Всю жизнь тутока живу, а таких и не припомню… Ты же у нас ентот,
который по птицам специалист, к кому мне иттить, как
не к тебе…» Отец усаживал за стол, под которым громоздились коробки с гниющими
яблоками, и доставал долгожданную бутыль, которая и была истинной причиной
появления дяди Никиты.
Теперь
они были заняты разговором о каких-то венцах для бани, и конца этой брехне не было. Саша нарочно
лишний раз пытался пройти через кухню и всякий раз с надеждой смотрел на отца,
который разливал яблочную сивуху по стаканам. «Не успеем… — с отчаянием понимал
Сашка, — да и не пойдет он теперь никуда, налакается с этим…» И ему становился
ненавистен жалостливый тон отца, севшего опять на своего конька: в институте не
платят, наука в загоне, вот раньше, когда он только что защитил кандидатскую… Вечерний лёт скоротечен. Утки начинают
облетать болото, когда солнце только скрылось за горизонтом, и летят минут
сорок — до темноты. Когда стемнеет, хоть ноги себе там отстой, на этом болоте —
только комаров кормить. Сашка вздрогнул, вспомнив об их полчищах
и на всякий случай почесал вчерашние укусы. Утки не будут их ждать. Им что, они
сядут у противоположного берега, куда и в акваланге не пролезешь, и будут там
плескаться и ряску жрать. Саша сделал отчаянный круг
по комнате, не находя себе места. Садился на продавленный диван и снова
вскакивал, брал в руки книжку и не мог сконцентрироваться на том, что читает. И
как дикий зверь в клетке, он снова принимался наматывать круги: через кухню во
двор, за сарай и обратно.
Наконец
отец заметил Сашку и, словно бы прося прощения, пробормотал:
—
Сынишке вот обещал пройтись до болота… Побаловаться
перед учебой. А то уже и в город скоро.
—
Открыли уже на утку-то? — не хуже этой самой утки крякнул дядя Никита,
опрокинув в себя стакан. — Ну что ж, нехай, нехай. Пущай пройдется, покормит
мошку-то, в Питере-то вашем такой мошки нет.
—
Чего нет, того нет, — подыграл ему отец Сашки.
Он
сам был из этих краев, и часто говорил, что он здесь прикоснулся к чему-то
такому, чего потом не ощущал в городе. Видно было, как ему хотелось оказаться с
местными на одной ноге, не уступать им в простецкости
и естественности.
Дядя
Никита сидел за столом, не снимая своей провонявшей потом и навозом кепки. Он
любил прикидываться простачком, мы, дескать, от сохи,
в школах не учены, но Сашка не раз замечал в его взгляде хитрую искорку и
неприязнь к их семье. Но через мгновение искорка исчезала, и он опять играл в
доброго деревенского дедушку.
—
Дак шо ты ему, нянька? Вот
мой Олег ужо на мотоцикле по девкам кажную ночь,
только слышу завелся во дворе и трррр…
полетел до Долосцев. Там девки, видать, слаще наших.
Оба
громко и неприятно засмеялись, и отец повернулся к Сашке.
—
А и правда, Санек, бери велосипед, свою одностволку и езжай, а то лёт
пропустишь. Мы тут, видишь…
—
Как же я с ружьем… — растерянно пробормотал Сашка.
—
Да нихто тута по полям на ночь глядя не шляется, — махнул рукой дядя Никита. — А если спросит хто, скажешь, батьке везу ружье, батька вперед поехал на
болото. Да какое там, кому оно все щас надобно…
Сашка
метнулся в комнату и выволок из-под дивана зеленый
потертый чехол, в котором лежало разобранное ружье шестнадцатого калибра. Вчера
он отчистил чехол от скопившейся за год пыли и мышиных какашек,
которые невесть откуда брались под диваном каждый код.
—
На болоте соберешь, лишний раз не свети им тут по дороге, — сказал отец, кряхтя нагнувшись за следующей бутылкой. Он держал брагу в
бутылках из-под Санькиного лимонада, который тот покупал в поселковом магазине,
и на этот раз с наклейки задорно смотрел Буратино. — На вот, — он вылез из-за
стола, уронив на пол несколько старых газет, служивших скатертью, протиснулся
за дядей Никитой и, достав со шкафа коробку, кинул на диван несколько
заряженных «четверкой» патронов. — Если увидишь, что садится, дай сесть, не бей
влет. И запомни, куда падать будет. Завтра с утра сходим
поищем.
—
Да какое, без пса-то, — со знанием дела высказался
дядя Никита.
Ему
приятно было лишний раз огорчить городского пацана, у
которого жизнь складывалась глаже, чем у его Олега.
Деревенские вообще скептически относились к
охоте на всякую мелочь. Патроны дорогие, а «что в ней есть-то, в утке ентой». Другое дело кабан.
—
Ты бы лучше мальца-то своего взял, да на огороде у меня сел, свиньи всю
картошку вырыли давеча. Вон, хушь нынешней ночью
садись и пали, как в тире. Прямо от тебя и пойдем.
—
Да пусть пацан потешится, — перешел отец Сашки на
деликатный полушепот. — На велосипеде прокатится. Не попадет он, понятно, ни в
какую утку.
—
Ты… вот что… — вышел отец проводить. — Если увидишь, что кто-то к тебе идет,
ружье спрячь в кустах и стой как будто просто со мной
пришел. Скажешь, батька с собой взял
посмотреть, а сам на другую сторону болота пошел. Ну, давай, удачи. Фонарик
возьми: в темноте с болота на дорогу выходить. Не заблудишься там?
—
Нет, — помотал Сашка головой в армейской пилотке, в которой не так жрали комары.
Он
слушал отца вполуха, все еще надеясь, что тот бросит этого Никиту в его вонючей
кепке и пойдет с ним, ведь он же обещал, и этот день они заранее нашли на
календаре, еще в конце прошлого месяца, и столько говорили перед сном, как они
пойдут через месяц на болото… как они пойдут через две недели на болото… как
они пойдут
завтра на болото… Потом Сашка понял, что отец не
пойдет.
Он
рассовал патроны по карманам, закрепил ружье на багажнике, примотав его серой
бечевкой, которой отец завязывал коробки с яблоками и мешки с картошкой, и
поехал по опустевшим полям, на которые уже начали опускаться первые тени. Тут и
там попадались небольшие перелески. Август в этом году был дождливый, и в
низинах скопилась вода, которую местные называли «лужины».
На лужинах тоже можно бить бекасов, да и несколько
уток могло залететь на ночевку, но настоящего очарования вечернего лёта здесь
не было. Сашка не без труда заехал на холм, где в камнях справа от дороги были
заросли дикой малины, и вспугнул двух вяхирей, которые тяжело сорвались с кроны
дерева, пересекли последнее перед лесом поле и скрылись из вида. Сашка знал,
что должно было уже похолодать, но прохлады не чувствовал, разгоряченный ездой,
да и надето на нем антикомариного было порядком:
рубашка с длинным рукавом и старая, местами порванная школьная форма, которую
ни один комар не прокусит. Доехав до леса, он спрятал велосипед в кустах в
нескольких шагах от дороги и забросал его ветками. Они с отцом всегда оставляли
велосипеды здесь, когда ходили в лес, и ветки валялись здесь кучей, срезанные
отцовским охотничьим ножом.
Войдя
в лес, Сашка впервые ощутил страх. Он оглянулся назад: поля светлели
светло-бежевым пятном, едва виднеясь между деревьями. Там был дом, там мирно
сидели отец с дядей Никитой. Сашке было не по себе. Еще несколько десятков
шагов, и тот мир, где светилось окно их дома, пропадет из глаз окончательно и
бесповоротно. Сашка остановился. Ему показалось, что кто-то идет, но это всего
лишь отдавалось его сердце в ушах под пилоткой. Пилотка, она как морская
раковина, черте что делает со звуками. Несмотря на
яростно набросившихся комаров, Сашка снял пилотку и сунул ее за ремень. Иначе
ему сразу же начинало казаться, что он в этом лесу не один.
В
какой-то момент он даже подумал повернуть обратно. Можно прогуляться обратно по
полям, с ближайшего холма, который с малинником, уже видно край деревни и даже
слышно, как лают собаки и живут люди. Отцу с дядей Никитой он скажет, что лёта
не было. Нет, лучше даже он скажет, что он опоздал к лёту, может, отцу станет
стыдно. Сашка сделал несколько неуверенных шагов по направлению к велосипеду.
Воздух тонко гудел вокруг него. И все-таки… Он целый год мечтал об этом вечере.
Можно, конечно, прийти сюда завтра, вместе с отцом… Он сделал еще шаг к
велосипеду. Но завтра — это завтра. Сашка решительно развернулся, закинул на
плечо ружье в чехле и пошел в глубь леса.
Болото
только еще блеснуло впереди за деревьями, а Сашке от азарта и страха уже тяжело
было дышать. Он и раньше часто бывал в лесу один: собирал чернику, ходил через
лес на реку удить рыбу, драл лозу, которую можно было сдавать во все еще
существовавшей заготприемке, но никогда еще он не
оказывался здесь в одиночестве ночью. Болото было слева от тропы, с дороги было
видно, как блестят чистины не заросшей ничем воды.
Дальше оно уходило далеко влево. Затаив дыхание и постоянно
оглядываясь по сторонам, Сашка собрал ружье. Оно пахло кожей и
застаревшим порохом. Цевье сухо щелкнуло в тишине леса, как первый выстрел, и
Саша вздрогнул. Он сунул в ствол гильзу, осторожно, высунув язык, как он это
делал в школе на самых трудных контрольных, закрыл
ружье и сразу же взвел тугой курок. Отец запрещал делать это заранее, но Сашка
слишком боялся, что не сумеет, не успеет сделать это быстро в нужный момент.
Чехол он завязал на поясе и стал тихонько пробираться вдоль берега, огибая чистину. Сухие ветки лежали здесь в таком количестве, что
невозможно было не хрустнуть, не щелкнуть, как бы тщательно Сашка не выбирал
место, куда наступить. Наступал он на носок, как учили его в отцовских
экспедициях, но это не помогало. Дрозды-рябинники, легко обнаружив его
присутствие, подняли гвалт на все болото. Казалось, не осталось ни одного
зверя, не оповещенного о его приходе. «Вот дряни, — мысленно
обругал Сашка дроздов. — Погодите, я вам еще у нас в саду устрою мамаево
побоище».
Наконец
место показалось ему подходящим для утиной кормежки, он встал под невысокой
ольхой, пожухлые листья которой сыпались ему на голову и за шиворот, и стал
напряженно вглядываться в теперь уже быстро темнеющее небо. Солнце село
буквально несколько минут назад, и болото превратилось в черно-белый снимок,
вроде тех, что отец проявлял в городе в ванной. От воды пахло гнилью, но Сашка
любил этот запах. Дрозды успокоились. Где-то далеко, за несколько километров от
болота, прокричала кукушка. Сашка уже начал было по привычке считать, но в эту
секунду услышал гулкое «бом-м-м». Первый выстрел. Стреляли далеко справа,
видно, на Албитице, речке за лесом, куда Сашка иногда
ходил посидеть на берегу с удочкой. Кто-то уже охотился. «Бом-м-м, бом-м-м».
Дуплет, теперь уже ближе, но тоже километрах в двух-трех прямо за болотом.
Сашка задумался, где там могли стрелять. Наверное, кто-то просто решил пройти
наудачу вдоль канав.
Всем
свои существом Сашка почувствовал, что охота началась.
Нервы были напряжены до предела, несколько раз он вскидывал
ружье на бесшумно метнувшихся зигзагом летучих мышей и только опустив
ружье, позволял себе выдохнуть. Даже близко пролетавшие на фоне неба комары
казались приближавшимися точками уток, и Сашка опять нервно поднимал ружье.
Знакомый свист крыльев раздавался несколько раз, но утки проходили в стороне:
или высоко над головой, скрытые кронами, или облетали болото с противоположной
стороны, шумно плюхаясь там в воду. Время от времени они призывно крякали.
Похоже, он все-таки зря сюда приволокся! Оставалось надеяться на случайную
утку, облетающую болото. Какое уже тут стрелять на
воде!
Сашка
затаился под деревом и с ожесточением размазывал по лицу кашицу раздавленных
комаров. В голову начали лезть мысли о городе, о школе, о домашнем задании на
лето, за которое он еще не брался. Совсем стемнело, и даже если бы утки сейчас
вылетели на Сашку, он не заметил бы их на черном фоне деревьев. По легкому
свисту крыльев Сашка опознал прошедших совсем близко чирков, но даже не повел
стволом: хоть глаз выколи. Надо было возвращаться. Сашка с максимальной
осторожностью, чтобы ружье не выстрелило у него в руках, спустил взведенный
курок. И в этот момент отчетливо услышал, как в нескольких десятках шагов
хрустнула ветка. Сашка замер. Ничего, кроме привычных уже шорохов и звуков
готовящегося ко сну леса. Орали лягушки, в темноте на той стороне болота
шлепнулись в воду еще несколько уток. Сашка выдохнул и отчетливо услышал, как
хруст раздался снова. В его сторону по лесу кто-то шел, причем шел очень
медленно, как будто крался, выбирая, куда поставить ногу. Ветки ломались под
тяжелыми мужскими шагами.
«Мамочка»,
— подумал Саша. В этих шагах было что-то нечеловеческое: кого понесет на болото
в полной темноте, да еще и крадущимися шагами?
У
Саши похолодело все внутри. Он как можно тише отошел в сторону на несколько
метров, нащупал поваленное деревце и сунул под него ружье. Сначала хотел
вернуться обратно, потом просто присел на корточки и затаился.
Человек
шел к нему, это точно! Хруст двинулся в сторону, вдоль болота, но потом опять
повернул к нему. Сашка изо всех сил всматривался в темноту, но она была
кромешной. Наконец шаги замерли совсем близко.
Сердце
трепыхалось в груди, как шарик в настольном футболе.
«Может, это папа? — вдруг пронеслось в голове. — Решил встретить меня после
охоты?»
Сдавленным
от страха голосом он негромко позвал:
—
Па-а-п…
В
ночной тишине болота этот шепот прозвучал не хуже ружейного выстрела. Сашке не
дышал. Человек стоял от него в нескольких шагах и молчал, невидимый, как
призрак.
—
Па-а-а-п, — жалобно протянул Сашка еще раз, чувствуя, что сейчас заплачет.
Шаги
двинулись в сторону, вдоль болота. Человек шел медленно, как у себя дома,
останавливаясь через каждые несколько шагов. «Может, охотовед, — пронеслось в
голове у Сашки, — обходит болото, охоту ведь только открыли».
Но
что-то подсказывало ему, что это не охотовед и не охотник. Они пришли бы на
болото раньше, разве что только застукать кого-нибудь из мужиков с
подстреленной уткой и без лицензии… Да и на оклик
мальчика они бы отреагировали. В глубине своей насмерть испуганной души Сашка
понимал, что вокруг бродит призрак.
Пару
раз щелкнула ветка в дальнем конце болота, совсем близко от непролазной топи, и
Сашка уже не сомневался в том, что рядом с ним во мраке — не человек. Дрожащими
руками он вытащил ружье, поспешно взвел курок и стал выбираться на дорогу,
стараясь не шуметь. В этой темени он готов был поверить во все: в духов леса, в леших, водяных, в
любую нечисть, способную затащить его в топь. Он заколебался, доставать ли
фонарик: свет сразу выдаст его, но без света Сашка уже боялся заблудиться. Надо
выбраться хотя бы на дорогу! Дорога, как двумя часами ранее поля, казалась ему
теперь частью того мира, в котором был его дом. Правая нога попала в какую-то
густую грязь, и Сашка решился: вытащив фонарь из кармана ветровки, нащупал под
прорезиненной защитой кнопку и нажал. С металлическим шорохом ему под ноги
упала крышка и батарейки. «Ах, ты… — вспомнил Сашка. — Там же три
переключателя. Включить, выключить и выброс батарейки…» В темноте он быстро
нащупал одну батарейку. Другая куда-то откатилась. Призрак наверняка уже
повернул обратно и опять идет к нему. Времени прислушиваться
не было. Наконец Саша ощупью нашел и вторую. С трудом сунул ее внутрь. Плюсы-минусы
было не видно, оставалось расчитывать на удачу. Он собрал фонарь обратно и, теперь тщательно
выбрав кнопку, нажал. Залп света ударил ему под ноги. В грязи рядом с его
следом был след волка, и отпечаток волчей лапы
казался немногим меньше отпечатка Сашиного сапога.
—
Волк… — перевел дух Саша. — Всего лишь волк…
Теперь
ему уже не было страшно. По сравнению с тем, что он успел себе вообразить, волк
казался ему большой собакой. Он вылез на дорогу, весь перемазашись
в грязи и ожегшись крапивой, которая густо росла по
обочине. Весь обратный путь он представлял себе этого зверя, которого так и не
видел, — как тот стоял и смотрел на него в темноте. Совсем близко. Слышал, как
он кричит «паа-а-п!» И не отзывался. И тоже думал о
чем-то своем.
Окно
кухни светилось в темноте, разрезая темноту яблоневого сада. Отец с дядей
Никитой уже порядком набрались к его возвращению. Он не слушал их подкалываний. Нехотя объяснил, что лёта не было, и
завалился на диван с «Томом Сойером». Из кухни еще
долго доносился бубнеж голосов, пока он не заснул.
Саша
больше не просился на охоту. И не любил ходить в зоопарк. Теперь он знал, что
значит чувствовать присутствие, а не просто наблюдать. Там было какое-то
прикосновение, только вот к чему он прикоснулся, Сашка не мог понять и с годами
перестал об этом думать.
Об авторе:
Егор Фетисов родился в 1977 году в Санкт-Петербурге. В 1999 году закончил немецкое отделение филологического факультета СанктПетербургского университета. Член Союза писателей Санкт-Петербурга с 2009 года. Печатался в журналах «Арион», «Октябрь», «Нева», «Слово»/«Word», «Новый Берег», интернет-журналах «Семь искусств», «45-я параллель», Лиterraтура и др. Финалист Международного Волошинского конкурса в номинации короткого рассказа (2015). Автор книги стихов «Лишь часть завета из ниоткуда…» (2012), романов «Пас в пустоту» (2014, Издательство Союза писателей СПб) и «Ковчег» (2015), ряда пьес и рассказов. Переводчик. Редактор журнала «Новый Берег». Женат. Отец троих детей. С 2013 года с семьей живет в Копенгагене