(повесть. окончание)
Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 1, 2015
(Окончание. Начало
повести читайте в Homo
Legens № 4 / 2014)
11
Людмила не могла
найти себе места. День за днём, снова и снова, она, будто наказывая себя,
прокручивала в памяти одно и то же:
— Мама, я нацист!
— Нацист!
— Нацист!
И улыбается…
Но всё-таки,
откуда он набрался этой дури? Да, плохая компания. Хотя дело даже не в
компании. Почему после такой войны зараза осталась жива? Людмила, конечно,
включала русское телевидение, и ей попадались передачи про скинхедов, которые
она смотрела с недоумением. И вот, пожалуйста, в собственном доме…
Теперь понятно,
почему сын всё время приходит с синяками — выясняет отношения с такими же
отморозками. И, верно, всюду суётся первым. Как папаша, прости господи! А если
его ударят ножом? Ранят?
Людмила
вздрогнула.
Первое, что она
сделала, когда узнала правду, это помчалась к адвокату по уголовным делам.
Толстая, на вид
добродушная женщина уютно сидела в небольшой светлой комнате, сложив руки на
столе, словно школьница.
— Скажите! —
только присев на стул, выпалила Людмила. — Сколько лет дают за нацизм?
Адвокатесса
недоумённо моргнула:
— За что?
— По какой статье
судят за нацизм? — поправилась Людмила.
— Нет такой
статьи, — адвокатесса усмехнулась. — Есть хулиганство, ограбление, нацизма нет.
— Точно? — Людмила
и обрадовалась, и растерялась одновременно.
— Ну, да.
Считается, что в Израиле нацизм возникнуть не может.
Адвокатесса,
вспоминая, наморщила лоб:
— Хотя был эпизод.
Один молодой человек рисовал свастики, открыл сайт со специфическим
содержанием. Так его отправили за счёт государства на экскурсию в Польшу, чтобы
прозрел.
Неожиданно
хихикнула:
— Мы-то с вами
понимаем, как он прозреет. Так в чём обвиняют вашего родственника? Его
арестовали? — адвокатесса ощутимо подобралась, взгляд стал жёстким, пухлые руки
придвинули к себе клавиатуру.
— Пока ни в чём.
Сколько я вам должна? — Людмила поднялась.
Адвокатесса
разочарованно откинулась назад.
— Триста. Сейчас
дам квитанцию.
После адвоката был
визит к психологу.
Совсем небольшой
человечек с бородкой клинышком, очень аккуратно одетый, в ярко-зелёном
галстучке, упреждая, открыл дверь своего кабинета и бархатным, неожиданно
глубоким голосом пригласил сесть. Чуть ли не касаясь коленями, устроился
напротив и проникновенно посмотрел в глаза.
— Итак, Людмила,
вы пришли. Как я могу вам помочь?
Людмила чуть
отодвинулась. Глубоко вздохнула и произнесла:
— Мой сын нацист.
Психолог задумчиво
потрогал бородку.
— Он один? У него
есть друзья? Они тоже нацисты?
— Есть компания! —
отчего-то злясь, ответила Людмила. — Я больше, чем уверена, что от них он и
набрался этой дряни.
— А в чём
проявляется его нацизм?
— Подстригся
наголо.
— Вообще-то так
ходят многие молодые люди, — заметил психолог.
— Но не все делают
татуировку со свастикой!
— Понятно, а
сколько лет вашему сыну?
— Шестнадцать.
Человек в зелёном
галстуке погрузился в размышления, по-прежнему не сводя глаз с клиентки:
Ещё молодая
женщина, крупная, русые волосы, красивой формы губы, под глазами тени, лицо
усталое, даже измученное. Чувствует себя неудобно, смотрит в сторону,
сутулится. Ну, пора.
— Не буду от вас
скрывать, проблема действительно есть. Проблема сложная, но разрешимая.
Психолог,
привлекая внимание, поднял указательный палец.
— Очень хорошо,
что вы ко мне пришли. Я вам помогу. Так вот, Людмила, это явление возникает
оттого, что дети чувствуют себя заброшенными и одинокими. Родители тяжело
трудятся, и у них не остаётся сил и времени на воспитание. Оставшись одни,
бедные дети таким немного неожиданным способом начинают выражать свой протест
против несправедливости и трудностей. Не имея собственных убеждений, они в силу
юношеского максимализма, стадности, не критичности мышления принимают за
убеждения стереотипы массового сознания. Для них не столь важно, каковы на
самом деле идеи нацизма, важнее возможность выплеснуть агрессию. Это всего лишь
игра, подражание отрицательным героям боевиков.
Бархатный голос
лился и лился, но Людмила нашла в себе силы его прервать:
— Извините, но мне
не кажется, что это игра.
Психолог нахмурил
аккуратные брови.
— Не надо меня
понимать буквально. Я начал с того, что приехавшие дети попадают в
недружественную среду, в них развивается комплекс неполноценности, их лишают
чувства собственного достоинства. В школах такие дети становятся объектом
травли. Учителя их игнорируют, родители не знают, как защитить. Тогда ребёнок
начинает вести себя провокационно, но мы должны понимать, что это всего лишь
выплеск гнева и спровоцированной агрессии, накопившейся в его бедной душе.
— Не думаю, что
моего Сашу кто-то обижал, — упрямо возразила Людмила.
— Вы можете не
знать… — психолог даже покраснел. — На самом деле есть ещё одно. Эти так
называемые неонацисты — они детище местной системы просвещения и дискриминации
репатриантов. Не какие-нибудь завезенные извне враги государства, не чужеродные
бактерии на…
Психолог было
задумался, но тут же звонко щёлкнул пальцами:
— …на плохо
продезинфицированном теле репатриации! Они закономерное порождение государства.
Я даже скажу — желанное порождение! Подобные явления очень выгодны
истеблишменту, потому что они позволяют дискредитировать русскоязычную общину…
Он ещё что-то
говорил, но Людмила уже не слушала. Она вдруг поймала себя на том, что бездумно
следит за его плавно жестикулирующей рукой. Жесты начали утомлять, и Людмила
встряхнулась:
— Извините, у меня
не так много времени.
— Жаль… —
прервался психолог. — Ведь мы ничего не успели!
— У меня сегодня
просто… — неловко буркнула клиентка.
Человечек
поднялся. Стоя очень прямо, он напоминал путевой столбик на дороге, и Людмила
чуть не расхохоталась.
Интересно, где он
покупает брюки? В «Детском мире»?
— Вы приведёте ко
мне сына?
— Вряд ли
Александр согласится.
— А вы? Я мог бы
подробнее объяснить особенности взросления такого юноши.
Людмила
отрицательно покачала головой.
— Ещё раз
извините…
— Как жаль! — в
глазах психолога промелькнуло мужское сожаление.
«И этот
сморчок туда же!»
Людмила вышла и
посмотрела на часы. До встречи с Меиром оставался ещё час, и она медленно пошла
по улице. Было прохладно, и небо властно теснилось тяжёлыми фиолетовыми тучами,
сквозь которые иногда прорезался ослепительно золотой тонкий луч солнца, на
мгновение освещавший всё вокруг и тут же пропадавший, затираемый набухшим
животом дождя. Но это было хорошо — от солнца Людмила за лето сильно устала. На
лицо, брошенные ветром, попали холодные капли, тротуар зарябил лужами. Зонтик
сорвало, и он, словно чёрная падающая птица, полетел вперёд, зацепив краем
крыла тротуар, и несколько раз перевернулся. Людмила побежала за ним. Подняла.
Неужели маленький
человек в чём-то прав?
Приехав с
музыкальным образованием, Людмила не стала искать учеников, понимая, что с
настолько неверным заработком не проживёшь. Поразмыслив, она записалась на
двухгодичные курсы медсестёр, которые дались ей большой кровью. Ещё хорошо, что
засчитали высшее образование, иначе бы пришлось учиться гораздо больше. Пока
она зубрила учебники, ходила на практику, сдавала экзамены, Павлуша работал, не
щадя себя, по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. А потом, когда Людмила
начала работать по профессии и стало полегче, внезапно заболел и быстро, очень
быстро ушёл навсегда.
Людмила
почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы.
Ну почему так?! Ну
почему? Где справедливость? Казалось бы — жить и жить, оба молодые, Кате всего
два годика, Саша… Да, на Сашу обрушилась вся тяжесть потери отца. Но он
выдержал, помогал, так трогательно заботился о сестре, пока Людмила дни и ночи
пропадала на работе.
Так что, Саша
чувствовал себя брошенным? Ерунда! Он всё понимал. Меир разъединил их, это
точно, но есть ещё безумие подросткового возраста, максимализм, желание быть
сильным, смелым. Саша всегда был ответственным и, видимо, сейчас опять взял
ответственность на себя, но в этот раз решил защищать не только Катю, а весь
мир вокруг. Но по-своему, очень по-своему. Саша попал в беду, и теперь ему
требовалась помощь.
Людмила
оглянулась:
«Ну и скажите, где
Меир?»
После того, как
Меир убежал, прошёл месяц. Людмила из-за сына чувствовала себя виноватой,
позвонила — Меир срывающимся голосом сказал, что надо сделать перерыв в
отношениях, и что он должен подумать, а пока поживёт у мамы. Что ж, подумать,
так подумать. Пока Меир думал, Людмила собрала его вещи в чемодан и поставила в
углу спальни. Теперь каждое утро, просыпаясь и вставая с кровати, она видела
ребристый, кажущийся насупленным и неприветливым этот чемодан.
Здравствуй, Меир,
как дела?
И вот Меир
позвонил и попросил встретиться.
«Ага, идёт!»
Меир, высокий,
худой, сутулый, в нелепой шляпе и блестящей от дождя куртке, показался из-за
угла, ощутимо ёжась от задувающего навстречу ветра.
— Здравствуй,
Людмила! — напряжённо произнёс. Вид у него был виноватый.
— Здравствуй, как
мама?
— Да так… Зайдём?
— кивнул в сторону одной из бесчисленных тель-авивских кафешек.
— Зайдём.
— Кофе? Шоко?
— Эспрессо.
Бармен бесконечно
мурлыкал очень знакомую, но забытую мелодию и меланхолично протирал высокий
стеклянный бокал. Людмила пригубила чёрную, восхитительно горькую жидкость в
белой толстой чашечке:
— Неплохо готовят.
— Да-да.
— Ну и как твой
перерыв? Закончился?
Меир глубоко
вздохнул.
— Людмила! Я хочу
быть с тобой! Прости!
Людмила покачала
головой.
— Нет.
Лицо Меира
вытянулось, и он сцепил внезапно задрожавшие руки.
Ещё утром Людмила
хотела ответить по-другому. Ведь Меир ей нравился, всегда нравился, несмотря на
вялость. Вот такой большой и робкий человек, с которым можно жить долго и
спокойно. Но вдруг сейчас, в маленьком кафе, когда снаружи так ровно и мощно
шумел дождь, Людмила поняла, что не получится. Она должна подумать о сыне, а
Меир будет мешать. Пора отдать Саше долг. Поэтому — нет.
— Заберёшь
чемодан?
— Позже, — Меир
дробно засобирался. — Я пойду? — спросил с отчаянием.
— Прощай… —
Людмила отвела взгляд. — Спасибо за всё.
Меир неловко пожал
плечами, встал и ушёл.
Людмила осталась
одна. Бармен уже пел вслух, шумел дождь, смеркалось, Людмила грела в руках
маленькую чашечку, где на дне застыла гуща от выпитого кофе.
«Как же сделать,
чтобы этот упрямец меня выслушал?»
12
— Дедушка взял
власть вовсе не потому, что дерьмократы были такие глупые. Все получилось
шикарно из-за того, что за ним стояли бесконечные шеренги парней, которые из
года в год гробились сами и гробили других на улицах германских городов. Именно
эти парни пролитием своей и чужой крови заставили считаться с Партией. Именно
они, не замахиваясь на что-то глобальное, проявляли простой героизм простых
людей: «Выходной день, дождь, завтра на работу, спать охота, но я пойду
коммунисту или еврею морду набью. На работе могут быть проблемы, но если не мы
— то кто? Надо — значит надо». И так из года в год.
— Как мы! —
восторженно отреагировал Колобок.
— Да, как мы… —
улыбнулся Влад. — И постепенно из побед, отсидок, синяков, выбитых зубов
складывался образ силы, при взгляде на которую тот же Крупп начинал
раздумывать: «А не дать ли им денег? Ребята реальные…». Судья, глядя на
подсудимого, задумчиво чесал плешивый затылок: «Не, пусть гуляет, а то себе
дороже выйдет…».
И пришло время,
когда НСДАП не очень-то с выборов снимешь, а то Адольф Алоизович скажет «фас»,
за ним-то штурмовиков ого-го, а рейхсвер-то всего сто тысяч…
Снаружи грохотал
гром, сверкали молнии. Ближний Восток так радостно заливало водой, будто Бог,
легко вздохнув, позволил себе, наконец, отыграться за все долгие летние месяцы
изнывающей жары. В Ашдоде вышла из строя канализация, в Бат-Яме морем затопило
променад, в многочисленных лачугах южного Тель-Авива протекли крыши и замкнула
проводка. На границе Газы и Синая обвалились тоннели, через которые Хамас
таскал оружие. С началом дождей и команда прекратила тренироваться из-за
протекающей крыши, надолго переместившись в привычный «Гадюшник».
В ставшем уютным в
такую погоду подвале, локоть к локтю, они сидели многие часы за тёмным
баварским пивом, которое начал доставать для них ушлый Аргамазян, обменивались
новостями, обсуждали политику или просто молчали. Есть такое между друзьями,
когда слова уже не нужны, и находишь отраду в едином движении душ.
Теперь с ними
сидела новая девушка Влада Светочка — маленькая, худая, с хрипловатым голосом.
Тянула пиво, податливо смеялась, отзываясь на шутки Колобка, облизывала губы
быстрым языком. Саша её не любил — уж слишком у неё был оценивающий взгляд, да
даже не оценивающий, а подглядывающий — р-раз, и будто вытащила наружу что-то
спрятанное, стыдное. Оближет губы, и в глазах радость, как же — нашла,
рассмотрела!
Саша внутренне
бесился, но вслух ничего не говорил. А что скажешь? Отвернись, не смотри, не
улыбайся? С какой стати?
Светочка охотно им
поддакивала и постоянно ныла, просилась в патруль, но Влад не брал — и
правильно. Саша, смотря на неё, невольно думал о сестре — не дай бог, чтобы
Катя такой выросла. Не то, что Светочка делала что-то совсем плохое. Но была… какой-то
неряшливой. Вот — неряшливой! Как-то они пошли рисовать свастики на кладбище,
было ещё тепло, так Светочка при всех начала лизаться с Владом, а потом
затянула Влада за какой-то монумент и там громко стонала, как бы приглашая
поучаствовать. Колобок лыбился, Немец злился, а Саше было противно. Потом
появилась…
— А ведь есть ещё
мужички на свете, есть… — облизнула вспухшие губы. Провела ладонями по бёдрам.
Сова
подобострастно вякнул:
— Что, хорошо было
на могилке?
Светочка
подмигнула:
— А то!
Влад вышел, как
обычно, невозмутимый:
— Чего встал? —
шуганул Сову. — Давай, изображай!
Сова начал писать
«Жиды, жиды, жиды…»
Откуда-то выскочил
бородатый старик:
— Что вы делаете?
Как можно? Ужас, ужас!
Так Колобок его
быстро уделал. Он всегда показывал себя героем, если не было опасности.
Колобок пинал, а
Светочка смотрела. Даже ближе подошла. Смотрела и опять облизывалась.
— Ладно, двинули,
пора! — прекратил избиение Влад. — Смываемся.
Нюх у него на
возможные неприятности был невероятный. Но и товарищем был правильным. Недавно
они шли вдвоём домой, и был такой сильнейший продувающий ветер навстречу, что
Саша в своём опущенном на голову капюшоне не сразу расслышал:
— Алекс, ты как к
Светке относишься?
— Что? —
перекричал ветер Саша.
— Как тебе Светка?
— Никак… А, чёрт!
— проехавший автобус обдал уже и так мокрые джинсы водой.
— Если хочешь,
Светка не против.
Саша обалдел:
— Она же твоя
девушка!
— А ты мой друг,
правильно? Вот я и делюсь, можно сказать, самым дорогим.
Саша бросил взгляд
— вроде не смеялся.
— Алекс, что тут
думать? Она девочка сладкая… Титьки так и стоят!
Саше, несмотря на
ветер, стало жарко:
— Немцу, Колобку
ты тоже предлагал?
— Зачем? Немец в
бордели ходит, а Колобок… да чёрт с ним, с Колобком! — Влад внезапно обнял Сашу
за плечи. — Ты мой друг! Настоящий! Разве ты ещё не понял?
У Саши от смущения
защипало кончики ушей.
И вот, Светочка
сидит, мажет взглядом, облизывается… Странное ощущение — можешь и не хочешь.
Саша перестал
ходить к Насте в магазин, но очень часто вспоминал круглолицую светловолосую
девушку в скромной красной кофточке, и у него от странной тоски ныло сердце.
Шумел дождь, они
всё молча сидели. Немец, уже в солдатской форме, задумчиво мял в руке мячик —
он не прекращал тренироваться ни на минуту. Колобок вздыхал, Стас по своему
обыкновению ссутулил крупные плечи и уставился ничего не выражающим взглядом в
одну ему известную точку. Один Сова вертелся, будто на сковороде. Наконец, не
выдержал:
— Здорово мы вчера
того пидорка уделали? Два квартала гнали! Ну он и вопил!
Светочка тут же
начала ныть:
— Меня опять не
взяли! Я тоже хочу!
— Это опасно! —
величаво объяснил Колобок.
— Я же не одна
буду, я с вами!
— Всё равно
опасно!
— Ну, может в
следующий раз… — вдруг решил Влад, и Колобок с удивлением на него воззрился. —
А что, пусть попробует?
Немец шумно
выдохнул, очнулся:
— Тут недавно мы
разгоняли один форпост в Иудее, — выдавил из себя. — Поселенцы построили его на
горе — всего несколько палаток и генератор. Сами бородатые, с оружием,
здоровые, не слабее нас. Уже полгода там жили. Жара ещё была, я всё никак не
понимал, зачем им это? Воду привозят в цистерне, ни радио, ни телевизора, пара
потрёпанных машин, спускаешься на дорогу — град арабских камней.
Замолчал.
— Ну и? —
заторопил его Колобок.
— Не хотели
уходить. Деревья посадили.
— Вот гады!
— В общем, начали
мы их вытаскивать из палаток, женщин тоже.
— За сиськи
удалось подержаться? — тут же спросил Сова.
Светочка
хихикнула.
— Заткнись, шкет!
Женщины у них вообще бешеные.
— Забирают себе
чужую землю, — со знанием дела сказал Влад. — И не стыдятся!
— Мне плевать.
Саша
заинтересовался:
— Дальше-то что?
— Ну, мучение. Мы
вытаскиваем, а они упираются.
— Упираются?
Сопротивляются! Что-то ты тормозишь, Немец! — прищурился Влад.
— Не
сопротивляются, а упираются. Если бы сопротивлялись, нам бы мало не показалось.
Немец сжал мячик
изо всей силы.
— Я одного тащу,
разозлился, начал отоваривать, а он кричит «Брат, брат, зачем?!» Так я ему
ответил «Какой я тебе брат, жидовская морда! Русский я, русский!» Он аж
охренел.
Немец погрузился в
молчание.
Вышел из подсобки
сутулый Аргамазян, начал протирать стаканы. Запахло несвежей тряпкой.
— Мне этот старик
уже в печёнках сидит, — со злостью прогудел Стас. — Когда-нибудь я его точно
прибью!
— Где тогда сидеть
будем? — хихикнул Колобок.
— Найдём.
В подвале стало
ощутимо промозгло. Неплотно прикрытая дверь открылась сильнее, и сидящим было
слышно, как снаружи завывает ветер. Начала просачиваться вода, и её капли с
громким звуком разбивались о бетонный пол, собираясь в лужицу. Влад,
согреваясь, задышал в сдвинутые ладони:
— Может за
водочкой?
Саша взглянул на
часы:
— Не, я пас, пока,
пацаны.
Отношения в семье
с уходом Меира начали потихоньку налаживаться, и Саше уже хотелось возвращаться
домой. Как в старые добрые времена, его потянуло в их неказистую съёмную
квартиру, где на кухне электрическая батарея ярко накалёнными спиралями
распространяла сухой жар, а за окном качались под дождём и ветром ветви чужого
сада. Он знал, что когда придёт, они с мамой и сестрой сядут все вместе за стол
пить чай. Катька будет рассказывать про своих подружек, мама про работу, а Саша
с удовольствием их слушать и брать с блюдечка только что поджаренные пышные
оладьи, макая их в тягучий коричневый мёд.
Споров у них уже
давно не было, мать отстала даже со школой. Нацистские сайты Саша смотрел, не
скрываясь — всё давно всем известно. Единственное, мать попросила:
— Саш, не
показывай их Кате…
Саша было
возмутился, что ему опять указывают, но потом кивнул, соглашаясь. Он считал
себя победителем в противостоянии с Меиром, а победители великодушны.
Выйдя из паба,
Саша сильнее запахнул куртку и побежал, старательно огибая лужи. Ровный сильный
бег тренированного человека, доставляющий этому человеку удовольствие. Когда-то
Саша мечтал попасть в боевые войска, но это было давно, и тогда он не был
нацистом.
Не сбавляя
скорости, Саша добежал до дома, легко взлетел на этаж и открыл дверь. В салоне
мама с Катькой сидели, укрывшись общим одеялом, и смотрели телевизор. Саша
улыбнулся: как-то в пылу очередного скандала, желая досадить матери, он при ней
начал спрашивать сестру, что они с мамой делают по вечерам…
Катька честно
ответила:
— Обнимаемся.
Тогда Саша начал
кричать, что такую мать надо выгнать из дома, что она ничему ребёнка не учит.
Еле успокоились. А теперь смешно… «Обнимаемся…»
Девчонка, увидев,
что пришёл брат, обрадовано соскочила с дивана:
— Воробышек! —
подбежала — длинноногая, тёплая, обняла. — Я так соскучилась, думала, ты опять
поздно вернёшься.
Саша пригладил её
волосы:
— А вот и зря!
Кстати, ты уроки сделала? Мам, она сделала уроки?
— Да, — отозвалась
Людмила и мирно добавила, — давай к нам. Передача интересная.
— Только
переоденусь.
Сняв вымокшие от
дождя джинсы и надев треники, Саша сел на диван.
Шла передача про
Нельсона Манделу.
— Ну, очень
интересно! — не преминул заметить Саша. — Особенно Кате.
— А вот и
интересно!
— Поэтому ты спала
всё время! — улыбнулась Людмила.
— А вот и не
спала! Зато сейчас буду! — Катя положила голову маме на колени и, взяв мамину
тёплую руку, накрыла свои глаза. — Уже сплю!
Через пять минут
после просмотра Саша заявил:
— Не понимаю,
почему все так страдают! Была богатая страна, где негры знали своё место, а теперь
там кошмар творится.
Людмила, не
отвечая, подобрала сползшее одеяло и укрыла действительно заснувшую дочку.
— Что вообще негры
умеют? Всё вокруг себя превращают в дерьмо!
Людмила пожала
плечами:
— Они умеют играть
джаз.
Саша не нашёлся,
что ответить.
— Зато Мандела
погубил свою страну!
— Что есть, то
есть.
— Вот!
13
Из клипов, снятых
Андреем Колобовым:
Патруль 88
представляет…
Запись прыгает. Но
постепенно Колоб приноравливается и становится видна узкая кривая улица,
заляпанный смолой тротуар, мусорный ящик около автобусной остановки, ветер
гонит по тротуару старую газету. Уличный фонарь, подкрашивая ночь, освещает
странным розовым цветом собственный столб и дом с огромным граффити — кричащие
головы в сетке.
Начинается песня:
«…У жизни кривая
дорожка, не надо трагедий, сделай музыку громче, он плохо кончил…»
На ступеньках
ближайшего подъезда сидит африканец. Камера выхватывает его грязные ноги в
сандалиях и возвращается на лицо — глаза смотрят исподлобья, рот плотно сжат.
Вдруг мгновенный страх и проносится тень — круглоголовый, мощный Стас бьёт
ботинком чёрному в лицо, потом, хватаясь руками сверху за перекладину, прыгает,
круша рёбра. Избиваемый тонко кричит, потом начинает хрипеть. Стас вытаскивает
его из подъезда за ногу:
— Теперь снимай! —
рычит, довольно отдуваясь.
Вдруг
появляется белый мужчина. У него бородка, усики, он размахивает руками:
— Зачем? Что он
вам сделал? Прекратите!
Включается музыка
из «Ну погоди»
Стас с
подскочившим Совой избивают мужчину. Тот обречённо закрывается руками. Избиение
прерывается фотографией зверовидного нациста из спальни Немца, держащего
красное знамя cо свастикой.
Под фотографией
слова:
«Ниггеры,
обезьяны, человекоподобные. Этим грязным уродам нет места среди белых людей,
они паразиты и грязь. Эти выродки расползаются по всему миру, распространяя
болезни. Сидят на пособии по безработице, а нам есть нечего. В Димоне,
например, у этих неполноценных есть своя школа. А представьте себе, как чёрная
обезьяна имеет Русскую девушку! Мурашки по коже… Люди, вы должны гнать эту
заразу обратно на пальмы!!!
Вешай грязных
ниггретосав!»
Они опять сидели в «Гадюшнике». На улице дождь, ветер, а у них пиво и заслуженная
расслабуха — патруль хорошо потрудился в эти выходные. Аргамазян за стойкой
трёт глаза и зевает, столики заняты своими парнями.
С началом работы
патруля к ним мало-помалу начали примыкать люди. Влад их делил на сподвижников
и соратников. Соратники, понятно Немец, Алекс, Стас, Колобок, Сова, ещё пара
пацанов. Сподвижники оставались на скамейке запасных.
Сидели локоть к
локтю, тянули пиво. Немец в солдатской форме что-то бессловесное тренькал на
гитаре, рукава гимнастёрки закатаны по локоть. Рядом с ним Стас ушёл в себя,
желваки перекатываются, крупная ладонь обхватила жестяную банку Карлсберга.
Поднял голову:
— Я смотрю, Немец,
ты теперь форму вообще не снимаешь? Так понравилась?
Немец ответил
тяжёлым взглядом:
— Тебе что за
дело?
Резко хлопнула дверь,
кто-то вошёл.
— Господа! —
раздался высокий картавый голос. — А где тут патруль?
Все, как один,
уставились на спрашивающего незнакомца.
— Так, где тут
патруль? — уже с оттенком раздражения повторил кудрявый парень с семитскими
чертами лица.
— Ну, допустим, мы
— патруль, — помедлив, ответил Влад. Его голубые глаза заискрились смехом. — У
вас к нам дело?
— Да. Хайль
Гитлер!
Аргамазян тревожно
вскинул голову.
— Хайль… —
вразнобой ответили сидящие.
Парень подошёл к
столику Влада. С его плаща капала вода, и Саша чуть отодвинулся.
— Давайте
знакомиться — штурмбанфюрер Шломо Коган.
— Штурмбанфюрер? —
Немец чуть в осадок не выпал.
Колобок, язва,
вскочил и рукавом как бы смахнул пыль со стула, на котором сидел.
— Садитесь,
штурмбанфюрер, садитесь! Такая честь для нас! Наконец-то настоящий
штурмбанфюрер!
Штурмбанфюрер сел:
— Господа, я хочу
к вам присоединиться, защищать белую расу.
— Кого защищать? —
вроде не расслышал Колоб.
— Белую расу.
— А ты что, белый?
Шломо Коган
напыжился:
— Ну да!
Сова пискнул:
— Надо же, евреи
тоже белые! Бред!
— Я по отцу еврей,
— объяснил штурмбанфюрер. — Это не считается.
— Та-ак… —
Колобок, не зная, что делать дальше, поглядел на Влада.
— А что вы будете
у нас делать? — вежливо спросил Влад.
— Я займусь
пропагандистской работой.
Стас хмыкнул.
Штурмбанфюрер
повертел кудрявой головой, повернулся к Немцу:
— Так, может,
всё-таки познакомимся? Вот вас, например, как зовут?
Немец посмотрел на
протянутую руку:
— Кто тебе звание
дал, урод?
Штурмбанфюрер
побледнел:
— На с-сайте. Есть
такой сайт.
— За что?
— Я много постов
написал.
— Понятно… — Немец
явно начал злиться.
Тут Влад с такой
силой ударил штурмбанфюрера в зубы, что того снесло на пол.
— А ну, пошёл
отсюда!
Весь паб дружно
рассмеялся. Сова, как всегда, вскочил, кривляясь и подмигивая, начал пинать
картавого:
— Зубик за
зубиком… Ещё зубик!
— Странно, почему
не группенфюрер? — задумчиво сказал Влад. — Надо же, посты писал…
Саша аккуратно
оторвал от леща сухую спинку, положил в рот. Медленно прожевал и спросил:
— А что, евреи не
могут быть нацистами?
— Евреи-нацисты? —
хихикнул Колобок. — Гонишь!
— Не у тебя
спрашиваю.
Влад состроил
недоумённую рожу:
— Алекс, они же
недочеловеки.
Но Саша не
удовлетворился ответом:
— А по отношению к
арабам?
— Ну, вы
задолбали! — со злостью рявкнул Стас.
Все с удивлением
на него уставились.
– У меня уже уши
вянут! — его огромные кулаки сжались. — Давить падаль надо, и всё! А не
рассуждать… Да, Немец?
Немец повернулся —
худое лицо, рано морщинистый лоб:
— Ну, допустим.
— Допустим… — Стас
набычился. — Кто обещал мне автомат!?
— Ну, обещал.
— А теперь ссышь с
базы свистнуть?
Немец скривился:
— В тюрьму ты за
меня пойдёшь?
— Тогда не хрен
было говорить!
— Пацаны, хватит!
— торопливо вмешался Влад. — Есть у меня одна мыслишка… Достанем.
— Доставай! — Стас
плюнул и растёр огромным ботинком плевок. — Да только без меня! Пацаны, пацаны…
Пацаны и есть!
Поднялся, и,
крупный, широкоплечий, вышел в дождь, хлопнув дверью.
— Ни хрена себе! —
изумился Колобок.
Ему никто не
ответил.
Придя домой Саша
немедленно включил обогреватель и начал греться, протянув озябшие руки к
пышущим жаром спиралям, одновременно слушая, как сестричка нежным голосом
выводит "My heart will go on".
Девчонка только
что посмотрела «Титаник», и этот фильм произвёл на её юную душу огромное
впечатление. Теперь она с утра до вечера, изводя мать и брата, почти не
прерываясь, пела:
Однажды любовь
может коснуться нас.
И длиться всю жизнь,
И никогда не уйдет, пока мы вместе.
Но Сашу «Титаник»
только смешил. Один раз он уже достаточно жестоко проехался на счёт слишком уж
большой впечатлительности сестры и заработал негодующий ответ:
— Ты мальчик и
ничего не понимаешь! Тебе лишь бы драться!
А обиженные
взгляды преследовали его целую неделю.
Согревшись, Саша
вышел из комнаты и позвал:
— Мам, а мам?
— Да, Саша?
Людмила уютно
сидела на диване под любимым торшером и зашивала Катину кофточку. В последнее
время между Людмилой и Сашей установился мир. Тайн больше не оставалось, мать и
сын договорились свободно все обсуждать и не обижаться. И вот сегодня Саша
решил запустить пробный шар. Ему нравилось выражение «пробный шар» —
воображение рисовало стального серого цвета тяжёлую круглую штуку с выемками
для пальцев, будто в боулинге. Саше ведь хотелось понимания, а не только
маминых пирожков.
Поэтому…
— Мам, скажи,
евреи могут быть нацистами? По отношению к палестинцам, например?
— Да, — Людмила
перекусила нитку. — Каждый народ может сойти с ума.
— Мы же договорились
без оскорблений! — обиделся Саша.
— Извини, —
Людмила виновато посмотрела на сына. — Извини, Воробушек.
Саша сел рядом с
матерью.
— Я что хочу
сказать — евреи по отношению к палестинцам нацисты. Правильно?
— Нет.
— Почему?
Людмила
задумалась.
— Есть, конечно,
крайне правые, но их мало. Тут идёт мучительная борьба двух народов за землю. И
оба народа правы. Понимаешь? Тебе надо почитать Жаботинского.
— Ещё один еврей?
— Да, умный и
честный.
— Я уже понял, что
ты без ума от евреев, — буркнул Саша. — Ладно, оставим.
— Оставим, —
Людмила пожала плечами.
Саша перешёл на
другую тему.
— Мама, ответь,
кто тебе ближе? Наша бабушка Таня или какая-нибудь её соседка по дому?
— Бабушка Таня,
конечно, — удивлённо сказала Людмила.
— Вот! Значит, ты
расистка.
— Нет, — Людмила
отложила кофточку в сторону. — Я просто нормальный человек.
— Так и мы
нормальные!
— Саша, — Людмила
вздохнула. — Я попробую объяснить. Понимаешь, из-за того, что бабушка Таня мне
ближе, я не бью её соседку и не отнимаю у этой соседки продукты.
Саша почувствовал,
как предательская краска опять залила лицо.
— Ну почему ты
вечно всё переиначишь?! — крикнул. — Какие продукты? Я не о том говорю! У нас
философский спор!
— Нет именно об
этом! — тоже взорвалась Людмила. — Нацисты убивали людей! Гитлер — тварь!
Преступник!
— Нацизм надежда
Европы! Нацисты вычищали плохие гены! — Сашу понесло, он сжал кулаки.
— Бред! — Людмила,
вскочив, с яростью посмотрела на своего взрослого сына. — Газовые камеры — это,
по-твоему, чистка генов? Ты обезумел! — чётко закончила. — Я больше не желаю
ничего слушать о нацизме.
Сашу трясло:
— Нет, это я не
желаю тебя слушать! С тобой невозможно разговаривать! Ты всегда меня
оскорбляешь! У тебя тысяча ответов на один вопрос!
— Нет простых
ответов.
— Ты невыносима!
На глаза Людмилы
навернулись слёзы.
— Иди
наркомана пожалей! — продолжал кричать сын. — Ой, убогие! Ой, лечить надо!
Простишь, если кто-нибудь из них Катю на иглу подсадит?
— Не прощу.
— Вы чего? —
перестала петь и высунула веснушчатый носик Катя. — Опять ругаетесь?
— Да иди ты! —
рявкнул на неё брат. Настроение было безвозвратно испорчено.
Людмила,
закрывшись в своей комнате, плакала:
— Боже, дай мне
силы, дай силы, я больше не могу!
14
Начинался март,
зима потихонечку проходила, небо хоть и полнилось тучами, но то и дело через
нечаянные облачные прорехи проглядывало солнце, немедленно радостным сиянием
освещавшее землю. Сразу становилось тепло, искрились лужи, люди складывали
зонты. Напротив магазина АМ-ПМ, где работала Настя, стояла скамейка, на которой
взял привычку сидеть бомжара с опухшим лицом старого алкоголика. Саша взял себе
в привычку его гонять, не хотел, чтобы Настя сталкивалась.
Саша бросил взгляд
— скамья была пустой. Ну, и слава богу, он не Стас.
И вдруг его сердце
так заныло, что Саша, вместо того, чтобы спокойно пройти мимо, остановился.
Когда-то Саша
заставил себя думать, что не пристало ему, бойцу и мстителю, сохнуть по
какой-то там девчонке. Он ушёл, но оказалось, что любовь драками не лечится.
Всё давно стало
обыденным — патруль, друзья, водка. В душе поселилась тянущее чувство
неприкаянности и одиночества. Ну, сильный. Дальше-то что?
И вот, в начале
весны, когда солнце весело и лукаво проглядывало сквозь тучи, разукрашивая
город золотым светом, он не смог пройти мимо. Обогнул гонимую ветром лужу на
тротуаре, и, ощутив на лице дуновение тёплого кондиционированного воздуха,
зашёл в АМ-ПМ. Он сразу увидел Настю.
Настя выглядела
измученной. Кругленькое лицо вытянулось, у губ пролегла печальная складка. Но
красная кофточка, которую Настя так любила носить, по-прежнему облегала её
плечи, и с узкой шеи свешивался серебряный кулончик.
Саша мгновенно
признал, что Настя стала ещё красивее.
Настя не заметила
Сашу. Наклонившись, она считала чековые квитанции, ставя на них синенькие
номера шариковой ручкой.
— Настя…
Девушка подняла
голову:
— Ой, Саша! —
Настя явно обрадовалась.
Саша тоже
улыбнулся:
— Привет!
— А куда ты
пропал?
Саша неловко пожал
плечами. Не скажешь же, что решил понапрасну не ходить. Но Настя и сама всё
понимала:
— Это я виновата,
да? — закусила губу.
— Нет, нет, — Саша
поспешил опровергнуть. — Просто… ну просто…
— Замотался… —
грустно продолжила Настя. — Понятно. Я вот тоже замоталась. А ты повзрослел…
Такой мужественный!
— Тебе кажется… —
Саша смутился.
— Не спорь, я
вижу.
К кассе подошла
грузная тётка в тёплом зелёном жакете, такого же цвета юбке и в ужасной шляпе с
искусственными цветами по полям. Сосредоточенно сопя мясистым носом, начала
выкладывать молоко, сыр, конфеты на движущуюся дорожку. Настя пробивала
покупки, а Саша завороженно наблюдал за её быстрыми руками.
Тётка открыла
крошечный кошелёк и, что-то шепча под нос, сосредоточенно закопалась в нём
толстыми пальцами. Настя озорно подмигнула — ей было смешно. Саша, хотя
совершенно не понимал, что тут такого забавного, тоже улыбнулся. Так ничего не
выудив, толстуха раздражённо высыпала деньги из кошелька на прилавок, и Настя
быстро подобрала нужные монеты.
— Всё, спасибо!
Покупательница
величественно выплыла.
— Как твои дела? —
дождавшись, пока Настя освободится, спросил Саша.
— Мои дела?
— Ну да…
Настя задумалась.
— А хочешь, я
покажу тебе, как мои дела? — испытующе посмотрела.
— Да! — Саша не
предполагал, что их встреча может продолжиться, и очень обрадовался.
— Но учти, у меня
смена закончится только через два часа.
— Я подожду!
— Точно подождёшь?
— Катя, наклонив голову, округлила подведённые синим глаза.
— Конечно!
Согласившись, Саша
помрачнел:
«Опять она со мной
играет! Сколько можно! И я как дурак!»
Но Настя вдруг
виновато покраснела:
— Прости… Я не
нарочно. А вообще я соскучилась.
Саша растерялся.
Злость немедленно улетучилась.
— Я тоже, —
неловко признался. — Два часа это будет…
— Семь вечера, —
ответила Настя. — В семь часов вечера мы встречаемся.
Саша кивнул. Вышел
из магазина и со сладким предчувствием начал бродить по городу. Солнце, пока он
был в магазине, скрылось, и вокруг ощутимо похолодало. Ноги было повели его по
знакомому маршруту к автобусной станции, и Саша, чертыхнувшись, вернулся по
улочкам. По лужам особо не походишь, и он вспомнил про маленький магазинчик на
Алленби, который держал давний знакомый, большой любитель футбола Колян. Этот рыхлый
очкарик отличался добродушным характером, давал деньги в долг, потом забывал
долги, но также забывал давать сдачу. К нему можно было зайти в любое время дня
и ночи. У Коляна Саша часто отсиживался, когда не хотелось идти домой, или
когда вообще никуда не хотелось. Начало покрапывать, Саша поднял воротник.
— Привет, Колян! —
Саша вынул из ветровки руки, зайдя в ярко освещённый, забитый разноцветными
упаковками стакан магазина.
— Привет, —
меланхолично ответил владелец.
— «Карлсберг»,
Колян… Здесь.
Колян, не сводя
глаз с маленького телевизора над входной дверью, меланхолично сорвал пробку и
протянул бутылку. И вдруг судорожно выдохнул, прошептав ругательство. Судя по
всему, его любимой команде забили гол.
Саша взял ещё
солёные орешки, устроился за стойкой напротив прилавка и сделал глоток.
Уход Стаса он
воспринял с облегчением. Уж слишком Стас был жестоким. Даже хуже Немца, который
становился все более раздражительным и замкнутым. Лобастый, широконосый и
широкоскулый, со странно равнодушным взглядом, Стас оживлялся лишь тогда, когда
кого-нибудь избивал. Даже если человек терял сознание, Стаса это не
останавливало, наоборот, он больше входил в раж. Несколько раз Саша, сам сильно
рискуя, оттаскивал Стаса от его жертв. А тому чёрному парню Стас специально
рёбра сломал. Противно.
Последнее время
Саша не находил себе места. Не хотелось себе признаваться, но патруль его
тяготил. Одно и то же, месяц за месяцем. Саша так и не смог перебороть свою
мягкотелость, бить беззащитных людей ему радости не доставало. С марокканскими
и арабскими бандами они сейчас сталкивались реже, гораздо чаще занимались
наркоманами, бомжами, ортодоксальными евреями. Немец молчал, но Саша видел, что
и ему не нравилось, он по-своему был честный вояка. Зато другие вошли во вкус —
Колоб, Сова, и новые, так сказать, соратники — Крот, Шифер, Колесо, Рыба,
Хорёк. Даже девушки начали участвовать — небезызвестная Светочка, которой Влад
дал окончательную отставку, и толстая дура Зойка.
Саша сделал
длинный глоток.
Непонятно, что
делать? С одной стороны, пацаны его уважают — Алекс, Алекс… С другой… Чёрт
знает, что делать!
После ухода Стаса
Сова начал немедленно его поливать:
— Слабак Стас!
Зассал! Сдулся!
Раньше боялся до
судорог, а тут…
Влад быстро это
прекратил. Процедил презрительно, как он один мог:
— Заткнись, шкет!
Мы о нём ещё услышим… Стас пацан серьёзный!
Что услышим? Что
Стас опять кому-то в морду въехал? Тоже мне, заслуга!
И мать злит. В
прошлый раз опять рассорились.
Саша ей
русскими словами доказывал:
— Дерьмовое
государство, понимаешь, мам? Дерьмовое! Если ты не еврей, чтобы жениться, надо
за границу ехать. Да что там жениться! Если не еврей, хоронят не на кладбище!
Мать, как всегда,
отвечала не по делу — мол, во всех странах есть дурацкие законы, которые надо
исправлять.
Дурацкие, но не
такие!
— Мам, скажи, — он
спросил, уже окончательно разозлившись, — вот почему ты всегда этих евреев
защищаешь? Что они тебе хорошего сделали?
Людмила ответила:
— Они нас приняли,
а могли не принять. Дали подъёмные, обучили языку, помогают мне как матери-одиночке.
Теперь это наш дом, и, хотя я знаю, что многое в нём неблагополучно, я его
люблю.
Саша пил воду и
чуть не подавился:
— Как ты не
понимаешь! Обучили языку, чтобы заставить тебя больше работать! Люблю? Так вот
— это твой, но не мой дом! Мой дом — великая страна Россия!!!
— Александр, —
обречённо заметила Людмила. — Тебя никто не держит. Закончишь школу, и
пожалуйста — ты свободен, живи, где хочешь.
— Я знаю, что я
хочу! — гордо сказал Саша. И чтобы подразнить мать, пропел:
Мне приснился
страшный сон,
Что моя девушка
жидомасон.
Что за девушку она
себя только выдавала,
А на самом деле
Россию продавала.
Ух ты, ах ты, все
мы космонавты!
— Нравится? —
довольно хохотнул. — Нравится, я спрашиваю?
Мать мрачно
ответила:
— Остроумно.
Мерзко, но остроумно. Кстати, если ты так любишь Россию, мог бы почитать
Достоевского. Может, тогда действительно что-то поймёшь? Или ты думаешь, что в
России существуют только водка и матерные слова?
— При чём тут
Достоевский?! — вспыхнул Саша. — Прочитаю, когда захочу!
— Вот прочитай!
— Между прочим,
когда ты училась Скайпом пользоваться, я тебе хоть слово говорил?
— Извини.
«Чёрт, опять не
сдержалась! Обещала же себе… Надо заканчивать с этими разговорами, всё равно
доказать ничего не получается».
«Патруль 88»
представляет…
«Религиозные-ортодоксальные
пейсатые скоты! Эти мрази не работают, не служат, избираются в Думу и выдвигают
свои сраные законы, мешающие жить нормальным, гражданским людям. Живут они на
наши деньги, на деньги наших родителей. Они плодятся как крысы, и на каждого
маленького выродка получают ещё деньги. Они считают всех Русских за вонючих
уродав которые мешают сохранению их дерьмовых традиций. Они мешают нам жить, но
никто ничего делать не хочет, а делать надо. Мочите всех пейсатых! Смерть
грязным скотам! Сжигайте их учериждения и синагоги!»
Колоб всюду свою
мутотень вставлял, ну да ладно. В принципе, правильные слова, нелишне их
написать. А вот после разговора с матерью, как всегда, осадок остался — жалко
её, глупую. Евреи ей нравятся… Достоевского выкопала… Да мир давно другой!
Саша посмотрел на
часы — пора.
Когда он оказался
у магазина, Настя уже ждала, зябко закутав плечи в тёплый цветастый платок.
Кашлянула в кулачок:
— Идём? Тут на
самом деле рядом.
— Что рядом? — не
понял Саша.
— Как что, садик.
Настя посмотрела
исподлобья:
— Не ожидал?
Саша медленно
ответил:
— Не ожидал.
— Я мать-одиночка,
Саша. Ребёнок от Влада. Он меня бросил с ребёнком. Вот так. Прости.
Настя повернулась
и вначале медленно, а потом очень быстро пошла, почти побежала.
Саша её догнал.
Людмила в пустой
квартире не могла найти себе места. Было горько и одиноко. Катя попросилась к
подружке, Саша, как всегда, отсутствовал. Большой взрослый ребёнок… Бородка
пробивается, скоро бриться начнёт, басок такой уверенный. Бритый наголо,
поджарый, сильный.
Теперь она
понимала, что нацистскую заразу просто так не вытравишь. Сын не желал её
слушать. Его мир был прост и удобен, а, самое главное, ему нравился. Если
что-то не вмещалось в этот мир, значит, оно не существовало.
Но это был её сын,
её кровь. А вдруг Россия, русская культура — действительно выход? Может,
удастся доказать, что любить один народ — не значит ненавидеть другие?
15
В этот раз Немец
явился совершенно белым от злобы. Тонкие губы подёргивались, кулаки сжимались,
взгляд невидяще застывал на человеке. Худой, низкорослый, как всегда в
накинутом на голову капюшоне. Сел, схватил жестяную банку с пивом, высосал,
скомкал, отбросил. Около него пили, хлопали друг друга по плечам, чесали языки.
Колоб вытащил модерновый телефон, показывал в нём какие-то картинки,
встречаемые взрывами хохота, потом включил музыку:
… два военных
корабля потеряли свой фарватер и не помнят, где их цель, и осталась в их мозгах
только сила и тоска, и неясно, что им делать, или плыть, или тонуть. Мертвецы в
гробу лежат, корабли в порту стоят, и движения руки…
Сова, Колесо,
Рыжий взметнули руки и разом заорали:
— Хайль Гитлер!
…хватит, чтобы нас
спасти…
Аргамазян судорожно
сглотнул.
— Ну что, Немец,
как армия? Достают?— поинтересовался Влад, сидевший, развалясь, между
недовольной Светочкой и новой девушкой Лизкой с очень белыми плечами и большой
грудью, дышащей в вырезе блузки. Крупные соски отчётливо виднелись через тонкую
ткань и дразнили, дразнили…
…Мертвецы в гробу
лежат, корабли в порту стоят…
— Так что, Немец?
Как армия? — повторил вопрос.
— Никак.
— Скромничаешь?
Немец поднял
голову и свистящим от напряжения голосом прошипел:
— А тебе какое
дело? Лижешь у блядей, лижи дальше!
Разговоры как
отрезало. Лишь телефон Колоба всё выдавал в тишине:
…Не надо думать,
что всё обойдётся…
Влад подчёркнуто
медленно встал. Напротив него поднялся Немец. Светочка облизала губы, Лизка
приоткрыла рот. И вдруг Влад совершенно спокойно спросил:
— Друг, что
случилось?
Немец дёрнул
плечами, сел:
— Ничего.
— Ну и слава Богу.
Сотрудники и
соратники облегчённо вздохнули. Шум возобновился, что-то неразборчивое крикнула
Лизка, разочарованно зевнула Светочка. Сова рядом с Сашей открыл с шипением
новую банку пива. Немец отчётливо хрустнул пальцами:
— Так и будем
сидеть?
Влад искоса
посмотрел:
— А что
предлагаешь?
— Размяться.
— Алекс? — Влад
обернулся к Саше.
Саша отвёл глаза.
Уважение к Владу у него оставалось, но к уважению примешивалась горечь. Как
можно бросить своего ребёнка? Да и вообще…
— Ладно, пошли… —
выдавил.
Драться не
хотелось, бить наркоманов и эмигрантов тоже, бегать от полиции тем более. Чтобы
войти в нужное состояние, приходилось вливать в себя водку. Вот и сейчас…
Колоб, будто прочитав мысли, возмущённо встрепенулся:
— Погодите, а
погреться?
Немец кивнул и
процедил:
— Хорёк, сгоняй!
Хорёк — остроносый
пацан с торчащими вперёд зубами, выхватил сотню:
— Я мигом!
Рванул на улицу,
вернулся, протянул Немцу. Аргамазян сильнее завозил тряпкой по стойке бара.
Немец сорвал пробку зубами, звучно её выплюнул, сделал из горла длинный глоток,
передал Колобку. Колоб, приторно улыбаясь, предложил Лизке и Светочке:
— Дамы?
Светочка
отрицательно качнула головой, а Лизка храбро схватила. Большая грудь
колыхнулась в низком вырезе, Хорёк подмигнул Сове.
Допили, начали
подниматься.
— Куда пойдём?
— Тут рядом клуб
открылся, — сообщил плотный и короткий Колесо, преданно заглядывая в глаза
Владу. — Навестим?
— Веди, Сусанин! —
весело согласился Влад.
До клуба добрались
через пятнадцать минут, он действительно был рядом. Около оформленных, как
красная дьявольская пасть, дверей толпились люди.
Колобок со смешком
провёл рукой по бритой голове:
— Рыжий, спроси,
сколько за вход?
— Мы что, внутрь
пойдём? — простодушно удивился Колесо.
От стоящей толпы
отделился широкоплечий темноволосый крепыш с двухнедельной щетиной на смуглом
лице:
— Эй, вы в клуб?
— Допустим, —
ответил Немец.
— Зря… Вам сюда
хода нет!
— Это почему?
Крепыш задорно
рассмеялся:
— Потому что вы
вонючие русские…
— Марокканские
пидорасы! — объявил Шифер, высунувшись из-за спины Немца. — Сейчас мы прочистим
вам задний проход!
Светочка и Лизка
захлопали в ладоши.
— Сейчас посмотрим,
кто кому… — Крепыш коротко свистнул. К нему начали присоединяться друзья, такие
же, как он — смуглые и жилистые.
Раздвинув мелюзгу,
вперёд вышли Алекс и Влад.
Крепыш, широко
улыбаясь, пошёл на сближение.
— У него в правой
нож, — шёпотом предупредил Колоб.
— У меня тоже! —
зло отозвался Немец.
Крепыш,
приблизившись, картинно зажал нос рукой.
— Воняет, —
сообщил, обернувшись к своим.
Немец бросился на
него. Схлестнулись, начали полосовать друг друга. На Сашу сразу налетели двое,
и он больше ничего не видел. Удар, красная волна омыла глаза, его сбили с ног.
Саша, хватая воздух ртом, поднялся, его опять сбили, начали пинать. Саша
изловчился, поймал чью-то ногу, рванул на себя, задохнулся от упавшей тяжести,
освободился. Глаза выхватили картинку — Немец беспрерывно бил ножом в
неподвижное тело, в отсветах фонарей потёки крови на тротуаре. Знакомый голос
закричал в ухо:
— Вставай, ходу,
ходу!!
«Влад, — мелькнула
мысль. — Как же он чувствует, зараза…»
Визжащий звук
сирен.
Саша поднялся,
побежал. Всё быстрее, быстрее. Рядом, шумно дыша, бежал Немец с окровавленными
руками. Остановились. Голову прострелила внезапная боль.
— А я всё-таки
грохнул эту суку! — вдруг захохотал Немец. — Грохнул!!
Красные полосы
превратили его лицо в страшную маску. Губы дрожали, взгляд стал безумным:
— Суки! — Он начал
скрипеть зубами. — Они выгнали меня из армии! По состоянию здоровья! Я им
покажу, какое у меня состояние здоровья!
Накинул капюшон и
скрылся в подворотне.
Голова кружилась,
Саша привалился спиной к деревянной будке на автостоянке. Домой в таком
состоянии идти было невозможно, оставалось только одно место, где его могли
принять. Вот только… примут ли?
Саша стиснул зубы.
Ему было стыдно обращаться за помощью. Ведь только начали сближаться…
В последний раз,
когда встречались, Настя пригласила Сашу к себе. Переступив порог, Саша
оказался в очень небольшой, но уютной и чистенькой квартирке, в которой пахло
молоком и чем-то вкусно печёным. В единственной комнате стояла аккуратно
застеленная тахта, около неё деревянная детская кроватка с игрушками на одеяле.
На стене висело зеркало в массивной коричневой раме, к раме была прикреплена
маленькая лампа. Настя включила её, и лампа, отражаясь в зеркале, сделала мир
приглушённым.
— Часы тикают, —
почему-то шёпотом сказал Саша.
— Тикают… — Настя
сняла резиночку с задорного хвостика чуть вьющихся волос, сразу став очень
домашней, и почему-то виновато объяснила. — Дочка у мамы.
Сунув ноги в
стоящие у порога тапочки, открыла закопчённую духовку и обернулась:
— Сашенька, ты
любишь торт с яблоками?
— Ну, да, — от
нежного обращения Саша даже охрип.
— Вот сейчас мы
будем его есть!
Через полчаса Саша
сидел напротив Насти, сжимая в кулаке чайную ложечку. Очень хотелось сесть
рядом, но повода не находилось, и поэтому было грустно.
— Ещё хочешь? —
напряжённо спросила Настя.
Саша выдавил из
себя:
— Уже поздно, я
пойду.
— Конечно, — Настя
опустила глаза.
Вой сирен
приближался. Саша оттолкнулся от будки и тяжело побежал.
Через час он
постучал в дверь. Вначале никто не отозвался, и пришлось, стыдясь, постучать
ещё раз. И только тогда его испуганно и тихо спросили:
— Кто там?
— Это я…
— Саша?
— Да. Мне, мне…
Настя…
— Минуту!
Дверь быстро
открылась. Настя в коротком домашнем халатике, с голыми коленками, локотками,
запахивая вырез на груди, втащила его внутрь:
— О, Господи, —
ахнула. — Ты весь в крови! Что случилось?!
— Подрался.
— Тебе к врачу
надо!
— Царапины… —
внезапно обессилев, прошептал Саша.
— Ничего себе
царапины! А ну, быстро в ванную! — потащила за собой.
Голова кружилась.
Женские руки, которые хотелось целовать, сняли рубашку, плескали водой,
прикладывали что-то холодное к голове, уложили. Саша провалился в беспамятство.
Во сне он опять
убегал, мелькали лица Влада, Немца…
Утром Саша открыл
глаза от пробившегося через занавеску солнца. Повернул голову, поморщившись от
стрельнувшей боли. Рядом ровно дышала Настя.
Он отчётливо
увидел её голое плечо с бретелькой ночнушки, отороченной розовой кружевной
лентой. Настя, почувствовав, что он проснулся, повернулась — вначале на спину,
а потом лицом, и открыла глаза.
— Доброе утро,
драчун…
— Доброе утро.
Настя приподнялась
на локте, и Саша в вырезе её ночной рубашки увидел маленькую грудь с розовым
соском.
— Как себя
чувствуешь?
— Х-хорошо.
Глаза Насти стали
лукавыми:
— Тогда поцелуй…
16
«20 апреля 2014
года вооружённый ножом молодой человек ворвался в здание старинной синагоги в
городе Петах-Тиква и, крича «Хайль Гитлер!», ранил восемь человек. Преступником
оказался Николай Свирский, 19 лет, недавно демобилизованный из армии по
состоянию здоровья. На допросе в полиции он сказал, что ненавидит евреев.
Свирский оказался также замешан в драке со смертельным исходом около молодёжного
клуба «Ночь». На сотрудничество со следствием преступник идти отказался».
— Всё-таки Немец
идиот! — со злостью сказал Колобок, ворвавшийся в «Гадюшник» и кинувший газету
на мокрый от пива стол. Его широкое лицо было бледным, маленькие глаза бегали.
— Идиот! Ещё нас подставит!
— Это всё, что
тебя волнует? — неожиданно взорвался Хорёк.
— Смелый стал… —
Колоб навис над худосочным Хорьком.
Но шкет не
испугался:
— При Немце ты бы
не пикнул! — вызывающе поднял подбородок, став похожим не на хорька, а на
кролика. — Что-то я тебя не видел, как ты дрался!
— Что-что?
— А вот то! —
Хорёк вскочил.
— Хватит, Колоб! —
угрюмо вмешался Саша. — Хватит, я сказал! — повторил уже жёстче, видя, что
Колоб колеблется.
Колоб нехотя сел.
— Потом
разберёмся, — прошипел.
Весь разукрашенный
синяками Хорёк презрительно сплюнул.
Недавняя драка
обошлась им недёшево. Колесо и Рыжий до сих пор лежали в больнице, у Саши не
переставая болела голова, Сове сломали руку. Лишь Колоб и Влад обошлись без
повреждений. Ну, Влад — тот вообще в рубашке родился, а насчёт Колобка
возникали вопросы.
— Нет, я всё-таки
не понимаю, — опять завёлся Колобок, — какого чёрта он подставился? Что, нельзя
было придумать, как отступить?
— А ты бы,
конечно, придумал? — раздался знакомый насмешливый голос.
— Привет, Влад, —
смешался Колобок.
Посвистывая, Влад
сел за стол.
«Ничего его не
берёт!» — Саша с раздражением взял банку пива.
— Что, Колоб? —
продолжил Влад. — Ты бы на месте Немца телепортировался, верно?
Колобок буркнул
что-то невнятное.
— Да, конечно, —
Влад обвёл глазами сподвижников и соратников. — Лучше не с ножом, а с гранатой,
а ещё лучше с миномётом. Но я скажу просто и ясно: Немец совершил подвиг. Он в
очередной раз облек нашу идею в реальное дело. Только идея, во имя которой
совершают реальные дела, удостаивается внимания. Представляете, сколько надо
духовной силы, чтобы вот так взять и пойти в огонь? Наш Немец — герой! Поэтому
— Хайль Гитлер!
— Зиг Хайль! —
ответили ему слаженным рёвом.
Аргамазян скрылся
в подсобке.
Саша кинул взгляд
на окружающих. Пацаны, только что совершенно подавленные, буквально на глазах
расправляли плечи.
— Кстати, чуть не
забыл… — Влад дружески хлопнул Колобка по плечу. И когда тот облегчённо
растянул в улыбке губы, ударил его по этим самым губам, лопнувшим будто
помидор. Колобок вместе со стулом полетел назад.
— Чуть не забыл
сказать тебе, Колоб, ещё раз убежишь, убью…
Колоб завозился на
полу, вскрикивая:
— Не было этого,
не было!
— Эй, пацаны,
добавьте ему!
Рыба, Хорёк
вскочили и начали метелить Колоба ногами. Колоб мычал, пытался закрыться от
ударов, но не сопротивлялся.
— А теперь вон
отсюда! — Влад метко плюнул, попав ему в лицо.
Повернул голову:
— Садись, Хорёк,
со мной! — пригласил. — Вот ты правильный пацан! Далеко пойдёшь!
Саша посмотрел на
счастливое лицо Хорька и поймал себя на мысли, что недавно был таким же
обалдуем.
Месяц назад,
просматривая сайты, Саша наткнулся на книгу Аннемарии Штилер, и тогда его
реально затошнило. Саша давно привык к жестокости Немца и Стаса, стал
безразличным к стонам жертв, но эта детская писательница вывела его из себя.
Вот тут уж никакой романтики! Как там было написано…
«Дорогие дети,
возьмем, к примеру, объеденные кости. В больших городах их выбрасывают целыми
тоннами. Но их можно замечательно использовать! Из костного жира и хрящей
изготавливать мыло и столярный клей, а твердые части кости, если их мелко
истолочь, пойдут на удобрение пашни. Нужно также хорошо обращаться со своими
вещами, чтобы они после вас еще кому-нибудь послужили — чистить ботинки,
аккуратно носить одежду. Или, наконец, продовольственные продукты. Вам,
конечно, доводилось видеть детей, которые съедают половину бутерброда, а
остальное выбрасывают в мусорное ведро. Если так поступает кто-то один, это
очень плохо; но если тысячи детей ежедневно выбрасывают на помойку
предназначенную им еду, то получается, что огромная часть пищевой
промышленности работает впустую. Кто плохо обращается с вещами, выбрасывает
объеденные кости и остатки бутербродов, не помогает Адольфу Гитлеру, а
затрудняет его борьбу и оказывается на стороне врагов Германии. Кто хорошо
обращается со своими вещами и не допускает, чтобы они преждевременно
изнашивались и портились, помогает Фюреру; такой ребенок уже стал маленьким
солдатом Германии в ее большой борьбе, хотя внешне пока продолжает оставаться
маленьким мальчиком или девочкой…»
Бред! Значит, если
бы Гитлер победил, мы бы все собирали объеденные кости?…
Саша поморщился.
Аннемария с
восторгом перечисляла, что Гитлер успел сделать к 1937 году. После снижения
безработицы, строительства дорог и загородных домиков шли достижения, над
которыми Саша уже задумался всерьёз:
«…В 1937 году в Германии была вновь введена всеобщая воинская повинность,
каждый молодой немец должен два года отслужить в армии.
В 1933 году в стране насчитывалось свыше 40 партий, между которыми не
прекращались стычки. Через четыре года, когда осталась только одна партия,
НСДАП, идейные разногласия между немцами стали большой редкостью.
Юноши и девушки Германии были в 1933-м членами различных объединений и союзов.
К 1937 году осталось только одно большое юношеское сообщество,
"Гитлерюгенд", в которое вступает каждый ребенок, достигший
10-летнего возраста.
До 1933-го в Германии повсеместно лучшие места в различных сферах деятельности,
будь то журналистика, медицина, юриспруденция или система образования, занимали
евреи; они были и министрами, и актерами, и певцами.
В 1937-м эти
профессии были открыты только для немцев…»
Немцы, немцы,
немцы… А он русский! Даже если насчёт евреев правильно, при чём тут он? Или те
же Рыжий, Колесо, Хорёк? Да, и с евреями… Меир ему ничего не сделал, только
мать любил. Хотя слабак, конечно… Ну и морда у него была, когда он ключи искать
полез…
— Алекс?
Саша буркнул:
— Да…
Влад показал
глазами:
— Выйдем?
Саша поднялся. Они
вышли на площадку перед пабом. Уличный фонарь рядом с заведением был разбит
стараниями Немца, и было темно. Тёплый порывистый ветер с близкого моря обдувал
лица, с различимым шумом катал по тротуару невидимый в темноте бумажный
стаканчик. Над входом в заведение Аргамазяна слабо светилось изображение пивной
бутылки.
— О чём думаешь? —
Влад закурил.
— Что? — Саша
очнулся.
— Как тебе Немец?
— Жаль его.
— Да. Надо бы
отомстить…
Саша опустил
глаза, страшась, что Влад даже в темноте заметит промелькнувшую слабину.
— Как? — спросил
как можно равнодушнее.
— Есть идея. Ты же
в «Зиве» учишься?
— Учусь — громко
сказано…
— Неважно,
главное, учишься. Там на входе охранником работает один сморчок. Ты его должен
знать. Знаешь?
— Знаю, — Сашу
прошиб пот.
— Отберёшь у него
пистолет. Вы знакомы, поэтому он тебя подпустит. Потом обсудим детали…
Влад подождал
ответа и, не дождавшись, иронически добавил:
— Или,
может, ты ссышь?
Саша зло вздёрнул
голову.
— Ну, ну, шучу… На
самом деле, только на тебя у меня надежда!
На улицу выбрался
Аргамазян, сразу пахнуло застарелым потом.
— Ребята… —
откашлялся.
— Ну, мы ребята…—
недружелюбно ответил Влад. — Что надо?
Аргамазян
сглотнул:
— Ребята… Не
ходите больше ко мне.
— Не понял?
— Я не хочу вас
больше видеть! — внезапно очень раздельно и очень зло произнёс Аргамазян. — Вот
и всё!
— Как скажешь…
Влад пнул старика
в живот и тот, охнув, согнулся и упал. Начал сильно кашлять. Влад хотел добавить,
но Саша заступил ему дорогу:
— Хватит.
— Что?!
Саша, презирая
себя, забормотал:
— Брось, Влад,
если останутся следы, Аргамазян в полицию пойдёт.
— Какие мы
разумные…
Саша почувствовал
дикую злобу, исходящую от Влада. Но ещё секунда, и Влад, будто ничего не было,
рассмеялся.
— Да я и сам
понимаю, — сказал добродушно. — Пошли, заступник… — хлопнул Сашу по плечу.
«Как Колобка…» —
мелькнула у Саши мысль.
— Эй, дерьмо! —
Влад брезгливо повернулся к хрипло дышащему старику. — Если кому-нибудь
скажешь, я тебе ноги выдерну и спички вставлю.
Спустился в
подвал.
— Пацаны! Немец
отметил день рождения дедушки. Пора и нам отметить!
Выслушал согласный
рёв. Схватил гитару со стены:
В Африке негры без
хлебушка,
Нам это все — до лампочки!
Нынче — родился Дедушка!
Нынче плевать на кризисы —
Вновь HAKENKREUZ на знамени,
День-то какой приблизился!
Сто с лишним лет, как с нами он!
В детства глазёнки чистые
Смотрят, исполнены юмора,
Очи, как небо лучистые,
Доброго Дедушки Фюрера!
И, неожиданно
размахнувшись, грохнул гитару о стойку бара, только щепки полетели. Наступила
мгновенная тишина, в которой жалобно и коротко задрожала струна.
— Слушай сюда! Тут
через две улицы синагога. Напомним евреям, что такое погром! Хорёк,
назначаешься старшим!
17
Саша колебался.
Умом он понимал, что надо рвать с патрулём, но в тоже время очень не хотел,
чтобы его обвинили в трусости.
И ещё одно…
Оказалось, что
мать была права с самого начала, а это больно било по самолюбию. Хватит с него
попрёков! Ну, почему, когда говорит Настя, ничего не раздражает?
Саша пошёл быстрее
— надо успеть встретить Настю после работы, они договорились пойти в кино.
Было уже очень
тепло. Конец апреля трепал душу хамсинами. Горячий ветер из пустыни пробирался
в город, обветривал губы, скрипел песком на зубах. Хорошо, что ещё небо
оставалось облачным, плотные, хотя уже не дождевые облака не пропускали пышущее
огнём солнце, оттягивали летнее возмездие.
Любовь Насти для
Саши оказалась ошеломляющей. На самом деле Влад тогда его уговорил, и Саша
переспал со Светочкой. Вот именно — переспал! Сашу передёрнуло. Эти её вскрики,
мокрый рот, голые, жадно раздвигающиеся, колени, понимающие, с усмешечкой,
глаза. При этом нельзя сказать, что не понравилось. Потом сонная толстая Лизка,
ещё девчонки, которых они снимали по дискотекам и клубам. С Настей всё было
лучше, чище.
Тикают часы в
тишине, одеяло в синеньком пододеяльнике откинуто в сторону. Настя сидит к Саше
спиной и, подняв руки, медленно распускает волосы. Саше видна её худенькая спина,
волнующий изгиб бедра, на тумбочке рядом с тахтой лежат заколки. Ночник,
отражаясь в зеркале, делает свет и ярче и мягче. Саша чуть смещается и с
нежностью смотрит на Настину маленькую грудь с розовым вытянутым сосочком.
Настя оборачивается и лукаво улыбается:
— Соскучился,
милый?
Саша подошёл к
АМ-ПМ и вдруг, оторопев, увидел русского бомжа, которого неоднократно раньше
гонял. Мерзавец расселся на скамейке так вольготно, будто купил её. В грязнущей
руке бомж держал бутылку водки и через каждые несколько секунд прикладывался к
горлышку, дёргая большим заросшим кадыком. Рядом со скамейкой стояла тележка,
наполненная тряпьём — видимо, личные вещи забулдыги.
«Сейчас же Настя
выйдет!»
— А ну пошёл
отсюда, падаль!
Бомж поставил
бутылку на колено и посмотрел на него ничего не выражающими поплывшими глазами.
Рыгнул и опять присосался. Вот скотина!
— Кому сказал,
пошёл отсюда!
— Чего?
— Ничего. Пошёл
отсюда!
Неожиданно бомж
взвизгнул:
— Что пристал!
Хочу сидеть и буду сидеть! Сам иди!
— Да я тебя урою!
— Я тебя сам урою!
Надоел уже!
Бомж выдернул из
тележки ржавую железяку и начал бестолково вертеть перед собой, распространяя в
духоте гнилостную вонь.
— Ах, ты…
У Саши проснулись
рефлексы. Резким ударом он выбил железку, с громким звяканьем покатившуюся по
асфальту. Прохожие стали оборачиваться. Саша, морщась от мерзкого запаха, с
наслаждением приложил бомжа по опухшей красной морде. Бомж упал и пополз,
смешно вскрикивая:
— Люди, люди!
Саша,
улыбаясь, добавил сзади по оттопыренной заднице. И вдруг услышал Настин
истошный крик:
— Оставь его в
покое! Оставь его в покое, нацист проклятый!
Саша оторопев,
обернулся.
— Настя, ты что?
Девушка плакала
навзрыд:
— Я думала, я
думала… А ты… такой же, как они… Зверь! Зверь!
— Но я для тебя…
Настя вскинула
голову.
«Господи, какая
она красивая…»
— Для меня ты
бьёшь и унижаешь людей?
— Но он…
— Он несчастный
человек! Видеть тебя больше не могу!
Побежала со всех
ног. Саша бросился вслед, схватил за плечо. Настя вырвалась и вдруг,
размахнувшись, сильно ударила его по щеке. Саше бросилась кровь в лицо.
— За что?!
— Никогда тебя не
любила! Никогда!
Саша почувствовал
в голове нарастающий звон:
— Настя, что ты
говоришь?
— А вот то!
Снова заплакала,
отвернулась и пошла. Быстрей, быстрей. Скрылась за углом. Сашина голова
по-прежнему звенела, он прислонился спиной к оказавшемуся рядом дереву и потёр
сердце — впервые в жизни понял, как оно болит. Стиснул зубы и оттолкнулся. Шаг,
ещё шаг. Оказывается, это легко. В голове билась только одна мысль:
«Настя, как же
так?»
Добрался домой и
лёг.
Обеспокоенная
Людмила постучалась на второй день:
— Саша, что-то
случилось?
— Нет.
— Может, тебе
помочь?
— Нет.
— Почему ты не
встаёшь?
— Устал.
Поколебавшись,
мать предложила:
— У нас на работе
распространяют билеты в «Ледовый дворец», давай пойдём?
— Пойдём.
Зашла Катя.
— Воробышек, ты
спишь?
— Нет.
— А почему
отвернулся?
— Так.
— Тебе плохо?
— Отстань.
Катя, не зная, что
ещё сказать, замолчала, но не ушла. Только начала скрипеть стулом и вздыхать.
Саша повернул голову и, посмотрев каким-то промытым взглядом, увидел, насколько
Катя выросла. Пушистая чёлка спускалась к карим глазам, в ушки продеты
красненькие серёжки. Само личико похудело, со щёк ушёл детский румянец, но зато
по-прежнему буйно цвели веснушки.
«Как же я ничего
не замечал?»
Перед ним сидела
одновременно родная и совсем незнакомая девочка.
— Как дела в
школе? — с усилием спросил.
Катя обрадовалась
продолжению разговора и затараторила.
— У меня в классе
есть две подружки, они всё время ссорятся. Я их сегодня помирила, они всё равно
поссорились, но уже не так!
— Понятно.
Катя обиженно
посмотрела и вышла.
На третий день
Саша утром поднялся, и, как ни в чём не бывало, пошёл в школу. А через неделю
они собрались в «Ледовый дворец» — в здании старого железнодорожного вокзала
китайские мастера из глыб льда соорудили множество фигур из сказок и легенд.
При входе там выдавали тёплые куртки. Саша вначале решил отказаться, но потом
всё-таки надел, и правильно сделал, потому что холод внутри был невероятный —
минус десять. Он такого раньше никогда не чувствовал.
«Вот тебе и
Достоевский…», — подумал со смешком.
Мать и сестра
дополнительно взяли с собой на всех шарфы, тёплые шапки и варежки, но даже несмотря
на это Саша порядочно замёрз.
В огромном
помещении припадал в ярости к полу ледяной дракон, парили сверху ледяные чудные
птицы, ледяные рыцари на конях защищали ледяных дам, крепость с ледяными
башнями и выгнутым вверх мостом приглашала забраться внутрь, с одной из башен,
свернувшись клубком, ледяная кошка узкими загадочными глазами смотрела на
тёплых парных людей. Раскрасневшаяся от удовольствия и холода Катя съехала со
всех горок, которые только нашла, попрыгала на батуте, удерживаемом четырьмя толстенными
страшилами, а в это время окончательно замёрзший Саша, усевшись на высокий
ледяной стул в ледяном баре, хлопнул один за другим три стаканчика виски.
Первый очень быстро, второй тоже быстро, а третий уже с наслаждением, чувствуя,
как ароматная жидкость согревает горло. И с удивлением увидел, как весёлая
раскрасневшаяся мать тоже заказывает себе водку.
Когда они вышли и
сдали тёплые куртки, Саша, прыгая и согревая замерзшие руки под мышками,
одобрительно сказал:
— Ишь, чучмеки
узкоглазые, неплохо сделали!
— Посмотри на
себя! — рассмеялась Людмила. — У тебя от мороза не только глаза уменьшились, но
и нос скрючило!
— У меня временно!
— парировал Саша, — а у них на всю жизнь. Пойми, они же тупые!
С интересом
посмотрел — сейчас взорвётся…
Мать против
ожидания не попалась на удочку. Только хитро подмигнула:
«Говори, мол,
говори…»
После памятных
ссор они стали осторожнее друг с другом.
Зато вдруг
отреагировала сестра:
— Сам ты тупой! Ты
вообще ничего делать не умеешь!
Саше стало обидно.
— Я умею!
— Что?
— А вот что!
Саша схватил
девочку и сильными руками поднял над головой:
— Сдаёшься?
— Нет!
Саша закрутил
Катю:
— А сейчас
сдаёшься?
— Нет!
— Ты сама тупая!
Сейчас задушу!
Катька запыхтела и
начала пинаться.
— Тихо дети, тихо!
— развела их хохочущая Людмила. — Брейк! Кто хочет на коньки?
— Я!!! — заорала
Катька.
— И я! — не отстал
Саша.
— Побежали! —
мать, по-прежнему смеясь, сорвалась первой.
18
Всю ночь Саше
снились ледовые рыцари, с их губ осыпался лёд, ломались ледяные руки, рыцари
таяли и исчезали. Утром он проснулся одновременно от духоты и от того, что за
дверью громко плакали. Вытер покрытый испариной лоб, ещё полежал минуту,
окончательно просыпаясь, и вдруг понял:
— Мама!
В груди от
предчувствия плохих вестей тревожно забилось сердце. Саша откинул одеяло и как
был в трусах выбежал в салон. Людмила, спрятав лицо в ладони и раскачиваясь,
сидела на диване. Сквозь сомкнутые ладони раздавались всхлипы.
— Мам, ты чего? —
подбежал Саша.
Но Людмила
неожиданно с силой оттолкнула сына:
— Не прикасайся ко
мне!
— Что?
— Не прикасайся!
Схватила раскрытую
газету и швырнула ему в лицо:
— Вот твои друзья!
— крикнула. — Безумцы! Безумцы!
Саша, побледнев,
начал лихорадочно читать:
«…Стало известно,
что полицией завершено следствие по делу так называемого «санитара русского
леса» — Станислава Родченкова, признавшегося в серийных убийствах бомжей.
Полиция вышла на след убийцы после того, как один из пострадавших, получив
ножевое ранение, сумел убежать. Представитель прокуратуры Сильвия Авигдор
говорит, что обвиняемый совершил преступления невероятной жестокости. Он не был
знаком со своими жертвами, убийства были немотивированными. Убивая, преступник
просто получал удовольствие. При аресте в компьютере преступника были найдены
фотографии его жертв… »
— Ты тоже убивал?
— Нет!
Людмила с мокрым
от слёз лицом выпрямилась:
— Я иду в полицию.
Как хочешь, я иду в полицию.
— Я не убивал!
— Вот там и
скажешь!
— Я не убивал! —
Саша начал кричать. — Не убивал! Не убивал!
— Ну, значит,
смотрел, как убивают! Господи, ты мой сын, а я тебе не верю! — Людмила опять
заплакала.
Из своей комнаты
выбежала встревоженная Катя:
— Мама, что
случилось? — обхватила Людмилу руками, худеньким телом закрывая от всех
невзгод.
— Катя, твой брат
убийца!
— Что??
— Мам, я не
убивал! — хватая воздух ртом, прошептал Саша. Сил оправдываться уже не было. —
Катя, я не убивал!
— Значит, тебе
всего лишь нравится бить людей! Да, нравится? Ну, скажи! Ты получаешь от этого
удовольствие?! И ещё говоришь, что русский?! Ты не русский, не еврей, ты
мерзость хуже бомжа!
Катя в голос
зарыдала. Саша отшатнулся. Лихорадочно натянул джинсы, рубашку и опрометью
выбежал.
«Господи,
что делать? Что делать?» — прижался лбом к стене подъезда. Вышел, и его
ослепило солнце. Чувствуя странную слабость, Саша перешёл улицу и лёг на
нагретую скамейку. Сжался в клубок.
«Что же делать?»
Оказалось, что если
закрыть глаза, всё равно понимаешь, что происходит. Вот остановился автобус,
открыл двери — та, которая сзади, скрипит. Вышли, разговаривая, пассажиры. Всё
так буднично… Затарахтел, приближаясь и удаляясь, мотоцикл, кто-то купил свежий
хлеб. Лёгкий запах духов… Девушка почему-то не уходит.
— Молодой человек,
вам помочь?
Не ответил.
Подъехала
маршрутка. Солнце припекает всё сильнее. Не хочу думать.
Звонок… Мешает.
Кто? Но ведь вечно же лежать не будешь. Полез двумя пальцами в тесный карман,
вытащил телефон.
Влад! Влад… Пора.
— Алекс? —
знакомый голос с еле уловимыми насмешливыми нотками. — Алекс, куда ты пропал?
Не звонишь, не приходишь…
— Дела, — с
усилием ответил Саша.
— Какие дела?
— Да так.
— Случилось что,
друг? — чутко поймав напряжение в голосе, озабоченно спросил Влад. — Я могу
помочь?
— Нет, спасибо.
— Встретимся?
Саша задумался.
«Сейчас или
никогда!»
— Где?
— Подгребай к
своей школе.
— Ладно.
Влад стоял на углу
и, как обычно, курил. С ним был Гвоздь из совсем новых — здоровенный парень с
маленькой на удивление головой.
— Привет! —
поздоровался Саша, постаравшись вернуть обычную интонацию. — Зачем звал?
— Смотри… — Влад
показал подбородком.
— Куда?
— Видишь сморчка у
ворот?
Сашу, хоть он и
знал, в чём дело, пробрал мгновенный озноб.
— Вижу, — ответил
вдруг охрипшим голосом.
— Подойди к нему.
Гвоздь заржал:
— Заговори, а я
сзади дам по башке! — подкинул в руках кирпич. — А чо? Берёшь пистоль и ходу.
Дядя Сёма, худой,
носатый, сутулый, топтался в мешковатых штанах, привязав оранжевый воздушный
шарик к створке ворот, и благосклонно озирал мир через очки.
— Ну, давай! —
заторопил Влад. — Иди! Дело плёвое!
— Нет.
Влад удивлённо
моргнул:
— Повтори?
— Влад, я ухожу.
— Опаньки! Что
значит уходишь?
— Ухожу, и всё.
Голубые глаза
Влада стали стальными.
– Ссышь, что ли?
Саша засунул руки
в карманы:
— Ухожу, и всё.
— Гвоздь, смотри,
он ссыт!
— Точно ссыт! —
заржал Гвоздь. — Как девочка! Чо, Влад, неужто стерпим?
Тут Саша с
удивлением понял, что ему всё равно, что о нём думает Гвоздь.
— Наследил и уходишь!
— прошипел Влад. — Так не получится!
— Ещё как
получится, — Саша сунул руки в карманы. — Иди, повесь на столбе объявление,
может, ещё одного дурака найдёшь!
— Гвоздь! — не
отводя прищуренного взгляда от Саши, приказал Влад. — Давай сам. Всё равно сморчок
через окуляры ничего не видит.
— А мне чо, могу и
сам!
— Влад, хватит! —
Сашу охватила ярость. — Тебе мало?
— Ну, Алекс, ты
вообще попух?! — Влад неожиданно расхохотался. — Это же мы, твои друзья! И ты
нас на такого гондона променял? А-я-яй… — кивнул Гвоздю.
Сзади обрушился
страшный удар, и всё померкло.
Белый потолок.
Мать… вытирает слёзы. Больно.
Снова белый
потолок.
— Мама…
— Я здесь,
Воробышек!
Саша попытался
улыбнуться.
— Всё хорошо, —
прохрипел пересохшим горлом. — Я обязательно выздоровею.
Запах цветов.
«…16 июня 2012
года полицией была задержана банда неонацистов "Патруль 88",
состоявшая из молодых русскоязычных репатриантов. Деятельность банды
заключалась в патрулировании израильских городов в вечерние часы. Патруль
жестоко избивал иностранных рабочих, бомжей и ортодоксальных евреев. За два
года нацисты совершили сотни нападений. Многие пострадавшие до конца жизни
останутся инвалидами. Представитель пресс-службы полиции сообщил, что
полицейские вышли на след неонацистской группировки в ходе расследования
осквернения одной из синагог Тель-Авива. Дело ранее арестованного Николая
Свирского объединено с делом банды неонацистов. Дело Станислава Родченкова
рассматривается отдельно, хотя его принадлежность к банде не вызывает сомнений.
У подозреваемых изъяли многочисленные материалы неонацистского характера,
эсэсовскую униформу, пистолет и взрывчатые вещества. Свои действия преступники
записывали на видео и выкладывали на youtube. Видеоролики избиений приобщены к
делу.
23-го июля 2014
года окружной суд Тель-Авива вынес приговоры пяти обвиняемым по делу в рамках
компромисса между обвинением и защитой. Главарю банды Владиславу Копылову
удалось скрыться…».
19
Просто Москва —
осень, дождь, слякоть. Французская булочная. На углу около булочной журналистка
озябшими руками поднимает воротник куртки, на худом лице выделяются
обострившиеся скулы.
— Ну, когда же он
придёт! — говорит переминающемуся с ноги на ногу фотографу в очках и длинном
чёрном пальто. — Водит и водит. Сколько можно?!
Тот, судя по смуглому
лицу, явный южанин, немедленно срывается:
— А-а-а, мерд!
В это время один
из прохожих, рослый парень в плаще с капюшоном, делает к ним шаг и, неожиданно
достав букет, протягивает его журналистке.
Та испуганно
отшатывается, но тут же понимает:
— Влад?
— Да.
— Это мне?
— Конечно вам! —
ослепительная улыбка. — Прошу, леди!
— Что ж, спасибо!
— Журналистка берёт цветы — три алые гвоздики посреди белёсого дождливого мира.
— Спасибо, —
вежливо повторяет. Рука с цветами безразлично опускается. — Влад, мы куда-то
пойдём?
— Я покажу.
— Надеюсь,
недалеко?
— Даже если
далеко, у вас нет выбора… — Влад лукаво подмигивает.
Журналистка
пожимает узкими плечами:
— Тогда идёмте.
— Э-эй, не снимай!
— Влад останавливает фотографа. — Кому сказал — не снимай! — не торопясь,
надевает марлевую повязку. Повязка закрывает улыбку, нос с горбинкой, хорошо
выбритые щёки и подбородок. Не закрыты только очень внимательные голубые глаза.
— Вы это что? —
удивившись повязке, рядом тормозит подросток.
— А ну пошёл!
— Вы его ударили!
— с ужасом вскрикивает журналистка. — Влад, зачем?
— Толкнул только,
— смеётся Влад.
— Но почему?
— Здесь так
принято — дружеский толчок. Так мы идём или стоим?
— Идём.
Через десять
минут они спускаются в подвал закусочной. Посетителей почти нет, и к ним сразу
подходит официантка в кокетливом белом передничке. Не удивляясь, что один из
гостей в маске, спрашивает:
— Заказывать
будете?
— Кофе всем…
Господа, может, круасаны? Тут они очень вкусные.
— Нет, —
отказывается журналистка. Она очень напряжена.
— Да вы не бойтесь
… — снисходительно разгадывает её состояние Влад.
В закусочной
тепло. Фотограф протирает запотевшие очки, его лысина блестит. Журналистка
расстёгивает куртку. Под курткой обнаруживается синенький свитер и небольшой
серебряный кулон на цепочке.
— Можно начинать?
Влад кивает.
— Тогда первый
вопрос. Влад, расскажите, как всё происходило? Вы сидели с друзьями в пабе? А
потом?
— Сидели. Пили.
Потом выходили, шли. Патрулировали, так сказать…
— А как вы
выбирали своих жертв? Кто начинал, кто присоединялся?
— Да неважно, кто
начинает.
— То есть, шли по
улице, видели кого-то и били?
— Да.
— Стариков тоже?
— Никогда! Ну что
вы…
Появляется
официантка. Не торопясь, расставляет чашки.
— Господа, хотите
мороженого?
— Иди уже… — цедит
Влад.
— А вы, мужчина,
не грубите!
Журналистка после
ухода официантки продолжает:
— Влад, вы
получали от избиений удовольствие?
Влад вытаскивает
из карманов руки, разглядывает их и прячет обратно.
— Возможно.
— Сколько людей вы
избили?
— Много.
— Тот эпизод в
видеоролике. Ваши друзья ногами били чернокожего мужчину. Что с этим мужчиной
стало потом? Он упал?
— Упал.
— Не проверили,
что с ним?
Влад равнодушно
пожимает плечами:
— Для чего? Не
убили ведь.
— У него текла
кровь?
— Не помню… — Влад
торопливо добавляет. — Это был социальный протест.
Отпивает длинным
глотком кофе.
— Втроём на одного
— социальный протест?
— Да.
— Социальный
протест против чего?
— Не было работы,
денег, замкнутое общество.
— Влад, есть много
способов проявить протест. Почему надо бить людей?
— Это… ну,
просто друзья попались неправильные.
— Влад, вы нацист?
— Сейчас нет.
— Но были?
— Да.
— Что значит быть
нацистом?
Влад барабанит
пальцами по столу.
— Главная мысль —
все белые должны объединиться. Убрать мусор.
— Мусор?
— Чёрных,
узкоглазых…
— Евреев?
— Евреи не должны
жить в России, только в Израиле.
Фотограф шумно
вздыхает.
— Мы сейчас в
Москве делаем фильм о евреях, выживших в катастрофу. Мне очень трудно сидеть
напротив вас.
— Тем не менее, ты
сидишь…
— Да, сижу. Влад,
чего вы хотите добиться в жизни?
Влад пожимает
плечами.
— Учиться,
работать. Я учусь на юридическом.
— Нельзя быть
судьёй с уголовным прошлым.
— Здесь не знают
про моё прошлое.
— Но вы знаете?
— Я знаю.
Молчание.
— Зачем вы хотели
встретиться с нами?
— То есть?
— Мы ведь не
просто разговариваем, мы готовим фильм. Для чего вам нужно это интервью?
Влад смотрит в
камеру и решительно говорит искренним голосом:
— Самое главное, я
хочу извиниться. Ещё я хочу сказать, что на меня в моё отсутствие повесили
обвинение, выставили главарём, это ошибка! Главарём был Алекс, он и придумал
наш патруль.
Журналистка
замечает:
— Алекс до сих пор
в больнице.
— Мне жаль его,
как товарища.
— Тут понятно. А
за что вы хотите извиниться?
— Просто так били,
— опуская голову, печально признаётся Влад. — Мне очень тяжело. Простите, если
можете. У меня тогда была депрессия. Я ведь только сейчас начал выбираться. То,
что я делал, я делал по причине глубокого разочарования в жизни.
Фотограф выключает
камеру и журналистка выпаливает:
— Я вам не верю!
Вы пытаетесь облегчить себе наказание, если схватят.
— Мне здесь нечего
бояться.
— Если вы
действительно изменились, вы должны вернуться.
— Что? Сесть на
восемь лет в тюрьму?
— Да.
Влад с удивлением
смотрит и вдруг начинает хохотать:
— Я подумаю над
этим, — говорит, вытирая выступившие от смеха слёзы.
Встаёт и уходит.
Журналистка и
фотограф смотрят ему вслед.