Евгений Водолазкин. Совсем другое время. М.: АСТ, 2013

 

В центре сборника Евгения Водолазкина «Совсем другое время», как и в центре его знаменитого романа «Лавр», стоит вопрос истории. История – это и есть время. Но если ответ на «исторический вопрос» в «Лавре» был достаточно благостным – в центре времени стоит фигура праведника, положительно прекрасного человека, – то в новой книге Евгения Водолазкина градус оптимизма значительно снижен, если вообще присутствует. История понимается, прежде всего, как личная история, а все эти войны и революции – уже вокруг неё, время – это время жизни, а значит и история, и время ведут к смерти, заканчиваются апокалипсисом – каждый раз индивидуальным, но чем же он уступает мировому?

Книга состоит из трёх частей – романа «Соловьёв и Ларионов», повести «Близкие друзья» и раздела «Рассказы», содержащего четыре текста, которые могут быть прочитаны и как рассказы, и как биографические очерки. Все три части объединены не только общей темой – истории, но неким неявным внутренним сюжетом, зеркальностью, особого рода рифмой, не имеющей отношения к повествовательной фабуле.

Действие романа «Соловьёв и Ларионов» захватывает период почти весь ХХ век – детство одного главного героя проходит до революции, юность другого – в середине 90-ых (и это ещё и отчётливым образом роман о 90-ых, об абсурдной жизни учёных-гуманитариев, одновременно и выброшенных за борт и обретающих новое поле исследований, профессиональную и биографическую целостность).

Аспирант с исторической фамилией Соловьёв исследует жизнь белого генерала Ларионова, защищавшего Крым от красных. Главной загадкой этой жизни оказывается то, что после того, как Крым стал советским, контрреволюционного генерала почему-то не расстреляли, а дали ему дожить тихой пенсионной жизнью. (В очередных скобках заметим, что книга Евгения Водолазкина вышла в 2013 году, и теперь, в 2014 она приобретает ещё одно, почти пророческое измерение. Вот как генерал Ларионов реагирует на передачу Крыма Украине:

 — Русские, не жалейте о Крыме, – заявил он, сидя на молу майским днем 1955 года.

Блеснув эрудицией, генерал напомнил о том, что в разное время Крым принадлежал грекам, генуэзцам, татарам, туркам и т. д. И хотя владычество их было по историческим меркам непродолжительным, все они оставили здесь свой культурный след…

– Как человек, оборонявший эти места, я говорю вам: удержаться здесь невозможно. Никому. Таково свойство полуострова.)

В ходе исследования отказывается, что история – процесс одновременно и хаотический, и странным образом системный, во многом построенный на повторах, внутренних рифмах и переплетениях, но только не «первый раз в виде трагедии, второй раз – в виде фарса», а гораздо сложнее.

История генерала Ларионова ветвится и путается, переплетается с историей самого Соловьёва так, что в какой-то момент читатель начинает подозревать, что перед ним не только роман с двумя главными героями, но исследование об исследователе, занимающемся исследованием. Жизнеописание жизнеописателя. Матрица-матрёшка.

История же как наука продирается сквозь этот хаос, её орудия – сухость, беспафосность, понимание учёным своей неуникальности и осознание преемственности. В основе репутации историка – умение правильно оформлять сноски. Роман и сам пестрит сносками, предельно ироничными и формирующими особый, параллельный сюжет, или, может быть, параллельный мир. Например, оказывается, что издание «Островский Н. Лес. Боярка, 1927» посвящено созданию узкоколейки под Киевом, а «Придворов Е.А. Бедные люди. Кимры, 2006» — быту российских учёных 90-ых годов.

И история – это бесконечно печальная наука. «История – наука о мёртвых, …в ней очень мало места для живых».

На дихотомии живого и мёртвого во многом и построен роман. «Живые» и «Мёртвые» — это две папки, в которых стареющий генерал Ларионов держит биографические справки своих знакомых. Когда в папке «Живые» остаётся только один персонаж – сам генерал, он меняет заголовки папок местами. Быть живым – это во многом и значит быть мёртвым, тянуться к земле и жить прошлым, памятью. Кульминацией романа оказывается момент, когда генерал Ларионов помогает выжить своим проигравшим бойцам, спасает их от расстрела – он организует театрализацию эпизодов своего детства, что заставляет красных военачальников поверить, что перед ними – простые поселяне, по-опереточному встречающие армию, и невинные чеховские – дело же происходит в Ялте – дачники. Обращение к мёртвому – те татары с кумысом и шахматисты, играющие на веранде ларионовского детства, давно мертвы – оказывается залогом жизни.

Пессимистический настрой не мешает роману «Соловьёв и Ларионов» одновременно быть и очень весёлым. Кроме иронических ссылок, там множество других остроумных и смешных мест, общая интонация которых восходит к традициям советского юмора 20-30-ых годов. Чего, например, стоит трагикомическая воистину шекспировская история соседей по коммуналке Козаченко и Колпаковых или беседа на почте, когда Соловьёв узнаёт, что важное для него заказное письмо шло из Москвы в Петербург месяц (точнее, весь этот месяц с почты несли извещение):

—  Письма Достоевского из Германии шли пять дней, – проинформировал собеседника Соловьев.

– Достоевский был гений, – возразил заведующий.

Роман Евгения Водолазкина «Лавр», выход которого предшествовал рецензируемой книге, вызвал широкий резонанс, стал большим литературным событием. В таких случаях непременно возникают опасения – не получится ли новый роман автора хуже предыдущего. Так вот, «Соловьёв и Ларионов» — не хуже. А даже, может быть, лучше. Особенной радостью и для читателя, и для филолога-исследователя будет то, что эта серьёзная и вдумчивая книга – одновременно и роман-игра со своими внутренними загадками, отгадки на которые в тексте есть, нужно только поискать, с разбросанными повсюду логическими рифмами, и каждое ружьё здесь стреляет.

 

Зеркальность, эхо, двойничество – вообще, видимо, основополагающие качества мировидения Евгения Водолазкина. И в сборнике «Совсем другое время» роман «Соловьёв и Ларионов» не заканчивается своим финалом, а получает зеркальное продолжение в повести «Близкие друзья» (хотя при этом и роман, и повесть – вполне самостоятельные, отдельные друг от друга произведения).

Двойником-антиподом Ларионова в повести оказывается немецкий солдат, участник Второй Мировой войны Ральф (при этом у Ральфа есть двойник и в «Близких друзьях», так же, как, как и у Ларионова в романе, причём там это не только Соловьёв).

Источником жизни в смерти для Ларионова оказывается земля окопа – воспоминание, как однажды он прильнул ней, смертельно усталый на учениях, и, может быть, увидел ангела, помогает ему выжить и спасти своих солдат. Для Ральфа и его сослуживцев символика окопа столь же значима, но верх и низ, жизнь и смерть здесь меняются местами.

 

Во время боя они поднимались в рост в спешно вырытых неглубоких окопах. Это не было вызовом смерти (смерть в таких случаях колеблется) – у них просто болела спина. Больше всего в жизни им хотелось распрямиться. Больше, может быть, самой жизни. И они погибали, потому что у таких людей уже не было иммунитета к смерти.

 

В финале же повести, которая тоже заканчивается театрализацией, игровым возвращением героя в прошлое, зеркальность персонажей и вовсе не вызывает сомнений.

Наука история – это наука о прошлом, а значит, о смерти, но в то же время прошлое, зафиксированное в настоящем, освоенное, и тем самым упорядоченное, освобождённое от хаотичности, помогает выжить. Эта же мысль оказывается главной и в четырёх рассказах сборника, написанных на биографическом материале. Их герои – исследователи, антропологи, историки и историки литературы, сотрудники Кунсткамеры и Пушкинского Дома, в том числе Д.С. Лихачёв. События касаются ключевых точек новейшей российской истории, от блокады до августа 1991 года.

Финальный рассказ оказывается и заглавным – «Совсем другое время». Это несколько прустовско-набоковский, но в то же время глубоко индивидуальный опыт возвращения в своё детство (из современной отечественной литературы наиболее близка здесь книга Дмитрия Веденяпина «Между шкафом и небом»).

Первым воспоминанием автора оказываются часы, которые он увидел в момент получения сильного ожога. Это очень символично. Познавший время – изгнан из Рая. «Время – синоним конечности, потому что бесконечное не подлежит счёту». История – и прежде всего, своя частная, личная история – попытка не только прорваться к истокам своей смертности, но и за них: к к своему личному бессмертию, незнанию о смерти.

«Личная история в определенной степени повторяет историю всеобщую, и время в нашу жизнь входит не сразу. Детское время – совершенно особое, оно не похоже на взрослое. Это совсем другое время. Оно вязкое, почти неподвижное, почти не время еще, в нем нет главного свойства времени – необратимости».

Итак, лишь частная жизнь, личная память оказывается способна обратить историю: все живые – потенциально мёртвые, листы неотвратимо кочуют из одной папки в другую, но пока можно жить – жить нужно, нужно спасать других, а спасать – значит помнить. Свою приёмную дочь, которую ему так и не будет суждено увидеть, генерал Ларионов называет Зоей.