(о книге Александра Кабанова)
Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2014
Александр Кабанов. «Волхвы в планетарии. Избранные и
новые стихи». Харьков: «Фолио», 2014 -542 с.
Поэту Александру
Кабанову сорок пять. Как утверждают психологи, это возраст подведения предварительных
итогов: вроде бы о конечных результатах говорить рано, но вместе с тем, сделано
столько, что невольно просится на карандаш. Новая книга киевлянина Александра
Кабанова – и есть та самая попытка «посчитать цыплят». Четыре больших раздела
представляют стихи в обратной перспективе – от новейших текстов 2014-го года
(«I. Толкователь спамов») к первым, написанным в 1989-1994-х («IV. Айловьюга»). Между ними расположились стихи 2007 – 2011
(«II. Смерть боится щекотки» и 2002 – 2006 годов («III. Из перехваченного
письма»). В такой композиции, конечно, есть своя, особая логика. Поместив
новейшие стихи в начало, Кабанов поставил себя и читателя «на табуретку»
сегодняшнего дня, дав в полной мере прочувствовать состояние бифуркации,
которое мы в очередной раз переживаем. Вопрос гражданской, если так можно
сказать, идентичности вновь становится вопросом вопросов, в какой-то мере
определяя идентичность поэтическую. Строчка Кабанова «Для поэта Украина –
государство» – может служить своеобразным идентификационным кодом.
Его новая книга,
подводящая своеобразный предварительный итог творческих поисков, – история
«болезни» поколения сорокапятилетних, строивших свою идентичность в разломах
истории и географии в 1990-х, и переживающих новую перекройку только-только ставшим
привычным мира сегодня; поколения, успевшего пережить опьянение надеждой на
свободу и расставание с иллюзиями юности.
Сегодня невнятное
когда-то будущее обернулось вернувшимся прошлым, обретя знакомые очертания
«обширной резервации».
Резервация наша
обширна, колодцы – производят лечебную грязь,
где теперь
пограничники – первопроходцы, почему не выходят на связь?
Заплутали одни –
под Парижем и Кельном, а другие – вошли в Мозамбик,
и отныне звучит с
придыханьем вольным, в каждом варваре – русский язык.
Так заботливый
псарь, улучшая породу, в милосердии топит щенят,
так причудливо –
рабство впадает в свободу, а кого обвинят:
государственный
строй, что дурным воспитаньем – развратил молодежь,
иудеев, торгующих
детским питаньем, диссидентский галдеж,
брадобрея-тирана,
чиновников-татей, рифмачей от сохи:
чем презреннее
вождь, тем поэт – мелковатей, и понятней стихи.
Не дано нам,
товарищ, погибнуть геройски, и не скинуть ярмо:
всяк, рожденный в
Бобруйске – умрет в Геморойске, будет пухом – дерьмо.
(«Шишиа»)
Соответственно,
лирический герой поэзии предстаёт перед читателями в романтическом, иронически
подсвеченном образе Чингачгука, «последнего из
могикан» бывшей империи, умирающего с «потухшей трубкой мира» на какой-то кухне
– российской ли, украинской – какая, впрочем, разница:
Он лежал на кухне,
как будто приправа:
слева – газовая
плита, холодильник – справа,
весь охвачен
горячкою бледнолицей,
мысли его –
тимьян, а слова – бергамот с корицей.
<…>
А он бредил на
кухне, отмудохан ментами,
связан полотенцами
и, крест накрест, бинтами:
«Скво моя, Москво, брови твои –
горностаи…»,
скальпы облаков
собирались в стаи,
у ближайшей зоны,
выстраивались в колоны –
гопники-ирокезы и щипачи-гуроны,
покидали
генеральские дачи – апачи,
ритуальные бросив
пороки,
выдвигались на
джипах – чероки.
(«Русский индеец»)
В обращении «Скво моя, Москво …» слышится
отзвук блоковского «О, Русь моя, жена моя…», а в полушутливом признании из
другого стихотворения: «как люблю я, товарищ, российские штаты, Шишиа ты моя, Шишиа» – ощущается
не только ироническое передёргивание есенинского лирического «Шагане ты моя,
Шагане», но поэтическое стяжение (поэт зрит в корень) того, что в обыденном
сознании мыслится как противоположное и даже враждебное. В звуковом облике
слова «Шишиа» с одинаковой степенью искажения
присутствуют и аббревиатура США, и полное имя – Россия (вместе с «шишом»,
конечно). Последнее значение активно поддерживается контекстом. Поэт привычно
играет на парадоксальных переходах одной противоположности в другую,
обнаруживая иное, чем отражённое на политической карте, строение мира. В нём
одинаково неизбежен и «исход украинцев», и «исход москвичей»:
Мы – одни, и мы –
запрещены,
смазанные кровью и
виною
все мы вышли – из
одной войны,
и уйдём с
последнею войною.
(«Я люблю –
подальше от греха…»)
Ситуация видится
поэту таковой, что впору завидовать Одиссею. Как когда-то Бродскому, в отчаянии
благодарившему Провидение: «Слава Богу, что я на земле без отчизны остался»,
Кабанову проклятье богов кажется горьким поощрительным призом:
Вновь посетил
Одиссей милую нашу дыру,
пил за Отчизну.ua,
плакал о Родине.ru/.
Вот бы и нам,
Поляков, взять поощрительный приз:
выиграть проклятье
богов, как кругосветный круиз…
<…>
Но утрата родины
одинаково равнозначна и свободе, и гибели:
Снилось: меня
разбудят, выведут за жнивье,
родины больше не
будет, больше не встретишь ее,
море вокруг,
страницы вырваны из дневника,
в полночь
слетелись птицы. Белые, без языка…
<…>
Знаешь, Андрей,
собака, парус под ветер.com,
нам не нужна
Итака, рында звонит по ком?
Тянут пустые сети
пьяные рыбаки,
плаваем в
Интернете, и не подать руки.
(«Вновь посетил
Одиссей милую нашу дыру…»)
Можно ли найти
спасение в вечном странствии? Не настигнет ли вечных странников «морской
скорбут»? Цинга, а именно эта страшная болезнь прячется под
волшебно-фантастическим именем, приходит здесь на ум не случайно. Цинга –
болезнь, «вызываемая острым недостатком витамина C, который приводит к
нарушению синтеза коллагена, и соединительная ткань теряет свою прочность. На
материке массовые заболевания цингой имели место, как правило, в изолированных
местах скопления людей: осаждённых крепостях, тюрьмах, удалённых посёлках», –
так определяет страшное заболевание словарь.
«Нравственная
цинга» – болезнь, вызываемая острым недостатком любви и подвигов, возникает в
«обширных резервациях», в которых «обыватель богат и ссыклив»,
– так определяет состояние здоровья сегодняшнего русско-украинского
человечества русскоязычный украинский поэт Александр Кабанов.
Гражданский нерв
его поэзии был замечен сразу и давно. Вадим Месяц справедливо замечал: «Если
“трещина мира всегда проходит через сердце поэта”, то в случае Кабанова речь
идет о мире славянском. “Айловьюгу” он начинал именно
с гражданской лирики»[1]. Как видим, поэт остался верен
«гражданской музе» и сегодня, только оптимистичности и бодрости, о которой
говорили его первые рецензенты, несколько поубавилось, сквозь привычные
иронические интонации отчётливее стали слышны трагические ноты, усилились
эсхатологические ожидания:
«Хьюстон, Хьюстон,
на проводе — Джигурда…»
…надвигается
счастье — огромное, как всегда,
Если кто не спрятался,
тот — еда.
А навстречу
счастью: тыг-дык, тыг-дык —
Устремился поезд:
Москва—Кирдык…
(«Хьюстон,
Хьюстон, на проводе — Джигурда…»)
Оставшись
«виртуозом», Кабанов подрастерял весёлость. Его «герой — трагический шут,
каламбурящий, играющий словами и звуками»[2], представляется сегодня умирающим
«последним из могикан» или Одиссеем, расхотевшим возвращаться в Итаку, что
невероятно, но факт … И речь уже не идёт ни о гражданском протесте, ни о
личностном, ни даже о «“чисто-конкретно” эстетическом»[3] и, в принципе, не о протесте, но о
неизбывной неоднозначности происходящего в мире, о тотальной неразрешимости
главных коллизий человеческой жизни – смерти и любви. По сути, эмоциональная и
интеллектуальная рефлексия на эту тему и является сердцем поэзии Кабанова.
К точному
определению, когда-то данному поэту явным поклонником его творчества
Александром Карпенко: «Кабанов‑мифотворец,
Кабанов-фантасмагор, Кабанов‑эквилибрист»[4] можно спокойно добавить – «Кабанов –
философ». Мало того, можно сказать, что без этой философской «начинки», круто
замешанной на любви к жизни, вся кабановская
аллитерационная, интертекстуальная, словотворческая
виртуозность, регулярно упоминаемая критиками, оставалась бы лишь
постмодернистской игрой. Это гармоническое сочетание глубины и лёгкости,
весёлости и горечи, игривости и серьёзности, пожалуй, и является тем самым
заветным витамином С, что-то важное синтезирующим, всё со всем соединяющим и
потому спасающим путешествующих по океану жизни от «нравственной цинги».
[1] Вадим Месяц. «А вот
здесь надо плакать… О новых стихах Александра Кабанова». «Литературный
дневник», июнь 2005. = http://www.vavilon.ru/diary/050605.html
[2] Анастасия Ермакова.
«Созвездие: классики и современники». «Знамя», 2004, № 7.
[3] Алексей Ивантер об Александре Кабанове на сайте «Русский переплет»,
27.12.2003. = http://www.pereplet.ru:18000/text/kabanov26dec03.html
[4] Александр Карпенко.
«Поэт — сплошное ухо тишины…». О поэзии Александра Кабанова». «Поэтоград», 2012, № 29 (44).