Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 4, 2014
Слон на люстре
Кирилл вбежал в подъезд, оставив на улице
утро — зимнее, колкое. Прокисшей улыбкой приветствовала его заспанная
консьержка. После получасовых переговоров тётка наконец-то отдала ему ключи от
снятой квартиры.
Промучившись с замком, как ему показалось,
ещё четверть миллениума, Кирилл наконец ввалился внутрь, бросил у входа
дорожные сумки, скинул тяжёлую обувь, близоруко огляделся… и плюхнулся на
постель, не раздеваясь: в джинсах и свитере. А сверху на него плюхнулась
усталость и с комфортом развалилась на его ноющих костях.
Окна в этой чужой квартире были завешены
плотной тканью. Кирилл провёл пальцами по густому сумраку. И необычайная
тишина, а в метро был такой шум и гам — караул! Уже светало, тоненький луч нашёл
дырку в шторе, видимо, прожжённую сигаретой: заплясала в луче света пыль.
Кирилл заснул на старой шаткой кровати и ему приснился бал, который вполне мог
быть лет двести назад, и все на этом балу, в том числе, и он сам, танцевали
мазурку…
….Очнувшись поздним
утром, Кирилл лишь спустя минуту осознал, что он далеко-далеко, в большом чужом
городе. И тут же понял, что уже опаздывает, что его ждут очень серьезные люди
–си мысли забегали, словно жильцы в полыхающем доме. Натянул обувь.
Выбежал, громко хлопнув дверью. Затормозил на ходу. Вернулся. Запер дверь. И
снова — галопом по коридору. Швырнул ключ на стол — тётка куда-то отошла.
И в таком ритме весь день: обычная
командировка. Встречи, подписание документов. Чужой город, и ты, приезжий,
мечешься, как лосось во время нереста. Цепляешься к прохожим: «Подскажите, как
дойти туда-то?… А не знаете, на этой
маршрутке доеду?» Проклятый квест! А главное, ты одинок — народ снуёт вокруг,
но всем наплевать, что с тобой. Предположим, тьфу-тьфу-тьфу, рухнешь в грязную
кашицу под ногами, и не удастся встать сразу, так осудят: мол, пьяный — и так у
нас везде!
С этими мрачными мыслями Кирилл ушёл утром
и вернулся в свою квартиру поздно вечером. После дня суеты, бесед с
официальными лицами и матюков про себя эта неуютная
комната показалась родной. Родной — в сравнении с заснеженными пейзажами чужих
улиц. А завтра — через тысячу километров домой, туда, где знакомы все здания,
магазины и даже продавцы во многих из них. И на перроне привычными виноватыми
улыбками встретят проблемы, прижимаясь друг к другу, как члены одной большой
семьи. Они будут потихоньку догонять тебя, пока ты тащишь сумки домой.
После этих размышлений на Кирилла что-то
нашло. Он достал из кармана пуховика чёрный маркер и, встав на тумбочку,
нарисовал на люстре слона — на шаровидной, похожей на тёплую планету люстре, на
верхнем ее полушарии, которое снизу не видно. Не взрослого слона нарисовал, а
одинокого маленького слоника — не больше майского жука. Потом лёг в одежде на
заправленную постель, накрылся пуховиком и ненадолго, с каким-то приятным
успокоением, закрыл глаза.
…Следующим колким зимним утром он укатил
домой, а слон остался жить на люстре. В эту квартиру после вселялись и
выселялись из неё разные люди: сотни мужчин и женщин. Эти люди так же, как Кирилл,
сновали по городу, взывали к прохожим, плутали, садились не на те маршруты,
несли в себе одиночество и усталость, ругались вслух и про себя… Все они
возвращались вечером в это жильё, как на свою тихую, пусть временную родину. И
ни один из новых обитателей не замечал слона. А он спокойно пасся на другой
стороне искусственного солнца и легко мог спрыгнуть кому-нибудь на маковку. Но
никому не становились эти стены ближе и роднее, чем когда-то покинувшему их
Кириллу, никому: ведь о маленьком слоне на люстре знал только он — тот, кто его
там навсегда поселил.
Фантазер
Один автор, комментируя мой рассказ,
заметил, что в нем есть что-то «воннегутовское». На
тот момент я не был знаком с творчеством Воннегута, а потому не мог знать
наверняка, лестно это высказывание или нет.
Честолюбие вкупе с любознательностью
заставило меня начать посещать городскую библиотеку, жертвуя лекциями по высшей
математике ради своих гуманитарных познаний.
Так вот, я проводил время в пыльном,
впускавшем в себя лишь половину солнечного света помещении читальни. Постоянных
посетителей здесь не наблюдалось, лишь дебелые мамочки со своими разовыми
попытками приучить детишек к чтению да зачуханные студенты, вдыхающие прах со
страниц пособий по экономике и праву.
Лишь один человек просиживал тут со мной
на пару часами. Это был мужчина лет семидесяти, с седыми короткими реденькими
волосами, сквозь которые виднелся розовый череп с очками, закрепленными на
затылке резинкой, и с красным, в складках, носом. Поведение его поначалу
показалось мне очень комическим.
Он приходил неизменно на полчаса позже
меня, брал объёмную книгу, причем всегда другую, устраивался в глубине
помещения, где даже в полдень жил самый настоящий сумрак, и читал около десяти
минут. По прошествии этого времени он откладывал том, обнимал живот руками, его
голова безвольно опускалась на грудь. Следом раздавался раскатистый храп. Я
смотрел на него изредка с иронической улыбкой и продолжал чтение.
…В тот день я дочитывал последние
страницы. Возможно, осознание того, что я больше не увижу этого странноватого
человека, подтолкнуло меня заговорить с ним. Стрелки приближались к восьми
вечера. Старичок мирно храпел. Я встал и направился к выходу. Проходя мимо
него, остановился и похлопал его по плечу. Он приоткрыл глаза и, приходя в
себя, огляделся по сторонам, словно определяя место своего нахождения.
— Почти восемь. Вам,
наверное, домой пора, — сказал я ему. Мне почему-то стало неловко.
— Да, пора, — ответил он, взглянув на меня
недобро.
— Вы уснули. Наверное, стало скучно? — мне
хотелось подколоть его, не знаю, зачем.
— Это не мне скучно, а ты скучный! —
ответил он сердито.
— Почему это я скучный? — мне пришла в
голову мысль, что он ненормальный.
— Да потому, что ты читаешь без фантазии.
Я вот беру книгу, прочитываю несколько страниц, вникаю в суть, знакомлюсь с
героями и… Знаешь, что потом?
— Спите, наверное.
— Можно и так
сказать. Я досматриваю оставшиеся страницы во сне. Там уж все происходит по
моему сценарию. Все умирают и женятся только по моему желанию. Вот вам жалко
князя Болконского? — посмотрел он на меня испытующе.
— Жалко.
— Вот и мне жалко.
Я взглянул другими глазами на этого
странного одинокого фантазера. Мне не хотелось больше говорить с ним, но я
знал, что буду о нём думать. Я вышел из библиотеки и, стоя на крыльце, закурил.
Завибрировал в кармане нетерпеливый
мобильник. Я нажал на зелёную кнопку и услышал голос друга: «Привет! Что
вечером творишь?». «Сплю», — ответил я. «Скучный ты», — донеслось с другого
конца города. «Да уж», — я положил трубку и поплелся на остановку.
Один
Недавно прошёл дождик — тёплый, быстрый.
Сразу же после него выглянуло солнце, и всё засияло: первая весенняя трава,
скамейки, машины, стоящие во дворе, осколки бутылок, лысины и линзы очков
прохожих. Прихрамывая на правую ногу, из подъезда вышел мужчина в заношенном
сером плаще. Его звали Антон Сергеевич Чулков. Глуповатая фамилия странным
образом вязалась с его высокой, сутуловатой фигурой, с вечно красным вытянутым
лицом, с одичалым взглядом человека, который давно живёт один.
Так вот, Чулков вышел из подъезда и,
щурясь, пошлепал по грязи к скамейке. Не раздумывая, сел на мокрое дерево и
запустил руку внутрь плаща. Пошарив, достал из-за пазухи чекушку и одноразовый
стаканчик. Наполнив наполовину, он выпил и причмокнул губами. Погодя Чулков
решил повторить. Налил, но прежде чем осушить, вытянул руку со стаканом так,
чтобы сквозь пластмассу и водку проходили солнечные лучики, и, несколько секунд
полюбовавшись бликами, выпил.
Как муравьи из муравейника, люди из
бетонных коробок повылезали на свет. В такие минуты, когда дождь только
кончился и всё забрызгано солнцем, люди действительно приятны — они выходят на
улицу не ради своих дел, а чтобы тоже принять лицом
эти брызги.
Глядя на прохожих, Антон Сергеевич выпил
ещё. Теперь он находился в состояние откровенности с самим собой, которое
возникало в промежутке между трезвостью и основательным опьянением. Ещё стакан
— и у него начнутся приливы злости, вызванные какими-то прошедшими событиями,
что вспоминаются и сразу забываются, а злость остаётся — за приливом не следует
отлив. Но сейчас был тот самый момент откровенности, момент сентиментальности,
момент, похожий на пруд, усеянный опавшими листьями, освещаемый лунным светом.
По дорожке мимо Чулкова прошла молодая
пара. Парень держал девушку за талию, а она умудрялась на ходу целовать его в
шею. Чулкову пришли в голову полупьяные, но пока ещё отчётливые мысли: «Милые
они… Вот бы и мне так… вот бы и меня так же… не как женщина мужчину… и ничего огромненького… а просто так, ни за что… просто чувствительность…тепла
каждому хочется». Молодые скрылись за домом.
По этой же дорожке мимо Антона Сергеевича
проковыляла, не наступая на подогнутую лапу, промокшая дворняжка. Видно было,
что в отличие от людей, во время дождя собака находилась на улице: грязная её
шерсть свисала сосульками. Чулков засвистел ей и поманил руками. Собака
оглянулась, понюхала землю и подошла. Чулков показал собаке ладонь, она
посмотрела на неё и коснулась пальцев Чулкова носом. В каком-то порыве он
принялся гладить, ласкать собачонку, как гладят и ласкают, успокаивают
ушибленную коленку, пачкая свои руки об её липкую шерсть. Собака легла возле
его ног, не подавая признаков отторжения или симпатии. Казалось, она уснула. А
Чулков всё водил рукой по её мокрой спине.
Настал вечер, улица перестала блестеть,
Чулков встал с лавочки и, согнувшись, похромал домой, а за ним в его
обшарпанную квартиру, поджав заднюю перебитую лапу, поковыляла собака.
Пока родителей не было дома
Дверь за родителями закрылась, и Леша с
Машенькой остались совсем одни. Под «совсем одни» подразумевалось, что из
взрослых остался лишь пёс Джек.
Ему было уже пять лет — вполне взрослый по
собачьим меркам. Он лежал в углу и притворялся спящим. Никто бы об этом не
догадался, но дети знали — пёс не спал. Притворяться спящим после полудня стало
привычкой Джека: просто он считал, что подремать в это время — норма для
взрослых, но, так как спать ему не хотелось, приходилось притворяться.
Маша посмотрела на Лешу и сказала: «Лёш,
мне скучно». Леша показал на собаку и подмигнул сестре: «Джек, вставай, мы
знаем, что ты не спишь! Чтобы спать, нужно устать, а ты ничего не делал.
Повесели нас!» Джек остался без движения, лишь слегка шевельнул хвостом. Лёша
подошел к псу и склонился над мохнатым ухом: «Джек, если ты сейчас же не
почитаешь нам книжку, я буду тебя лохматить, а Маша шуршать пакетами».
Джек терпеть не мог, когда шуршат
пакетами. Он еще секунду подержался, открыл глаза и театрально зевнул. «Ну,
давай, давай, Джек!» — подгоняли его дети. Пёс встал, сел на кровать, надел
неизвестно откуда появившиеся очки, взял с полки книгу в переплете всех цветов
радуги и принялся медленно читать.
«…Жил-был в однокомнатной, молчаливой квартире кот Николай.
У него, кроме необычного имени, были еще некоторые странные особенности, но обо
всем по порядку. Хозяйка квартиры, старая и жадная рыночная торговка, кормила
его одними объедками.
Когда Николай был еще котенком, у него появилась мечта —
научиться летать и плавать. Мечта, с одной стороны, возвышенная, но, как
большинство мечтаний в человеческом обществе, была связана с материальным —
наконец насытиться.
Жил наш кот от марта до марта, лишь любуясь на свою мечту,
голодной и скучной жизнью. Но вот однажды (этот день не был особенным, просто
день) Николай почувствовал в себе что-то новое, совсем не свойственное котам, и
понял — мечта сбывается.
Пока хозяйка смотрела, щурясь, сериал, кот вылез в окно и
направился к своей цели. Сердце кошачье билось в волнении: он понимал, что
должен рискнуть, иначе не простит себе. Кот знал почти наверняка — дело
выгорит.
Животные не похожи на людей, у людей — мысли с чувствами
меняются местами, беря поочередно верх, а у животных, кроме мысли и чувства,
есть особая звериная интуиция, поэтому они иногда могут быть уверенными
полностью.
Николай наконец-то пришел, куда следовало — городская река
не волновалась, а стояла ровно, как стальной зуб в бетонных деснах набережной.
Думая не больше секунды, кот бросился в серую воду. Когда преодолел панику,
стало ясно: он плывёт, чудо свершилось! Вода пахла бензином, на поверхности
покачивались пакеты, фантики и бычки, готовые отправиться к своим собратьям на
дно, в пестрое царство отвергнутых человеческим обществом.
В остальном было приемлемо, хоть и слегка противно. Но это
было ещё не всё. Кот нырнул и поплыл. Удивительно, но он был способен
обходиться без воздуха! Он смотрел, не дыша, на чуждый ему мир, полный
сокровищ: рыб, рыбин и рыбёшек. Еда плавала унылая, тщедушная, нездорового
цвета, но съедобная для неприхотливых.
Николай тотчас решил погнаться за пучеглазым карасём,
петляющим кругами, что указывало на психическое расстройство. «Больной, поди,
но крупный», — решил для себя кот и поплыл за ипохондриком. Карась, увидев
кота, не удивился, но начал удирать. Гонка продолжалась несколько минут, но
вдруг карась остановился. Кот подплыл к нему. Казалось: карась сейчас заснёт.
Кот, поравнявшись с ним, посмотрел ему в глаза и задумчиво произнёс: «Тебя бы
поджарить щас… но не выйдет».
Карась оказался обыкновенным, не имел имени и не умел
разговаривать, только булькал и вращал мутными глазами. Жарить под водой было,
конечно, невозможно, поэтому Николаю пришлось обедать без изысков.
Разделавшись с карасятиной, кот
выбрался на набережную. Из-за ветра было прохладно, изо рта пахло тиной, но
сердце кошачье радовалось. «Хорошо… хотя скучные они, рыбы, — не
собеседники».
Промокший кот полез на тополь и, взобравшись на самую
верхушку, взмахнул лапами и полетел, выпустив когти. Он совсем не чувствовал
страха, и чем выше поднимался, тем меньше казался ему мир и прожитая жизнь.
Теперь всё будет по-другому! Николай полетел от реки к дому, насмешливо глядя
на машины и людей.
Но посреди дороги он остановился — его внимание привлек голубь,
покачивающийся на краю крыши. Николай постарался приземлиться как можно
незаметней и начал подкрадываться к ужину со спины, но вдруг ему пришла мысль
получше: он сел рядом с птицей. Голубь сорвался и полетел в ту самую даль,
которую только что вымерял глазами. Кот взял легкий разбег и тоже взлетел.
Голубь обернулся, изогнув шею, и, увидев такие чудеса, издал странный звук,
словно кашлянул и зевнул одновременно, замешкался. Николай быстро сократил
расстояние и сцапал беднягу. Несчастный совсем пал духом и лежал в когтях
охотника мешком. Кот притащил его обратно на крышу, сел так близко, что не
улететь, и похлопал голубя по безвольно мотающейся голове. Голубь приоткрыл
глаза.
— Чего ты хочешь? — улыбнулся ему кот.
— Свободы, конечно, — сказал голубь грудным, слабым от
испуга голосом.
— А когда сидел на крыше, чего хотел?
— Я ждал, когда пролетит самолет.
— Любишь самолеты?
— Да, они напоминают нас, птиц, только, чтобы слопать такую
огромную птицу, нужно подлеца раз в пятнадцать
побольше тебя!
— Кошки не едят железо, — промурлыкал Николай задумчиво.
— Д-да, но вы уже летаете, кто знает, может, научитесь есть
железо и камни.
— Неплохая перспектива, но железки и булыжники молчаливы, а
мне очень нужно, чтоб перед едой со мной поговорили — лучше усваивается.
— Что ж, я думаю, в этот раз у тебя усвоится все отлично, —
голубь вел себя очень достойно.
— Да, кстати, извини. Сам понимаешь, как говорят, просто
судьба. Кстати, смотри — вон и твой самолет.
P. S.
Прошло несколько дней. Николай носился по городу и ловил голубей
и воробьев, поглядывая на остальных представителей кошачьей породы сверху вниз.
Голод его не мучил, но на охоту гнал сам процесс. Так продолжалось месяца два,
даже побольше.
Но однажды, прилетев (точнее, еле долетев домой), он
посмотрел на себя в мутное отражение пыльного зеркала и понял — он уже не тот.
Кот обрюзг, растолстел и, наверное, скоро мог бы охотиться на самолеты. Он со
злостью попытался подняться в воздух — взлетел не больше чем на спичечный
коробок. Скучно потянулись его дни — как раньше.
Теперь он лежит часами на паласе, вспоминая свои подвиги, и
взлетает, лишь проголодавшись. Летит медленно, протирая пол животом, к своей
миске. Хозяйка не замечает этих полетов, она смотрит бесконечный телевизионный
сериал».
Джек закрыл книгу, снял очки и закурил
сигару.
— В чем же смысл, — спросил Лёша,
— в том, что нельзя всё и сразу?
— Не знаю, возможно, в том, что мечта
должна оставаться мечтой, — задумчиво затянулся Джек.
— Джек, ты, конечно, очень умная собака, —
закашлялась Маша, — но, может, хватит курить? Скоро мама придёт!
— Да, действительно, — умная собака
выкинула сигару в форточку и отправилась спать к себе в угол.