Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 1, 2015
Николай Звягинцев. Взлётка. — New York, Ailuros Publishing, 2015
Андрей Сен-Сеньков
заметил, что «с любой из книг Звягинцева можно жить зимой»[1]. К новой книге Николая Звягинцева «Взлётка» это относится особенно – она начинается с «зимних»
стихов, которых там довольно много, при том, что другие времена года затронуты
скорее по касательной, и хранит особое зимнее настроение – не то, что на улице,
а то, что дома, в тепле, в тесной печурке огонь, оранжевые окна снаружи и
изнутри.
«Взлётка» – очень тёплая и уютная книга, очень добрая. И при
этом непростая, или даже – подчёркнуто непростая. Это стихи поиска, стихи
усложнённого, нетривиального синтаксиса, они не только по-новому очерчивают
мир, но и перестраивают, обогащают язык.
О том, что
современной поэзии не просто свойственен синтаксический эксперимент, но что это
одна из наиболее интересных линий её развития, отчётливо впервые, пожалуй,
заговорили Павел Гольдин, подготовивший тематический выпуск журнала РЕЦ «Cинтаксический эксперимент в современной русской поэзии», и
Дарья Суховей, написавшая предисловие к этому выпуску[2]. Среди представленных там поэтов был и
Николай Звягинцев.
Область этого
эксперимента, «слияния» в стихах Николая Звягинцева на первый взгляд
неопределима, неуловима – где же речь хвостиком махнула, яичко упало, разбилось
и пересобралось калейдоскопом?
Знает ли кошка,
что будет зима
С точкой на
середине круга,
Про фиолетовые
закрома,
Про её чёрно-белые
руки.
Что мышиная наша
возня,
Шар, живущий в
оконной раме,
Через неё и через
меня
С подмосковными
номерами,
Что, забыв
посчитать до ста,
Стоит весёлая,
штыковая
Венецианская
пустота
Или как её
называют.
Если точка
годового, зимнего цикла, кошачьего зрачка – в середине круга, то поэта,
находясь вполне в кругу, изнутри жизни, не отстраняясь, не принимая позицию
наблюдателя, всё же стоит не в центре, а в некоей точке не очевидной, откуда
мир преломляется и плывёт. Именно плывущий и оттого неуловимый – основные
характеристики поэтического мира Николая Звягинцева, его расфокусированного
зрения.
Лучше я тебе
напишу,
Как войти в
соседнюю дверь,
Направить солнце
на револьвер,
И что случится в
твоей голове,
Когда увидишь в
рыжей траве
Окна и двери такой
красоты,
Глаза из олова и
слюды…
Процитированное
стихотворение важно не только тем, что представляет мировидение Николая
Звягинцева не просто картинкой, а описывает именно его метод зрения, но и тем,
что написано от лица Винсента Ван Гога. Действительно, Ван Гог – художник, к
чьим работам поэтические полотна Николая Звягинцева ближе всего (ближе, чем к
другим постимпрессионистам, хотя они, конечно, тоже там рядом стояли), близки
именно в плане своей, повторюсь, плывущести, и это
касается не только зримого.
Кошка, (не)
знающая, что зима близка, — не единственное животное во «Взлётке».
Перед нами вообще целый зоосад. Кошки, медведи и медведицы, енот, ёж, барсук,
водомерка… И ещё иллюстрации автора – трогательные барсуки, похожие на мягкие
игрушки. Собственно, весь животный мир, представленный в плотно населённом мире
Николая Звягинцева, – это мир мягких игрушек, детский мир. Поэт беспощадно,
безжалостно сентиментален, под его взглядом всё умаляется и умиляется, даже –
или в особенности – Большая Медведица.
Ты живая медвежатка,
Нам идет короткий
шаг.
От любви бывает
жарко,
Можно выйти
подышать.
Новый год, мы все
устали.
Скоро люди по
стеклу
Через будущий Растает,
Через бывший Outlook,
В белый дым,
зелёный камень,
На четыре стороны
Побегут вперёд
руками,
Станут сильно
влюблены.
А вот на примере
другой медведицы, не меньшей, хотя она и пройдёт в игольное ушко, мы видим саму
концентрацию, так, что и довольно поверхностный анализ может объяснить технику
чуда, хотя самого чуда, конечно, объяснить не может.
Рыбка превратилась
в замочную скво,
Ручку одного из
ковшей.
Простое сравнение
рыбы с замочной скважиной обрывается на полуслове оговорке, так что та же рыба
оказывается женщиной. Женщиной запертой или подсмотренной? Или, может быть, она
не столь замо́чная, сколь за́мочная,
спящая красавица Мелузина? Но метаморфоза на этом не
прекращается – в замочную скважину подсмотрено звёздное небо, ручка одного из
ковшей – Большого или Малого, и всё это она – наша рыба, проплывающая по взлётке.
Нежничающие,
лепечущие – помните, кто у нас лепечет? угу, парка – стихи Николая Звягинцева
сентиментальны и в изначальном, этимологическом смысле, то есть очень
чувственны. Чувственность эту можно понимать и узко, как эротизм – причём всё
по-взрослому, никаких лолиток; то есть да, перед нами
большей частью любовная лирика. Но можно и должно понимать чувственность и шире
– как собственно работу органов чувств, мир не столько данный, сколько
представленный в ощущениях. При этом локализация чувственности, опять же,
текуча, трудноухватываема. Может быть, перед нами
настолько сложный случай синестезии, что он даже не определяется.
Вот желания, эти
двое.
Как сказать, что
они преступны,
Что у них разная
температура,
Кратная желтому и
голубому…
Но не исключено,
что основным в этой путанице ощущений оказывается всё же тактильное. Кто-то мир
прежде всего видит, на этом построена, например, вся известная широкому
читателю японская средневековая поэзия, кто-то едва
родившись, вдыхает его, как небезызвестный парфюмер. Николай Звягинцев мир
прежде всего ощупывает.
Пока разбуженный
чемодан
Читает улицу
по складам,
Всю
из дырочек и зубцов,
Стебель, косточка,
вишня, слива —
Пальцы ощупывают
лицо,
Которое
в городе поселилось.
Вот одиночество
и волчанка
Только-только
в оконной раме.
Смотри,
я плаваю часто-часто:
Брайля, воздуха,
Брайля, Брайля.
Каждое
стихотворение в книге – касание, поэтому, может быть и взлётка
вынесена в заглавие: коснулось и улетело. Даже взгляд осязаем – это мир трогает
глаза: «Как судьба разбитой вазы, / Промелькнувшего лица, / Как царапают
алмазом / Стёкла Зимнего дворца» – стёкла-то здесь в именительном падеже; ну и
в винительном немножко тоже – это всё они, а мы совсем чуть-чуть виноваты.
[1] «Воздух», 2010, № 2
[2] «РЕЦ», 2007, № 46
= http://polutona.ru/rets/rets46.pdf