Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 4, 2014
Евгений Водолазкин. Совсем другое время. М.: АСТ, 2013
В
центре сборника Евгения Водолазкина «Совсем другое время», как и в центре его
знаменитого романа «Лавр», стоит вопрос истории. История – это и есть время. Но
если ответ на «исторический вопрос» в «Лавре» был достаточно благостным – в
центре времени стоит фигура праведника, положительно прекрасного человека, – то
в новой книге Евгения Водолазкина градус оптимизма значительно снижен, если
вообще присутствует. История понимается, прежде всего, как личная история, а
все эти войны и революции – уже вокруг неё, время – это время жизни, а значит и
история, и время ведут к смерти, заканчиваются апокалипсисом – каждый раз
индивидуальным, но чем же он уступает мировому?
Книга
состоит из трёх частей – романа «Соловьёв и Ларионов», повести «Близкие друзья»
и раздела «Рассказы», содержащего четыре текста, которые могут быть прочитаны и
как рассказы, и как биографические очерки. Все три части объединены не только
общей темой – истории, но неким неявным внутренним сюжетом, зеркальностью,
особого рода рифмой, не имеющей отношения к повествовательной фабуле.
Действие
романа «Соловьёв и Ларионов» захватывает период почти весь ХХ век – детство
одного главного героя проходит до революции, юность другого – в середине 90-ых
(и это ещё и отчётливым образом роман о 90-ых, об абсурдной жизни
учёных-гуманитариев, одновременно и выброшенных за борт и обретающих новое поле
исследований, профессиональную и биографическую целостность).
Аспирант
с исторической фамилией Соловьёв исследует жизнь белого генерала Ларионова,
защищавшего Крым от красных. Главной загадкой этой жизни оказывается то, что
после того, как Крым стал советским, контрреволюционного генерала почему-то не
расстреляли, а дали ему дожить тихой пенсионной жизнью. (В очередных скобках
заметим, что книга Евгения Водолазкина вышла в 2013 году, и теперь, в 2014 она
приобретает ещё одно, почти пророческое измерение. Вот как генерал Ларионов
реагирует на передачу Крыма Украине:
—
Русские, не жалейте о Крыме, – заявил он, сидя на молу майским днем 1955
года.
Блеснув
эрудицией, генерал напомнил о том, что в разное время Крым принадлежал грекам,
генуэзцам, татарам, туркам и т. д. И хотя владычество их было по
историческим меркам непродолжительным, все они оставили здесь свой культурный
след…
– Как
человек, оборонявший эти места, я говорю вам: удержаться здесь невозможно.
Никому. Таково свойство полуострова.)
В
ходе исследования отказывается, что история – процесс одновременно и
хаотический, и странным образом системный, во многом построенный на повторах,
внутренних рифмах и переплетениях, но только не «первый раз в виде трагедии,
второй раз – в виде фарса», а гораздо сложнее.
История
генерала Ларионова ветвится и путается, переплетается с историей самого
Соловьёва так, что в какой-то момент читатель начинает подозревать, что перед
ним не только роман с двумя главными героями, но исследование об исследователе,
занимающемся исследованием. Жизнеописание жизнеописателя.
Матрица-матрёшка.
История
же как наука продирается сквозь этот хаос, её орудия – сухость, беспафосность, понимание учёным своей неуникальности
и осознание преемственности. В основе репутации историка – умение правильно
оформлять сноски. Роман и сам пестрит сносками, предельно ироничными и
формирующими особый, параллельный сюжет, или, может быть, параллельный мир.
Например, оказывается, что издание «Островский Н. Лес. Боярка, 1927» посвящено
созданию узкоколейки под Киевом, а «Придворов Е.А. Бедные люди. Кимры, 2006» —
быту российских учёных 90-ых годов.
И
история – это бесконечно печальная наука. «История
– наука о мёртвых, …в ней очень мало места для живых».
На
дихотомии живого и мёртвого во многом и построен роман. «Живые» и «Мёртвые» —
это две папки, в которых стареющий генерал Ларионов держит биографические
справки своих знакомых. Когда в папке «Живые» остаётся только один персонаж –
сам генерал, он меняет заголовки папок местами. Быть живым – это во многом и
значит быть мёртвым, тянуться к земле и жить прошлым, памятью. Кульминацией
романа оказывается момент, когда генерал Ларионов помогает выжить своим
проигравшим бойцам, спасает их от расстрела – он организует театрализацию
эпизодов своего детства, что заставляет красных военачальников поверить, что
перед ними – простые поселяне, по-опереточному
встречающие армию, и невинные чеховские – дело же происходит в Ялте – дачники.
Обращение к мёртвому – те татары с кумысом и шахматисты, играющие на веранде ларионовского детства, давно мертвы – оказывается залогом
жизни.
Пессимистический
настрой не мешает роману «Соловьёв и Ларионов» одновременно быть и очень
весёлым. Кроме иронических ссылок, там множество других остроумных и смешных
мест, общая интонация которых восходит к традициям советского юмора 20-30-ых
годов. Чего, например, стоит трагикомическая воистину шекспировская история
соседей по коммуналке Козаченко и Колпаковых или беседа на почте, когда
Соловьёв узнаёт, что важное для него заказное письмо шло из Москвы в Петербург
месяц (точнее, весь этот месяц с почты несли извещение):
— Письма
Достоевского из Германии шли пять дней, – проинформировал собеседника
Соловьев.
– Достоевский
был гений, – возразил заведующий.
Роман
Евгения Водолазкина «Лавр», выход которого предшествовал рецензируемой книге,
вызвал широкий резонанс, стал большим литературным событием. В таких случаях
непременно возникают опасения – не получится ли новый роман автора хуже
предыдущего. Так вот, «Соловьёв и Ларионов» — не хуже. А даже, может быть,
лучше. Особенной радостью и для читателя, и для филолога-исследователя будет
то, что эта серьёзная и вдумчивая книга – одновременно и роман-игра со своими
внутренними загадками, отгадки на которые в тексте есть, нужно только поискать,
с разбросанными повсюду логическими рифмами, и каждое ружьё здесь стреляет.
Зеркальность,
эхо, двойничество – вообще, видимо, основополагающие
качества мировидения Евгения Водолазкина. И в сборнике «Совсем другое время»
роман «Соловьёв и Ларионов» не заканчивается своим финалом, а получает
зеркальное продолжение в повести «Близкие друзья» (хотя при этом и роман, и
повесть – вполне самостоятельные, отдельные друг от друга произведения).
Двойником-антиподом
Ларионова в повести оказывается немецкий солдат, участник Второй Мировой войны
Ральф (при этом у Ральфа есть двойник и в «Близких друзьях», так же, как, как и
у Ларионова в романе, причём там это не только Соловьёв).
Источником
жизни в смерти для Ларионова оказывается земля окопа – воспоминание, как
однажды он прильнул ней, смертельно усталый на учениях, и, может быть,
увидел ангела, помогает ему выжить и спасти своих солдат. Для Ральфа и его
сослуживцев символика окопа столь же значима, но верх и низ, жизнь и смерть
здесь меняются местами.
Во время боя
они поднимались в рост в спешно вырытых неглубоких окопах. Это не было вызовом
смерти (смерть в таких случаях колеблется) – у них просто болела спина.
Больше всего в жизни им хотелось распрямиться. Больше, может быть, самой жизни.
И они погибали, потому что у таких людей уже не было иммунитета к смерти.
В
финале же повести, которая тоже заканчивается театрализацией, игровым
возвращением героя в прошлое, зеркальность персонажей и вовсе не вызывает
сомнений.
Наука
история – это наука о прошлом, а значит, о смерти, но в то же время прошлое,
зафиксированное в настоящем, освоенное, и тем самым упорядоченное,
освобождённое от хаотичности, помогает выжить. Эта же мысль оказывается главной
и в четырёх рассказах сборника, написанных на биографическом материале. Их
герои – исследователи, антропологи, историки и историки литературы, сотрудники
Кунсткамеры и Пушкинского Дома, в том числе Д.С. Лихачёв. События касаются
ключевых точек новейшей российской истории, от блокады до августа 1991 года.
Финальный
рассказ оказывается и заглавным – «Совсем другое время». Это несколько прустовско-набоковский, но в то же время глубоко
индивидуальный опыт возвращения в своё детство (из современной отечественной
литературы наиболее близка здесь книга Дмитрия Веденяпина «Между шкафом и
небом»).
Первым
воспоминанием автора оказываются часы, которые он увидел в момент получения
сильного ожога. Это очень символично. Познавший время – изгнан из Рая. «Время – синоним конечности, потому что бесконечное не
подлежит счёту». История – и прежде всего, своя частная, личная
история – попытка не только прорваться к истокам своей смертности, но и за них:
к к своему личному бессмертию, незнанию о смерти.
«Личная
история в определенной степени повторяет историю всеобщую, и время в нашу жизнь
входит не сразу. Детское время – совершенно особое, оно не похоже на взрослое.
Это совсем другое время. Оно вязкое, почти неподвижное, почти не время еще, в
нем нет главного свойства времени – необратимости».
Итак,
лишь частная жизнь, личная память оказывается способна обратить историю: все
живые – потенциально мёртвые, листы неотвратимо кочуют из одной папки в другую,
но пока можно жить – жить нужно, нужно спасать других, а спасать – значит
помнить. Свою приёмную дочь, которую ему так и не будет суждено увидеть,
генерал Ларионов называет Зоей.