Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 1, 2014
— Я на эту тварь натыкаюсь по сто раз на
дню! — перегнувшись через перила балкона, Руслана смачно плюнула на макушку
статуи. Пять лет назад изваяние из золота 750-й пробы было точной копией
Русланы в полный рост. Несмотря на мягкость благородного металла, статуя
сохранилась значительно лучше оригинала.
— Потрясающая меткость! Тренируешься? — я
обрадовался, что заунывные трехчасовые жалобы на горькую женскую долю
наконец-то переросли хотя бы в агрессию.
— Как увижу, так плюю, — она еще раз
плюнула — и снова попала.
— Не заржавеет? — мой вопрос был частью
отходного маневра — начинался унылый осенний дождик, и я собирался избежать
дальнейших душеизлияний под предлогом спасения садового инвентаря.
— Скорее, я заржавею… или сдохну, — в
последнее время Руслана источала влагу либо слезными железами, либо слюнными.
Теперь она снова заплакала.
— Мне инструменты убрать надо, дождь
пошел, а то заржавеют. И дом закрывать на зиму. Приходи вечером на картошку, —
я от всей души надеялся, что она откажется от ежегодного ритуала — прощальных
посиделок у костра с печёной картошкой.
— Не приду. У нас новая фенечка, — злобно
всхлипнув, Руслана сдвинула рукав свитера и показала мне браслет, мигающий
зелеными огоньками.
В этом браслете было что-то инопланетное и
жуткое. Казалось, что из него сейчас выползут щупальца мерзкого липкого
инопланетянина, поработившего Руслану, и утащат меня в мрачный скользкий
каземат на вечные муки.
— Что это? — я удивился, до сих пор мне
приходилось видеть на ней исключительно ювелирный эксклюзив.
— Ошейник. Строгий. С этой побрякушкой я
могу дойти только до забора. Дальше меня током… вырубает. Так что пригласи
лучше эту золотую дуру. У нее больше шансов. Тьфу!
Мы прощались, как обычно, до начала мая.
Моя ветхая деревенская избушка, в отличие от загородной резиденции Русланы,
возвышавшейся по соседству, не спасала от морозов. За это лето Руслана совсем
постарела, глаза безвозвратно потухли, руки переставали дрожать только после
серьезной дозы алкоголя. Ее общение окончательно замкнулось между телевизором и
статуей. Загрузившись новостями и кальвадосом, Руслана пересказывала своей
золотой интерпретации байки из телевизора, спорила с ней, ругалась, плевалась.
Я не мог предположить, что та наша встреча окажется последней.
***
В нашей деревне, притаившейся в
музее-заповеднике, дачные участки не предполагались изначально. Хранители музея
отстаивали каждый квадратный сантиметр земли, словно щитом, прикрываясь то
именем великого предка-художника, то «крышей» в Кремле. Руслана и ее
высокопоставленный отец появились у нас в самом начале девяностых. Сначала в
деревню приехало несколько машин с мигалками, потом вереница грузовиков с
солдатами, и, наконец, колонна строительной техники. Шум стройки, не утихающий
даже по ночам, мешал наслаждаться соловьиными трелями, а спустя полгода дворец,
построенный во всех стилях одновременно, загородил половине деревни вид на
излучину реки. Жителями нашей слободы были в основном художники, скупившие
деревенские дома еще во времена хрущевской оттепели. Всю жизнь за приличные деньги
они писали портреты идолов компартии, но иметь членов политбюро в качестве
соседей категорически не желали.
— Хорошо, что мавзолей не построили, —
комментировал архитектуру соседского дворца художник Мылов — придворный
членинописец (как называл его мой отец) развалившейся державы.
— Дорвались, кухаркины дети, — поддакивал
ранее ненавидевший Мылова монументалист Слизунов.
— Пропала деревня, — театрально
резюмировала пейзажистка и мизантропка Гринпиевич, опрокидывая рюмку водки, не
чокаясь.
Мои родители, наконец выбравшиеся из-под
цензурного пресса, были увлечены первой совместной выставкой и не обращали
внимания на новых высокопоставленных соседей.
— Хороший мой, зачем тебе вообще это
замечать? Тем более презирать. Презрение — это эмоция, а они не стоят наших
эмоций. Раз ничего всё равно не изменится, ну их. Ты ёжиков накормил? — моя
мама всегда умела найти нужные слова.
Фейерверк по случаю сдачи соседского
дворца не имел ничего общего с убогими московскими салютами в красные дни
календаря. Я даже не мог представить, насколько разнообразными и
фантастическими могут быть пиротехнические снаряды. Разноцветные огни
извивались и летели во всех направлениях одновременно, создавая движущиеся
таинственные тени, будто в лесу начался карнавал местной нечисти. Ни один из
залпов не повторялся. Не опуская головы, я добрел до узенького горбатого
мостика через овраг, споткнулся о корень столетнего дуба, поднялся… Следующее
пиротехническое чудо взорвалось внутри меня. Каждый новый удар сердца стал
разбрасывать по телу миллионы разноцветных огней. Быстрее — быстрее — быстрее.
Я испугался, почувствовав, что задыхаюсь. И этот страх вернул меня к
реальности. Я понял, что случилось. На узеньком горбатом мостике, выхваченном
из мрака снопом переливающихся брызг фейерверка, стояла русалка. Русалочка. Мне
приходилось видеть похожих на нее волшебных созданий на маминых иллюстрациях к
сказкам, но я не думал, что они могут быть настолько красивы. В раннем детстве
меня пугали русалками, которые заманивают беспечных юношей в лес, откуда юноши
никогда не возвращаются. Конечно, не возвращаются. Она прекрасна. Нет, она
совершенна! За этой русалкой я готов и в лес, и в реку, и на край света.
Фейерверк перестал пугать лес взрывами и
сполохами. Она стояла на мостике, запрокинув голову к небу, и что-то шептала. В
лунном свете русалочка будто парила среди ракитовых кустов, разговаривала с
лесом, нашептывала приказы местным эльфам. Обычный мостик, по которому я каждый
день ходил к колодцу за водой, вдруг стал сказочным. За ним больше не
существовало обычной деревни, в колодце плескался волшебный звездный напиток, а
вдоль тропинки выросли фантастические цветы, дурманящие меня своими экзотическими
ароматами. Я готов был исполнить любое желание русалочки, а заговорить боялся.
Задыхался от нахлынувших чувств и не находил слов. Странно было бы начать
разговор с «привет, ты кто?». Я ждал, пока придут волшебные слова, но они все
не приходили, и тогда я произнес те, которые пришли в голову первыми:
— Если ты ждешь падающую звезду, смотри
правее. Обычно они над этими лиственницами, — соврал я, чтобы как-то начать
разговор.
Русалочка вздрогнула, резко повернулась на
голос. Внимательно разглядела меня, наверное, определяя, опасен ли я.
— Откуда ты знаешь, что я ждала звезду?
— Горбатый мостик — местная
достопримечательность. Все туристы в августе приходят сюда смотреть на звёзды и
загадывать желания, — мне важно было заявить, что я местный, чтобы потом
предложить услуги экскурсовода.
— Я не туристка. Я теперь здесь живу. Вон
в том доме, — русалочка изящным жестом указала на дворец.
— Значит, мы соседи, мой дом рядом, — мой
срывающийся от волнения голос пустил несуразного скрипучего петуха.
— Тебе сколько лет? — ее взгляд вдруг стал
строгим.
— Двенадцать…— пролепетал я, холодея от
ужаса — вдруг ей чуть-чуть больше, и она не станет со мной дальше
разговаривать.
— Мне тоже двенадцать. Ай! Я из-за тебя
звезду пропустила, — русалочка топнула ножкой.
— Их сейчас много, звездопад только
начался, — я пожалел, что не могу управлять вселенной.
— А вдруг это была та самая, которая бы
исполнила мое желание? — в ее голосе появились капризные нотки.
Показалось, что ради нее мне
хоть ненадолго позволят управлять звездопадом.
— Смотри, сейчас звезда будет здесь, — я
показал рукой на небо над лиственницами, и действительно в ковш Большой
медведицы упала маленькая звездочка,— Теперь здесь,— я показал в
противоположную часть неба, и хвостик другой звезды исчез за ракитовым кустом,—
Теперь здесь,— и звезда пролетела мимо пояса Ориона.
— Вот это да…— русалочка замерла от
удивления.
Моему удивлению тоже не было предела.
Наверное, вселенная благоволит влюбленным? Больше всего я боялся, что она
попросит меня повторить трюк, а звезды престанут меня слушаться. Постарался
поскорее сменить тему разговора.
— А почему ты здесь одна?
— Отец хвастается новым домом, все пьют
водку, им не до меня.
— Руслана-а-а-а-а-а, — раздалось
нестройное многоголосие из-за железного забора, отделяющего дворец от внешнего
мира.
— Про меня вспомнили, я лучше пойду, а то
они всю деревню на ноги поднимут, — русалочка оперлась на мою руку, спустилась
с мостика.
— Можно я буду звать тебя русалочкой? — я
специально не сошел с тропинки, чтобы задержать ее еще на мгновение.
— А мне как тебя называть… Звездочет? —
сказочная девочка улыбнулась своей идее. Нет, она мне улыбнулась.
— Звездочет! — я чуть не задохнулся от
восторга, она сделала меня частью сказки.
Мы сговорились встретиться в полдень на
этом же мостике. Всю ночь я слагал стихи о русалочках и звездочетах, о нашем
волшебном королевстве и его жителях. С рассветом перебрался в гамак, мне
показалось, что влюбленному поэту больше подобает воспевать даму сердца,
раскачиваясь в гамаке. Я закрывал глаза, вызывал в памяти образ белокурой
русалочки, представлял наши романтические прогулки, робкие поцелуи… проснулся
без минуты двенадцать.
Ровно в полдень я добежал до мостика.
Русалочки еще не было. Я перебирал в памяти сочиненные ночью стихи, мучительно
решал, с какого начать. На ходу переписывал неудачные строчки. Специально
выбрал пушистый ракитовый куст, на фоне которого прочту первое стихотворение,
чтобы природа, которая упоминается в нескольких строчках, тоже участвовала в
представлении. Через час я подумал, что она проспала, через два — что по
какой-то причине задерживается. Ближе к вечеру я понял, что моя Русалочка не
придет, потому что я ей неинтересен. Я добрёл до реки, сделал из листков со
стихами кораблики и один за другим отправил их в плавание. Заметив местных
мальчишек, быстро разделся и бросился в воду. Не хотел, чтобы кто-нибудь видел
мои слёзы. Хотелось плыть, пока силы не оставят меня, а потом… мне было всё
равно.
Сознание вернулось ко мне в лодке соседей
— скульпторов. Они материли моих родителей, не усмотревших за ребенком, и
сокрушались по поводу сорванной рыбалки.
— Слышал, нашего-то фейерверкера главным
по нефти и газу назначили, — прокашлял художник с бородой Льва Толстого и
усиками Сальвадора Дали.
— То-то он, сволочь, с утра подорвался и
умотал со всей своей челядью. Будем надеяться, что не вернется, — пророкотал
шаляпинским басом второй сосед, выплюнул за борт папиросу и сменил коллегу на
веслах.
Значит, она уехала. Значит, я
напрасно страдаю. Какое счастье!
***
Заканчивался август, над горбатым мостиком
по ночам падали звезды, в саду падали яблоки, сердце Звездочета терзалось
грустными рифмами. Очень скоро родители перевезли меня в Москву. Любовь
любовью, но школу никто не отменял. Я страдал до середины сентября, пока не
влюбился в огненно рыжие кудри отличницы Светочки.
Вспоминать о Руслане я начал в конце
весны. Увижу ли я ее летом на даче?
Не увидел.
В телевизоре периодически мелькал ее отец.
Его простое русское лицо несло на себе печать незаменимости и алкоголизма. Он
отчитывался об успехах и предлагал потуже затянуть пояса. Руслана рядом с ним
ни разу не появилась. Прошло восемь лет. Я приезжал на дачу только на дни
рождения мамы. Молодому человеку убивать лето вдали от бурлящей жизнью Москвы
было бы странно, особенно, когда родители живут на даче.
Руслана появилась так же неожиданно, как
когда-то исчезла.
Я приехал, как всегда, в середине июня
поздравить маму. Собрал букет её любимых ромашек, нанизал свой фирменный шашлык
и отправился за водой. Возвращаясь от колодца с двумя неподъемными ведрами
воды, я внимательно смотрел под ноги, чтобы не споткнуться.
— Здравствуй, Звездочет…
Когда на землю падает ведро с водой,
выскользнувшее из руки, сначала раздается глухой удар, затем вода, движимая
силой инерции, собирается в волну и бьет в край ведра. Ударившись о край, волна
наклоняет ведро и превращается в водоворот, шатающий ведро в разные стороны.
Набрав силу, водоворот в конце концов переворачивает ведро. Вода с брызгами разливается,
в брызгах переливается радуга. Пустые ведра, позвякивая ручками, катились по
земле. Я радуга или ведро?
— Здравствуй, русалочка…— я поднял глаза
и увидел на горбатом мостике эффектную блондинку с порочным ртом. Хорошо, что
она назвала меня звездочётом, мог бы и не узнать.
— Узнал?— она прочитала ответ в моих
глазах, а спросила, чтобы избежать неловкой паузы.
— Я думал, что мы уже никогда не увидимся…
— А я уже обрадовалась, что встретила
мужика с полными ведрами,— съязвила Руслана.
— Спасибо…— я попытался поднять оба ведра
одной рукой, но безуспешно.
— Хватит тормозить!— ее манера общения
показалась мне ненастоящей, казалось, она тоже очень волнуется.
— Извини… Давай… встретимся здесь на
закате…— я ответил строчкой одного из стихотворений, посвященных русалочке.
— Договорились,— Руслана побежала к своему
дворцу.
Я вернулся к колодцу. Чтобы мысли
перестали нестись одновременно во все стороны, пришлось вылить себе на голову с
десяток ведер ледяной воды. Весь день ушел на придумывание сценария нашей
встречи. Я перечитал стихи, написанные ей восемь лет назад, они показались мне
наивными, дурацкими, плоскими, убогими. Кроме того, девушка, которую я встретил
на нашем мостике, точно не имела никакого отношения к этим стихам. А ничего
другого у меня не осталось. Уверенности, что Руслане будет интересно слушать
истории из моей студенческой жизни, у меня не было. Для пущего смятения, после
моих водных процедур у колодца, на самом кончике носа образовался прыщ. Он
увеличивался с каждым моим подходом к зеркалу, грозя к вечеру превратить меня в
Буратино. Прыщу хорошо. Он не пишет стихов, не терзается волнениями.
Тщательный отбор полевых цветов для букета
не отвлек меня от волнений. Наоборот. Теперь я терзался, какой букет выбрать: с
преобладанием ромашек или васильков. В нежно-розовом свете заката эффектнее
показался ромашковый. Посмотревшись в зеркало, мы с прыщом отправились к
мостику.
Руслана листала альбом с фотографиями,
сидя на перилах. Заметив меня, она спрыгнула и пошла навстречу. Меня удивил и
обрадовал ее новый образ: глубокое декольте и вызывающее мини исчезли вместе с
боевым макияжем. Лёгкое белое платья и венок из ромашек. Она, как смогла,
приблизилась к образу русалочки. Неужели для меня?
— Это тебе… русалочка, — я протянул букет
и замер в ожидании реакции.
Руслана вдохнула аромат полевых цветов,
опустила букет. Я видел, что она мучительно выбирала, как меня отблагодарить.
Словами?.. Поцелуем?.. Или словами?.. Или поцелуем?.. Словами? Поцелуем?
От волнения она сделала всё сразу:
прижалась ко мне, ткнув в живот букетом, чмокнула в щеку и одновременно
пробормотала:
— Спасибо…
И так же неуклюже отстранилась. Мы посмотрели
друг другу в глаза и рассмеялись. Напряжение сразу исчезло.
— Меня все считают врушкой, когда я
рассказываю, как ты управлял звёздами, — выпалила Руслана, перестав смеяться.
— А ты обо мне кому-то рассказывала? — я
захотел услышать эти слова еще раз.
— Конечно! Это самое удивительное, что со
мной произошло за всю жизнь!
— Я думаю, что никто, кроме нас, в это
никогда не поверит, — на слове «нас» по телу пробежали мурашки.
— Я принесла фотки, чтобы всё про себя
рассказать, — смутилась Руслана. Неужели она тоже услышала про «нас»?
Спустя годы я узнал о причине нашего
расставания. Оказывается, ее не очень трезвому папе позвонили среди ночи и
предложили возглавить крупную нефте-газовую компанию. Утром они уже были в
Москве, в обед на Ямале, а через неделю отец отправил Руслану учиться в Лондон.
Высокопоставленный папа один занимался ее воспитанием, мать умерла при родах.
Отец всегда был нежен, но никогда не спрашивал ее мнения. Руслана хотела мне
написать, но не знала адреса, пыталась найти меня через знакомых, но общих
знакомых у нас никогда не было.
Чтобы мы смогли в темноте разглядеть
фотографии, я сбегал домой за фонариком. Альбом был очень толстым, но из сотен
снимков я запомнил только мохнатые шапки бифитеров, охраняющих Букингемский
дворец. Какие могут быть фотографии, когда русалочка касается твоего плеча при
каждом перелистывании страницы. Мне хотелось, чтобы альбом никогда не
заканчивался, но, — увы.
— Тебе интересно? — Руслана захлопнула
альбом.
— Очень, — я боялся, что она попросит
рассказать о моей жизни между нашими встречами, но сменить тему мне не удалось.
— А что было у тебя? — русалочка ждала от
своего звездочета волшебной истории.
О чем я мог рассказать?
Я глубоко вдохнул, закрыл глаза. В моем
«зажмуренном мире» по красно-черному фону заметались причудливые фигурки,
составленные из полупрозрачных кружочков. Я всегда умел управлять ими, задавать
траектории движения, собирать в группы и снова разлучать. Время от времени я
играл ими, чтобы сосредоточиться. Сейчас они отказывались мне повиноваться.
Жираф летит вправо. Вправо, я приказываю!
Морской конёк плывет вниз. Куда ты! Вниз! От злости я стал задыхаться.
Попытался открыть рот, чтобы набрать воздуха, и не смог. Нежные губы моей
русалочки не давали мне вдохнуть.
***
Наша лодка покачивалась в камышовой
заводи. Бросив весла, я срывал кувшинки. Вырванные из воды, они теряли свое
очарование, но я не мог не срывать цветы для Русланы, когда она была рядом. Мы
целовались и слушали кузнечиков…
— Вставай! Просыпайся! Вставай же! — в
глазах Русланы был ужас.
— А… Это был сон…— последние два дня я
впервые в жизни существовал в мире полной гармонии. Руслана мне снилась, мы
вместе просыпались…
— Вставай! Папа приехал! — она бегала по
спальне, собирая в охапку мою одежду.
— Что случилось? — информация дошла до
меня, но я еще не успел понять, как к ней отнестись.
— Скорее, в окно и беги к калитке за
гаражами!
— Здесь же второй этаж…— наконец
проснувшись, мой организм включил базовые инстинкты.
— Ты жить хочешь? — прозвучало очень
убедительно.
Возле окна спальни на мое счастье
оказалась вполне крепкая деревянная решетка, по которой вился дикий виноград.
Аккуратно, чтобы его не повредить, я начал спускаться вниз. Листья — ладошки
аплодировали рыцарю, который рискует жизнью, чтобы не скомпрометировать даму
сердца.
— Гм…— раздалось за моей спиной, когда до
земли оставалось всего ничего.
— Здравствуйте, — я спрыгнул на землю,
развернувшись в воздухе.
Передо мной, заслоняя небо, возвышался
отец Русланы. Я видел его по телевизору, но не думал, что он настолько огромен.
— Кто? — трактовать его вопрос я мог очень
по-разному. «Кто вылез из спальни моей дочери?», «Кто покусился на ее честь?»,
«Кто посмел?».
— Сосед, — выбрал самую безобидную из
возможных трактовок и подобающий ответ.
— Ха-ха-ха…— смех громовержца звучал
зловеще, но я почему-то не испугался.
Руслана, с невинным личиком впорхнувшая на
террасу, замерла от удивления, застав нас с ее отцом в креслах с бокалами
коньяка.
— О, дочка, за нее и выпьем, оба имеем
повод, — отец залпом осушил бокал именного коньяка и тут же налил еще.
— С радостью, — я вдохнул аромат
божественного напитка, сделал маленький глоток, прокатил коньяк по нёбу,
попрощался с ним и тоже выпил залпом.
— Иди, дочка, в дом, нам поговорить надо,
— громовержец сказал это нежно, но не предполагая дискуссии.
— Простите, но…— от коньяка я осмелел,
хотел указать ему, что таким образом уже давно не подобает обращаться к
женщине.
— В дом! — это было адресовано мне и без
всякой нежности.
Отец Русланы взял издевательскую паузу.
Под его тяжелым взглядом я чувствовал себя крайне неуютно. Будто меня заставили
танцевать стриптиз на филармонической сцене.
— Искусствовед, говоришь, — он произнес
это, как страшный неизлечимый диагноз.
— Специализируюсь на итальянской живописи
эпохи Возрождения, — я собрал в кулак всю свою профессиональную гордость, но
прозвучало как-то жиденько.
— Пойдешь завтра со мной на кабана,
искусствовед, — это был не вопрос, а приказ.
— В заповеднике охота запрещена, — я
попытался воспользоваться законом, чтобы не упоминать о том, что я в принципе
не могу убить живое существо.
— Для кого как. Нам поговорить надо, а в
доме ушей много.
***
Рассвет застал нас на подходе
к лесу. Орудие убийства — неподъемное ружье, выданное отцом Русланы — оказалось
для меня абсолютно инородным явлением. Постоянно съезжало с плеча, цеплялось за
кусты, било сзади по ногам. Я еще с вечера поклялся, что, если мне и предстоит
выстрелить — буду целиться в другую сторону. Отчаявшись ждать, когда он
заговорит, решил атаковать.
— Я прошу руки вашей дочери. Мы с Русланой
любим друг друга, — выпалил на одном дыхании, даже не успел испугаться.
Он сделал несколько шагов и
замер. Пристрелит или просто забьет прикладом?
— Что ж ты за…— громовержец повернулся и
впился в меня взглядом. Я снова не понял, как трактовать его фразу.
Мне было всё равно: оскорбит, ударит,
пусть даже затопчет ногами. Любой результат лучше мучительного ожидания. В
конце концов, моей любви повиновался звездопад. Моя любовь выдержала испытание
временем. Ради нее существует жизнь. Ради нее не страшно умирать.
— Я всё понимаю. Любовь. И мужик ты
хороший. Но кто ты? Искусствовед. Вшивый интеллигент. А моя дочь… В этой
стране, если ты не воруешь, денег у тебя никогда не будет. А тебе и красть
негде, — его речь вдруг стала напевной, он будто разговаривал сам с собой.
— Не всё же упирается в деньги, — я
воспользовался паузой в его «песне о деньгах».
— Помаетесь, переругаетесь, разбежитесь, —
прозвучало, как строчка из колыбельной.
— Если у вас столько власти, что вы готовы
за нас всё решить, неужели вы неспособны решить иначе? Или это для вас сложно?
— я попробовал взять «на слабо», других аргументов не было.
— Всё, Руслану уже… она уехала, можем
возвращаться, — он посмотрел на часы, развернулся и пошел в сторону деревни.
Это был всего лишь трюк? Дешевый, пошлый
трюк, чтобы увезти Руслану без лишних скандалов? Я представил, как охранники
тащат ее вниз по лестнице, запихивают в тонированный джип. Неужели абсолютная
власть нуждается в таких убогих уловках? Отвлечь и чужими руками сделать
подлость. И ни в коем случае при этом не присутствовать.
Ружье соскользнуло с плеча,
больно ударило по ноге. А если говорить с ними на их языке? Если ответить
жестокостью на жестокость? Я вскинул ружье, поставил палец на курок.
— Стоять! — хотел громко и грозно
крикнуть, но получился скорее визг.
— Стрелять будешь? — остановился,
удивился, но не испугался.
— Вы прямо сейчас звоните, чтобы ее
вернули, — ружье дало чувство уверенности. Сейчас оно было уже не помехой, а
убедительным аргументом. Я ощутил приятную тяжесть. И власть.
— А то что? — и снова в его голосе не было
страха.
Скажу хоть слово и уже никогда не
выстрелю. А если промолчу и нажму на курок? Что это изменит? Убийство во имя
любви останется убийством. Простит ли меня Руслана? Любит ли она меня или я для
нее всего лишь увлечение? Я сломаю жизнь ей и себе. Стану убийцей. Если в
тюрьме напишу роман об убийстве ради любви, его никто не прочитает.
Домечтавшись до тюремной литературы, я стал себе противен и опустил ружье.
— Вот видишь, куда ты? Не твои это
игрушки. Ружье сдашь сторожу.
Я ощутил абсолютную пустоту. Он вползла в
сознание, вытеснив смятение и горечь. Тупая, ватная пустота. Руки подняли
ружье. Глаз увидел цель. Палец нажал на курок.
Убить способны не мысли и не чувства.
Убивает пустота. Ей всё равно в кого и за что стрелять.
Раздался сухой щелчок. Пришлось нажать на
курок еще и еще раз. И снова щелчки.
Громовержец замер и медленно повернулся.
— Что ж ты… сынок, — в его голосе
слышалась горечь,— Что ж ты наделал…
— Оно не было заряжено…— стало понятно,
почему он совсем не испугался, стоя под дулом.
— Мне надо было знать, чего от тебя ждать,
— он подошел, по-отечески прижал меня к груди.
Онемевшие руки уронили ружье на землю.
Тело обмякло. Деревья слились в зеленом водовороте, затягивающим в страшную
черную бездну.
— Не всегда мы можем решать свою судьбу, —
его голос раздавался откуда-то сверху, спокойный и монотонный, — Жениха Руслане
выбираю не я. Он будет преемником, его назначат хозяева. Это не твои и даже не
мои игры. Пусть так будет. А я хочу дожить спокойно.
***
Спасенные в экстремальных ситуациях
празднуют второй день рождения. У меня появилась дата первой смерти. Забыть о
том, что ты способен убить человека, невозможно.
Сознание отказывалось принимать
произошедшее. Казалось, что это какая-то болезнь, вызывающая мигрень, что я
сейчас вернусь домой, съем горсть таблеток, запью их чаем с земляничным
вареньем, и всё пройдет.
Спустя несколько месяцев, поняв, что
избавиться от навязчивого кошмара просто так не получится, я стал искать
оправдания. Обвинять во всем отца Русланы. В конце концов, именно он
спровоцировал меня, унизив, растоптав чувства, доведя до крайности. Это был его
выстрел. Не будь его, я никогда бы не направил оружие на живое существо. А еще
лучше, если бы в моей жизни никогда не было Русланы. Это всё из-за неё.
Устав от бессмысленных обвинений, я
попытался договориться со своей памятью. Или совестью? «Я каждый день кормлю
бездомных собак, такой человек не способен на убийство». «Я пять раз нажал на
курок незаряженного ружья, если я спасу пять живых существ, мы будем в расчете».
Только было непонятно, с кем в расчете.
Я помню момент, когда наступила абсолютная
апатия. Воспоминания накрывали меня во время выступления на научной
конференции. Произнеся дежурную фразу «Италия — родина возрождения», я снова
провалился в «сцену на охоте» и понял, что мое возрождение уже никогда не
наступит. Убежал, сорвал доклад. Даже не стал оправдываться. Почувствовал
приближение смерти.
Возникло желание проститься со всем, что
когда-то радовало, делало счастливым, наполняло жизнь смыслом. Перебирая семейные
фотографии, альбомы с репродукциями «Возрождения», бродя маршрутами детства, я
тосковал по неслучившемуся счастью, несложившейся жизни. Я достал с антресолей
картины моих родителей и развесил их по стенам. Особенно мне нравилось включать
«Брандебургские концерты» Баха и слушать их, созерцая зимние пейзажи кисти
отца.
Незаметно сцена холостого выстрела
перестала быть кошмарным сном. Просто сон.
Единственное, что осталось черным осадком,
какой-то копотью на душе — я перестал делить людей на авторов и исполнителей,
милых и мерзких. Всё просто: выстрелю я в этого человека или нет.
***
О свадьбе Русланы и Феликса говорили в
новостях всего мира. Она повлияла даже на котировки валют. Отец в прямом эфире
благословил их брак, будучи сильно нетрезвым.
Спокойно дожить у громовержца не
получилось. Очень скоро его обнаружили мертвым в подмосковной резиденции.
Слухов о причине смерти было много, но уголовного дела так и не завели.
Узнав об этой смерти, я почувствовал
легкость. Мое тело показалось мне невесомым. Лети, куда хочешь.
Наверное, почувствовав, что осталось
недолго, отец позаботился о будущем дочери: по завещанию, доверенность Феликса
на управление компанией каждый год теперь подписывала Руслана. Я не вникал в
юридические тонкости, но выходило так, что ни убить ее, ни развестись в ней
Феликс не мог. Как она мне потом объяснила, в случае ее смерти, всё,
наворованное непосильным трудом отца, доставалось не Феликсу.
Странное представление громовержца о
счастье дочери обернулось для нее фактически тюрьмой. Феликс запер жену в нашей
деревне, дабы не портила ему имидж респектабельного бизнесмена и патриота
регулярными светскими скандалами. Душным летним вечером к пустовавшему десять
лет дворцу подъехала кавалькада тонированных джипов. Лес вздрогнул от пошлой
кислотной музыки. От выхлопных газов стало нечем дышать.
По обрывкам скандала я понял, что…
— …Ты, сука, из этой дыры больше никогда
не вылезешь…
— …Ты, ублюдок, не получишь доверенность…
— …Ты, тварь, сдохнешь, если ее не
подпишешь…
— …Ты, скотина, на коленях за ней
приползешь…
Джипы уехали, в домике охраны загорелся
свет.
Зачем судьба устроила нам третью встречу?
Я ощутил неудобство, будто в моей квартире поселился чужой незнакомый человек.
И больше ничего. Пустота.
— Здравствуй, Звездочет…
— Здравствуй…
— Не узнал?..
— Я… был уверен, что мы уже никогда не
увидимся…
— Увиделись…
— Увиделись…
— Почему не заходишь, я здесь уже третий
день?..
Что я мог ответить? Рассказывать о моих
душевных ранах было незачем. Ей хватало своих. Отец наверняка не говорил ей про
холостой выстрел. А если и говорил, к чему было об этом вспоминать?
Мы стояли и молчали. Оба чувствовали боль
и понимали, что делиться ею нет никакого смысла.
— Ты… заходи иногда… — ее голос дрогнул.
— Я сегодня на несколько дней уеду, а
потом обязательно зайду…
— Не бросай меня, Звездочет…— я впервые
увидел ее слезы. В солнечных лучах слезинки казались неправдоподобно желтыми.
Даже не верилось, что выражение грусти может быть таким жизнерадостным.
***
Золотую статую Русланы — она в полный рост
со всеми своими выдающимися женскими прелестями — Феликс установил у дворцового
крыльца на очередную годовщину их свадьбы. Стоимость шедевра позволила бы
культовому скульптору современности опошлить еще три Москвы. Когда с золотой
бабы сняли белоснежное покрывало, я подумал, что одной левой ягодицы было бы
достаточно, чтобы покончить с лесными пожарами в нашем регионе. Едкий дым мешал
гостям наслаждаться «Явлением Золотой Русланы», но уйти в дом никто не смел, опасаясь
гнева хозяина. Муж, опьяненный коньяком, свалившимися на голову деньгами и
властью над собравшимися холуями, впал в патриотизм:
— Это не какая-нибудь модель с
силиконовыми сиськами! Это — настоящая русская красавица! Вот такие женщины у
нас в России! Вы знаете, как я люблю жену! Теперь вы это видите! Она для меня —
и есть Россия! Великая и любимая!
Я помнил его еще белесым безликим
мужчинкой, который пугался звука собственного голоса. Однако, со временем
имиджмейкерам и лизоблюдам все-таки удалось убедить его в собственной
исключительности, харизматичности и незаменимости. Наверное, очень старались.
Мне — единственному приглашенному не в
качестве раба, а просто соседа по даче, не обязательно было купаться в этом
патриотическом фонтане. В ожидании кулинарных шедевров от специально
выписанного из Италии повара, остывающих с каждым лозунгом мужа Русланы, я
прогуливался вдоль строя пальм в кадках, разглядывал гостей. Поражало
разнообразие визуальных выражений рабской преданности. Чести оказаться на празднике
было удостоено человек тридцать, и никто из них не повторялся. Слушая хозяина,
сухонький дедушка с бликующей лысинкой держал над головой мобильный телефон с
включенной видеокамерой, направленной на спикера; крепкий мужик в костюме от
«Бриони» посадил на плечо девочку лет пяти, чтобы ей было лучше видно Феликса;
дама постбальзаковского возраста, переливающаяся с ног до головы блестками,
изображая заинтересованность на грани отрешенности, будто случайно поливала
красным вином полупрозрачное платье анорексичной девушки, сгибающейся под
тяжестью украшений, а та не смела возмутиться, потому что была не менее
увлечена речью. Всех этих людей объединял один общий порыв: по мере
выкрикивания лозунгов, они синхронно делали один маленький шажок к Золотой
бабе, возле которой ораторствовал Феликс, будто каждая новая фраза
сопровождалась магнитным импульсом. Круг сжимался. Чувствовалось, что стая
вот-вот бросится на вожака и залижет насмерть. Вожак не унимался:
— Не плачь, родная моя, я понимаю, что это
слишком неожиданно. Только мне ничего для тебя не жалко. Все слышали? Жена и
Родина — всё, что у меня есть! Два коротки-и-и-и-их, один диннны-ы-ы-ы-й! Ура!
Ура! Ура-а-а-а-а-а-а-а!!!
Гости побросали бокалы в траву, освобождая
руки для аплодисментов. Руслана, захлебываясь слезами, убежала в дом.
***
Мы стали ходить друг к другу в гости. Для
меня это были болезненно мучительные вечера. Приходилось выслушивать жалобы и
выдумывать истории, чтобы как-то ее развлечь. Чаепития быстро сменились
пьянками. Говорить было не о чем, а признаться в этом было страшно. Еще
страшнее было то, что кроме Русланы, у меня никого не было. Пустота никогда не
притягивает людей.
Каждое лето в середине июля случался
перерыв в нашем общении, которого я ждал с весны. Приезжали стилисты, визажисты,
массажисты — готовили Руслану к встрече с мужем. То есть, к продлению
доверенности. Официально мероприятие называлось «годовщина свадьбы». Съезжались
гости, устраивался фейерверк. Для Русланы это было возможностью выторговать ту
или иную поблажку к тюремному режиму. В один из визитов Феликса она и настояла,
чтобы меня тоже пригласили на торжество, как друга и соседа, иначе доверенность
подписана не будет. Ей это вышло боком. Меня-то пригласили, но на руке появился
браслет, бьющий током при пересечении линии участка. С тех пор, чтобы
пригласить меня в гости, Руслане приходилось делиться с охранниками
кальвадосом.
После каждой «годовщины» Руслана
хвасталась синяком под глазом или разбитой губой.
— Гаденыш ничтожный! Если он думает, что
через год получит доверенность — жестоко ошибается!
Весной она обычно стоила наполеоновские
планы, как поквитаться с мужем. А ближе к июлю удивляла меня покорностью:
— Если не он, то кто? Если бы я могла его
кем-то заменить. Так никого же нет. Нет у него конкурентов. Кто, если не он?
Я не хотел спорить. Не мое дело. Всё равно
ничего изменить я не мог. Культы кухонных тиранов, как я помнил из курса
истории, рушились исключительно по объективным причинам. Оставалось дождаться,
когда вселенная выстроит звёзды соответствующим образом.
***
Одним морозным январским утром жадность и
глупость мирового финансового рынка вызвали очередную волну кризиса. Кризис
серьезно урезал цены на энергоносители. Падение цен на нефть и газ вызвало
забастовку на всех предприятиях компании Русланы и Феликса. Забастовка
пробудила недоверие инвесторов. Инвесторы организовали проверку и выяснили, что
Феликс не просто вор. Он умудрился украсть нефть и газ, которые еще даже не
были выкачаны из недр многострадальной земли.
Феликс, почувствовав опасность, понял, что
до следующей доверенности ждать не имеет смысла, и просто растворился в
пространстве.
Тело Русланы в начале марта обнаружили
судебные приставы, приехавшие в нашу деревню описывать конфискованное
имущество. Она замерзла у ног золотой статуи, брошенная на голодную смерть
охранниками, не получившими очередную зарплату. Браслет не выпустил ее за
забор.
Огромная золотая дура, распиленная после
конфискации, оказалась всего лишь позолоченной железкой.