Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2015
* * *
Мы были вместе, помню я…
А. Блок
Ночь
волновалась
умер
Блок
ночь
волновалась скрипка пела
Блок
умер ночь переложил
на
музыку его стихи
на
смерть жены ночь Шостакович
внезапно
умерла Н.В.
Варзар в
девичестве
во
время
нот волновалась
астрофизик была
и
скрипка пела звезды
ночь
Нина звезды Нина ночь
Des-dur
DSCH
Ds
=
фотоны
выбывают умер
сам фа
диез-ми-ре и ночь
ми-ре
оптическая толща среды мы были помню я
для
голоса и окуляра
виолончели фортепиано
и
скрипки
Шостакович слышен
на
ранние стихи на веки монеты на протуберанцы
нот
увеличенную кратность
стих Александр Нина Дмитрий
стих
помню пела но не время
он
умер умер умерла
НЕБО
НОЧЬЮ:
медный
купорос
наверху
перед побелкой. Бедных вес
веток, вытянутых
на морозе,
еле
еле
держит лес.
Видимое,
звуки, быстроту
неба
чувствую
во сне и слёз,
мела
вкус
во
рту.
***
Кроме
дыма и урн
всё
было плоским, прямым,
даже
утром. Звучали, помимо детских программ,
новости
или ноктюрн в бачках.
Был
Музей Восточных Культур
(шарик
в шарике, воины, хижина в облачках).
Были
свойства солей и кислот,
феодальных
общин очаги,
революций,
строение сердца голубки
проходящие
дети, и я у доски
перед
ними не помню ни дат,
ни
имён. В антресолях манящих коробки
летних,
тонких вещей. Небо над.
***
В
конце ноги белеет пластырь,
как
у Беллини дальний пастырь
на
полотне,
посередине
одеяла,
а
я ли этот конус или предъявленная мне
на
время ночи в полотняных
канавах,
рытвинах, полянах,
условно
вписанная в них
химера
— не понять. Сужаясь,
в
конце концов и жизни шелест
из
предложений назывных,
и
стёртый палец — все утихнет.
И
даль сама себя постигнет,
оставив
нас одних.
***
Спи,
я начну. Спи мне в унисон,
паузу
дли ночную.
Смотри,
как дыхания пар вознесён.
Продышали
воронки
отдельные
стебли, былинки
в
тяжёлом снегу. Так и мы
жизнь
продышим насквозь — и на волю,
из
сердца-волынки
голубые
клубы.
ДИКТОРСКИЙ
ТЕКСТ
Это
Роднина моя
на
одном коньке — другой
кверху
держит собственной рукой
как
рубля курс,
как
зубчатого Кремля звезду,
Роднина
моя, о лёд скрипя, катится — нога над головой,
скрепа
во льду,
палец
на коньке,
на
веке тень, лак голубой,
ягодамалинкамоя,
ой,
в
уме огни…
***
Увижу
ли
вижу
уже или нет
или
нету
уже
видеть
некого
так
что
не
видеть не знать
ни
когда я увижу
ни
как
ни
за чем скрыт
а
только тоска о тебе и тоска о тебе
не
увидеть совсем и увижу я
разве
уже
не
теперь
это
видимо так
и
не здесь
КАРАКАЛПАКСТАН
…потом торжественное мимо проезжает
семейство с дыней, покрывалом и кнутом
в телеге, в "телеке" окна и свет мешает,
а берег все никак не настаёт —
ни расстелить ни растянуться:
кадр держится на них, не выпуская.
Свет
плохой на лицах.
Но можно различить с отчётливой тоской
в потёках солнечного пара
бутылки выпивки недорогой,
на покрывале ягуара,
детей, захваченных дорогой, остальной узор,
на сгибах — швах его несовпаденья,
сиреневые тени на локтях,
ответный взор, окурка вбок паденье.
Но
нет меня и нету их нигде.
БОГ
ОБЛАКОВ
День
сочиняет себя, день себя воздвигает.
Как
учитель ходи по рядам, как прораб
или
чайка по краю песка. Вид
событий
в расплывах и линиях среза, пера
пробах.
Там же, на контурной карте пены — рыб черепа.
Сверху
прямоугольные парты
что
гробы, чуть расходятся швы на горбах
припадающих:
нитки — рыбьи зубы в улыбке…
День
себя размещает —
гарнизоны
своих волн горючих и жизней, таща их
от
Тебя и к Тебе,
сверху,
Боже, следящему этакой птицей.
Насмарку
пойдут
все работы, петиции,
знание
мест.
Понапрасну
мы гибли в борьбе.
*.
*. *
Берег окна и ровный обрыв стены.
Беззвучно смеётся собака внизу, привстав на лязг отворяемого.
Перед самым твоим приходом
бывает такой состав воздуха, утро такой длины.
Вот он, конечно, край, за которым уже сплошной
шум капилляров и жил, раздуваемых ветром
стеблей, гортанных цветов и артерий эха, за слоем слой
пролетающей крови
неровный лай.
***
Предатели
друзей мертвы,
а думают, что
живы.
Данте
Их
окружает лес многоочитый в позументах,
войска
травы
в
росе и славе, прежних
существ
останки нежные, валежник,
«Аmen,
аmen» — немного вразнобой
кукушек
над малинниками крики,
стволы,
допустим. Где твои улики,
смерть,
признаки твои, кого ты им взамен
показываешь,
мне, и где там
Лукьянченко,
Марховский, Иванов,
Богданич,
Раду, где они, в одном,
вот
в этом самом зеркале настенном,
сходящиеся
в лес
лица,
всеобщего,
как Божия роса?
*
* *
Рос
низкими кустами вширь,
рядами
буковок и нотными рядами вереск,
и это был Псалтирь-
раскрытые на разных псалмах поляны. Птицы там, уверясь,
слетались к проповеди.
Больше не увидишь.
Вдоль трассы
ветошь устилает рощи,
на средних волнах празднично поют в муниципальном храме,
ночь,
и нефть лелеет мощи
во глубине сибирских руд.