Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2015
Саша не ждал от жизни уже ничего нового —
вся она превратилась в нескончаемое, душное лето, которое никуда не двигалось,
застыло на месте в солнечном параличе, и сохло, и задыхалось от самого себя.
Зато дорожная пыль за три месяца зноя сделалась мягкой и тонкой, как шелк. Саша
любил копаться в пыли. Окунал в нее руки, чтобы они покрылись серым слоем,
затем сильно растопыривал пальцы — и тогда все линии на ладонях прочерчивались
белым рисунком.
«Никто
об этом не знает», — думал Саша, чуть сжимая ладонь и снова расправляя ее,
наблюдая, как рисунок на коже то исчезает, то снова появляется. Чудесные
свойства пыли он обнаружил совсем недавно. И был уверен, что один обладает этим
тайным знанием красоты, потому что ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из людей
занимался тем же самым.
«Никто»,
— повторял Саша в блаженной тоске одиночества. И еще что-то гордое и
насмешливое лезло в голову: «они думают… ха-ха!..». Но кто «они» и что
«думают» — Саша и сам себе не мог бы ответить.
«Где
тебя носит? — сказала мать. — Опять всю пыль на себя собрал. Купаешься ты в
ней, что ли? Как воробей…». Она обхлопывала его, морщась и отворачиваясь. Он
молчал, с привычной отстраненностью покоряясь ее сильным нервным движениям. «На
речке не был?». Он помотал головой. «Ну и правильно, не ходи. Я запрещаю. А то
сегодня там девочка утонула. Помнишь Кристину, племянницу коменданта?..
Приехала на каникулы, и вот тебе…».
«Утонула?»
— повторил Саша, осознавая, что совершилось удивительное событие,
свидетелем которого он не стал.
Ночью
ему представилось, что племянница коменданта Кристина лежит на дне реки,
придавленная камнем и обвитая водорослями, как сестрица Аленушка. Выплынь,
выплынь на бережок! Не могу, братец Иванушка, тяжел камень на дно тянет,
шелкова трава ноги спутала, желты пески на грудь легли. Желты пески… Он положил
руки на грудь и закрыл глаза — и его тотчас унесла в сон большая поющая рыба.
«А
у Кристины есть жених?» — спросил он мать на другое утро. «Жених? Какой жених?»
— «Ну, который ее спасет, достанет из речки, чтоб они жили долго и
счастливо?». Мать поглядела на него так, словно впервые увидела и теперь хотела
получше рассмотреть. Открыла было рот, чтобы ответить, но промолчала.
На
третье утро Сашу разбудили звуки траурного марша — то тягучие, то
распадающиеся, словно музыка ползла на сорока ногах, спотыкаясь и запутываясь,
нащупывая дорогу вслепую. Мать стояла у окна и смотрела во двор. Саша подбежал,
вскарабкался по батарее на подоконник и прилип носом к стеклу.
По
улице двигался оркестр. Музыканты — солдаты военной части — неуклюже и
старательно взбивая пыль сапогами, брели под изнуряющим солнцем, под бременем
своих инструментов. Трубы полыхали тяжелым металлическим огнем и натужно
гнусавили, срываясь на визг. Тарелки сыпали сухим звоном. Барабан утробно
стонал. За оркестром несли гроб. В гробу лежала Кристина — на белых
крахмальных подушках, в венке из белых роз. Ее лицо, прозрачное и тонкое, с
заостренным темным носиком, казалось сделанным из голубого стекла. За гробом
вели черную женщину, поддерживая под локти.
Непонятно
было, как Кристина выбралась из реки, и почему ее положили в гроб, и зачем все
это… Вдруг страшная догадка пронзила Сашу. «Она умерла?» — воскликнул он. «Да»,
— сказала мать. «Насовсем-насовсем?» — спросил он. «Да, — кивнула мать. —
Насовсем-насовсем».
Аленушка,
сестрица моя, выплынь, выплынь на бережок, костры горят высокие, котлы кипят
чугунные, ножи точат булатные, хотят меня зарезати… «А я? Я тоже умру?» — «Что
ты такое говоришь? Ты не умрешь никогда. Слышишь? Никогда-никогда».
«Конечно,
— рассудительно думал Саша. — Я же совсем другой. Они — там. А я — здесь». Он
дотронулся до груди, прикоснулся к глазам, пытаясь понять — где находится это
«здесь». Лег на пол и зажмурился, силясь повернуть зрачки внутрь себя, но
ничего не увидел, кроме плывущих под веками розовых блямб.
Спустя
несколько дней он встретил возле киоска солдата — это был один из музыкантов
похоронного оркестра, Саша запомнил его по рыжим волосам и рябому лицу и еще
потому, что из всех инструментов его сильнее всего впечатлил большой барабан, на
котором играл этот солдат.
Солдат
отошел от киоска, разворачивая пачку сигарет, сел на спиленное дерево и
закурил.
«А
где твой барабан?» — спросил Саша. «А ты откуда про него знаешь?» —
удивился солдат. «А вот знаю», — загадочно сказал Саша. Ему понравилось,
что неожиданно для самого себя ему удалось сбить с толку взрослого человека в
армейской форме, и захотелось еще чем-нибудь удивить его. «А я вот как умею!» —
Саша повозил руками в дорожной пыли и выставил перед солдатом ладони, сжимая и
разжимая их. «Ну и ну! — притворно воскликнул солдат. — А так умеешь?» — он
сплюнул сквозь щербину в передних зубах. «Ты ничего не понял», —
разочарованно произнес Саша. «Ну так объясни мне», — сказал солдат
миролюбиво, и Саша снова заважничал. «Это секрет», — ответил он,
отряхивая руки. «Давай меняться: ты мне свой секрет, а тебе свой», —
подмигнул солдат рыжим глазом. «Ладно», — согласился Саша и уселся рядом
на высохший ствол мертвого дерева.
Он
хотел спросить о главной тайне, о Кристине, о барабане, и как это все связано,
но не знал слов. Солдат тоже молчал, думая о чем-то своем, затягивался,
стряхивал пепел, снова затягивался, медленно, с наслаждением вдыхая и выдыхая
дым.
«Сегодня
костюм хоронили, — сказал вдруг солдат. — Иногда от человека остается один
костюм». «Как это?» — вытаращил глаза Саша. «А вот так вот, братан. Вот
так». Солдат затушил окурок. «Хотя, по сути, разве это все — он похлопал себя
по бокам — не костюм? Понимаешь, братан?». Он обернулся, поглядел на Сашу и,
опомнившись, засмеялся: «Куда тебе! Рано еще».
На
этот раз Саша не обиделся — он сидел притихший, очарованный бездной и
тем, что эта бездна языком солдата говорит с ним на равных, называет братаном.
«Вот
так вот живешь-живешь как дурак, а потом бац — и нету тебя, только костюм,
аккуратно разложенный на крышке цинкового гроба. Со стрелочками на штанах. Ну
разве не идиотизм?» — солдат закурил вторую сигарету, сломав три спички.
«Иногда
смотришь на красивую девчонку — там все горит, все трепещет. Что это? Откуда?
Куда уходит? Или вот это дерево, — он провел белотелой, конопатой рукой по
заскорузлой коре, — когда-то оно было зеленое, с густой блестящей листвой.
Все умирает, все…».
«Я
не умру», — сказал Саша тихим, уверенным голосом.
«Ну,
тебе видней», — кивнул солдат, подумав. Вдруг он пристально сощурился,
выругался и со словами «шухер, патруль» бросился наутек.
Из
рощи вышли офицеры. «Это кто там сиганул?» — спросил один. «Рыжий»,
— сказал второй.
В
тот же момент на землю упали тяжелые капли — одна, другая, третья — словно
гвозди, они вколачивались в дорожную пыль, вздымая вокруг себя маленькие вихри.
И вскоре все кругом хлестало и шумело, барабанило и лилось. По улице с
радостными криками паники бежали люди. И Саша побежал вместе с ними.