Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 1, 2014
Муха на Иване Федотовиче.
— Петр Сергеевич, что вы делаете?
— Я?
— Вы, кто же еще. Зачем вы ткнули меня
пальцем в грудь?
— Иван Федотович, Христа ради простите.
Всему виной муха. Она сидела у вас на рубашке и нагло мне улыбалась.
— Перестаньте дурить, Петр Сергеевич, мухи
не умеют улыбаться. Уж тем более с наглым оттенком.
— Нисколько, Иван Федотович. Я нисколько
не дурю: я серьезный человек. А рядом с таким уважаемым господином — тем более
не могу себе этого позволить.
— То-то же. А я уже хотел рассердиться…
— Смотрите, опять!
— Что случилось?
— Снова это бессовестное насекомое!
Видите, на плече у вас.
— Оставьте муху и мое плечо в покое!
Взрослый мужчина, а ведете себя… ай! Вы хулиган, уберите руки!
— Иван Федотович, клянусь любимым
галстуком моего покойного батюшки — она показала мне язык. Не могу я закрывать
глаза на существ, потерявших всякий стыд.
— Вы, а не муха стыд потеряли.
— Но ее язык…
— Нет у мух языка! Понимаете? Природа не
наделила их этим органом.
— Тогда хоботок. Хоботок-то у нее есть.
— Петр Сергеевич, угомонитесь. Прошу
по-хорошему… пока.
— Вот вы, Иван Федотович не видели, а
спорите. И ругаетесь, ко всему прочему.
— Черт возьми, Петр Сергеевич, если вас
это удовлетворит, я готов поверить в необычайность и уникальность взволновавшей
ваш ум крылатой твари. Слышите? Я верю. Только предупреждаю в последний раз: не
тыкайте в меня своим грязным пальцем.
— Он не грязный.
— Прошу извинить.
— А вот и не извиняю. От чистого сердца
хотел избавить вашу одежду от поганой дразнилы. И
взамен? Заботу мою не только не оценили, но и наградили оскорблением!
— Я погорячился, Петр Сергеевич.
— Вы могли обозвать меня, могли отослать
подальше — скрепя сердце, я бы это стерпел. Но к чему обвинять в неопрятности?
К сведению: руки я мою несколько раз в день двумя видами мыла, растираю их
душистой водой, и даже черные катушки вычищаю из-под ногтей при помощи спички,
коли есть в том нужда!
— Невероятно. Так выходить из себя по
пустякам!
— Я никогда больше не стану утруждаться,
сгоняя насекомых с вашего тела.
— И слава Богу.
— Да-да, не стану. Пусть они сидят на вас,
где им заблагорассудится, и высовывают языки.
Треугольное солнце
— Оно треугольное, треугольное! — так
случилось, что Лысый увидел это первым.
— Что? Кто? Почему? — заинтересовался
другой, с волосатой спиной.
— Солнце! Оно стало треугольным! Я первый,
кто увидел его таким.
— С чего ты взял, что ты первый? — это
Гнусавый, разбуженный криками, проснулся.
— Тебя вообще никто не спрашивает! Спал —
и иди дальше спать!
— Что такое? Отчего? Отчего оно таким
стало? — взволнованно спрашивала бабка, которая любила есть почки на деревьях.
— Это не оно круглое, а мы слишком
угловатыми стали… — Гнусавый еще толком не отошел со сна и лепетал разную чушь,
поэтому не него сердито кричать стали, и он умолк.
Хр-р-рясь! Бум!
С дерева Красноволосый
свалился (ходят слухи, будто он книжки вверх ногами читает и говорит, что так
их скрытый смысл лучше понятен).
— Чего ты на дереве забыл, олух?! —
засмеялись вокруг.
— С верхушки солнце лучше видно, вот.
Никто ему не поверил, но решили, ради
интереса, отправить одного Колодезного (он сусликов говорить учит… пока
безуспешно) проверить, может, и правда лучше видно. Тот залез, шею вытянул…
Хр-р-рясь! Бум!
— А-а-а, Красноволосый,
мать твою по затылку!!! — тоже вниз сорвался. Вскочил тут же и на обманщика с
кулаками полез. — Ни черта не лучше! Я тебе!
— Че дерешься, че дерешься-то?! Ты пальцы
трубочкой сверни — тогда получится!
— А самого тебя трубочкой не свернуть?!
— Ай-ай-ай!!!
Пр-р-рыть! Пр-р-р-р-рыть!
Участковый бежит со свистком в харе. В руке ведро с кипятком. Гадкий он, Участковый этот;
всех порядку учит, а сам — как напьется — по вечерам школьниц ловит и лапает.
Сволочь, одним словом.
— Расцепитесь, петухи! — и кипятком
дерущихся р-раз. — У-у, петухи! Что за сборище здесь неорганизова…
эта что такое треугольное на небе?!
— Солнце. Не видишь, что ли?
— Погруби, погруби мне еще! Что я — дурак?
Не знаю, как солнце выглядит?!
Участковый пистолет выхватил и полез на
дерево.
— Не стоит — упадете, — предупредил
Гнусавый.
Да разве дурака остановишь, когда он в
космос на аэроплане полететь захочет?
— Эй, ты, на небе! Слезай, а солнце на
место верни! Слышишь?! Я долго просить не буду, пристрелю!
Хр-р-рясь! Бум!
Видно, третий хуже первых двух
приземляется, особенно, если весом больше — статистика. Упал грозный вершитель
закона и шею сломал.
— Глупая смерть, — вздохнула любительница
древесных почек.
— Какой человек, такая и смерть, —
равнодушно ответил на это Колодезный, — теперь хоть дочери наши спокойно гулять
смогут.
Оттащили мертвого в кусты; пока волокли —
он уже разлагаться стал и вонять. Вернулись и стали дальше думать, что делать.
— Надо Мудреца позвать, уж он-то скажет,
как жить дальше с треугольным солнцем. — Это Лысый предложил. Он себя за
ответственного считал, вроде как первоочевидец
все-таки.
Только сказал, а Мудрец сам из-за дерева
выходит.
— Я сон сегодня вещий видел: солнце на
моих глазах форму меняло. Так и случилось. Видите, какой я великий мудрец и
ясновидец!
— Слава Мудрецу! Слава Мудрецу! Он сейчас
нам всем поможет! — закричали вокруг.
Был ли Мудрец на самом деле мудрецом —
никто точно не знал, но говаривали, что он по ночам особые грибы ест и по небу
летает, а зимой по шесть часов в проруби купается. В этот раз Мудрец долго за
деревом стоял — ждал, пока его, прекрасного, вспомнят, чтобы появиться — любил
он эффект неожиданности.
— Слушайте меня внимательно, человеки неразумные! Слушайте, что я, великий, вам
глаголю!!!
— Слушаем! Слушаем! — опять все закричали.
К этому времени людей разных много скопилось. Стоят, уши греют.
— Ну так вот, — продолжил Мудрец, — если
солнце форму поменяло, значит оно живое… Так я думаю. И переменой своей нам
неслыханное недовольство высказывает… Так я думаю. Ибо перестали мы ему
поклоняться, как предки наши, придумав себе несуществующего Бога… Так я думаю.
И вот, чтобы не гневить светило наше и не навлечь на себя беды многочисленные,
обязаны мы вновь начать ему поклоняться, отвергнув религию прежнюю,
неправильную… Так я думаю. Верно глаголю я, человеки
неразумные?
Все, кто вокруг были, головы опустили и
молчат. Думу думают.
— Что же поникли вы? А? Иль не дело молвят
мои уста?!
И тут вдруг Лысый вперед выскочил, и
радостно так:
— Дело, дело! Мудрец нас никогда не
обманывал и сейчас прав! Слава Мудрецу!
— Слава Мудрецу! — подхватил его кто-то, и
все больше и больше голосов стали присоединяться, пока, наконец, не
превратились во всеобщее ликование:
— Слава! Слава! Слава!
Мудрец стоял и смотрел на это с довольной
улыбкой сытого крокодила. Он дождался, когда люди умолкли и продолжил:
— В связи со сменой религии я провозглашаю
себя главным жрецом Солнца!
Согласны ли вы с моим решением?!
— Согласны! Согласны!
— Слушайте же меня! Любите и почитайте
меня больше самих себя, ибо я есть помазанник сего величайшего треугольного
божества.
И опять все дружно приветствовали слова
Мудреца и, как один, преклонили перед ним колено. Благословил он всех, как мог,
и корявенько посвятил в новую веру.
— А теперь, светилоняне,
чтобы доказать свою преданность мне… и Солнцу, конечно же, в первую очередь,
должны вы… м-м-м… спалить церковь, что стоит возле озера, ибо она является
рассадником еретиков. Уничтожьте ее и всех, кто там находится, если не захотят
они примкнуть к нашим рядам.
И зашумела толпа, и двинулась в сторону
озера.
Давно хотел Мудрец разобраться с этой
церквушкой, так как враждовал он с местными служителями. Не признавали они
мудрости его и слухам о нем не верили — оппозиция, что называется, ненужная и
опасная. И вот теперь он — великий жрец Солнца — стоял и наблюдал, как светилоняне окружили обитель его старых врагов. Послышался
грохот, звон стекла, испуганные крики, а Мудрец наблюдал за этим, внимая
сладостные для него звуки и смеялся, смеялся, сме…
Хр-р-рясь! Бум-бу-бум-с-с-с…
Люди, довольные своим поступком, возвращались
обратно, бурно обсуждая произошедшее. Позади полыхал пожар, и в небо, к
треугольному солнцу, словно символ жертвоприношения, поднимался густой черный
дым.
Когда они подошли к месту, где стоял
Мудрец, их ожидала картина, увидев которую, некоторые от ужаса потеряли
сознание, а оставшиеся, побледнев, застыли и беззвучно зашевелили губами.
Перед ними лежало упавшее злосчастное
дерево, а из-под него, в огромной луже крови, виднелось расплющенное тело
Мудреца. И вот тогда началось настоящее безумие. Одни, остервенев, набросились
на лежащий ствол и стали колотить, пинать, кусать его; другие, с отчаянным
ревом, выгребали останки неудавшегося «жреца Солнца» и, измазавшись в крови,
целовали и оплакивали их; Гнусавый и Колодезный побежали обратно к церкви и бросились
в огонь; некоторые же просто катались по земле, рвя на себе волосы. Недалеко от
этого места, на ветке еще одного дерева, болтался повесившийся Лысый; так как
он до последнего считал себя ответственным за происходящее, то не смог вынести
такого стечения обстоятельств. Подобные безумства продолжались на протяжении
нескольких часов, пока народ не устал и не свалился, обессилив, на землю,
пролежав так до конца дня.
Первой очнулась любительница древесных
почек. На землю к тому времени уже опустилась ночь. Бабка, охая и кряхтя,
встала на ноги и посмотрела наверх. Сначала она решила, что это ей почудилось,
но, протерев глаза, она вновь подняла голову и заорала. Крик привел в чувство
остальных лежащих, и они тоже взглянули в небо. Там — в черной вышине — разорвав
пелену облаков кроваво-алым светом, расположилась квадратная луна невероятно
больших размеров.
Хармсинки
1
Пафнутий Измайлович вышел утром на балкон, потянулся и вдруг
осознал, что он гений. Некоторое время Пафнутий Измайлович стоял, как громом пораженный, и быстро-быстро
моргал. Потом он обхватил голову руками и, сев на корточки, застучал зубами.
Потом вскочил и начал ходить по балкону взад-вперед, засунув руки под мышки.
Потом зачем-то убежал на кухню, пошарил под холодильником шваброй и вернулся
обратно, с видом взволнованным и удивленным. Потом вцепился в перила и прыгал
на месте, пока не покраснел и не заработал отдышку. Наконец, он просто сел на
пол и странно, с оттенком нервозности, захихикал…
Внизу собралась толпа народа. Очевидцы
утверждали, что Пафнутий Измайлович
самовольно спрыгнул с восьмого этажа и разбился насмерть. Соседка самоубийцы
Соня надрывисто плакала, уткнувшись в платок.
Вот что случается с людьми, которые не
знают, как им распорядиться своей гениальностью.
Жалко таких.
2
Студент Григорий проснулся в прескверном
настроении. У него болела голова… а так же ноги, спина, плечо и горло. Его
тошнило, а во рту царствовал привкус гнили. Глаза студента Григория слезились,
будто от лука, уши резал отвратительный звон. А нос студента Григория заложило
еще вчера. А жжение в мочевом пузыре мучило его уже давно. А кариес на двух
зубах нужно было лечить еще месяц назад. А температура, как показалось
Григорию, поднялась у него до 38 градусов.
В прескверном настроении проснулся студент
Григорий.
Порой, ну вот хоть совсем не просыпайся!
3
Пенсионер Кудяков
открыл холодильник и выложил из него на стол хлеб, сливочное масло и банку
паштета «Аппетитный» фабрики «Мясоедов и Ко». Но только Кудяков
намазал маслом хлеб, как из шкафа для посуды вылез человек худощавого
телосложения, с запотевшими очками на носу и одетый в спортивные шорты и
полосатую майку с дыркой на животе. Человек подошел к обомлевшему пенсионеру и,
со взглядом, не терпящем возражений, взял со стола паштет и вернулся с ним обратно
в шкаф, закрыв за собой дверцу. Когда пенсионер Кудяков
пришел в себя, он встал, открыл холодильник и взял вторую банку паштета
«Аппетитный» фабрики «Мясоедов и Ко». Стоило ему лишь сесть за стол, как шкаф
открылся опять, и человек с запотевшими очками и дыркой на полосатой майке
забрал у старика паштет с тем же успехом. Негодующий Кудяков
вскочил снова, резким движением распахнул холодильник, но третьей банки паштета
«Аппетитный» от фабрики «Мясоедов и Ко» внутри не оказалось. Посмотреть в шкаф
для посуды он так и не решился.
Так пенсионер Кудяков
остался голодным.
4
Марья Родионовна, продавщица магазина «Евпатий Коловрат» по улице Заозерная 412, зачерпывает
десертной ложкой клубничное варенье, сваренное ее мамой, из стеклянной вазочки,
которую Марье Родионовне подарил ее муж Василий и которая стоит на столе; стол
же этот они с мужем приобрели по причине чрезвычайной шаткости его старого
предшественника… но это не важно. Так вот. Пять минут назад, когда Марья
Родионовна общалась по телефону со своей мамой (которая, как вы помните,
сварила то чудесное клубничное варенье… но это не важно), в вазочку нагло
опустилась внушительных размеров муха, которая до этого, от пуза наевшись
собачьими экскрементами, самодовольно грелась на солнце, сидя на лавке, что
стоит возле подъезда, в котором проживает Марья Родионовна. Лавочку же эту два
с половиной года назад смастерил Виктор Петрович Рукомойников, ветеран Великой
Отечественной войны; а Виктор Петрович в 1943 году в рукопашной схватке убил
здоровенного немца, который однажды, изрядно выпив, вступил в половую связь с
другом-лейтенантом по-имени Юзеф. Кстати, у
лейтенанта Юзефа дедушка был особо важным послом и в один прекрасный день
(тогда дедушке было 46 лет) он вытолкнул из окна свою жену, за то, что жена ему
изменила; об убийстве никто не узнал, и инцидент расценили, как самоубийство.
Дедушка Юзефа через некоторое время повесился с горя. А еще у дедушки
лейтенанта Юзефа была любимая собака Цверг, которая,
будучи щенком, видела, как на одной из оживленных улиц столкнулись две повозки,
груженые фруктами и овощами. На собаку это оказало большое впечатление, и
столкновение повозок впоследствии часто снилось ей ночью.
Но Марья Родионовна, продавщица магазина «Евпатий Коловрат», по улице Заозерная 412, всего вышеперечисленного
не знает.
Она просто зачерпнула десертной ложкой
клубничное варенье своей мамы и уже поднесла ложку к открытому рту.
5
Жил некогда на свете абсолютно идеальный
человек… Нет, не просто идеальный, а абсолютно идеальный.
Во-первых, у него была идеальная
внешность: идеальный нос, идеальные губы и уши, глаза и подбородок человека
тоже удивляли своей идеальностью; идеальное телосложение превосходно дополняла
идеальная походка, а идеально подходивший человеку стиль одежды удачно
сочетался с идеально зачесанными идеальными волосами.
Во-вторых, человек этот обладал идеальным
характером и идеальными манерами. Он идеально разговаривал (сперва это не
заметно, а послушаешь — и вправду идеально!), идеально смеялся и улыбался;
слушателем человек был не менее идеальным. Он идеально чихал, сморкался,
кашлял, зевал и сопел во сне. В театре, в гостях, за праздничным столом, в
музее и даже в общественном транспорте вел он себя наидеальнейшим
образом. А в обращении с дамами… О! Здесь тем более человек не мог позволить
себе неидеальное поведение!
Всего лишь один раз в жизни наш герой
задался вопросом: «Хм, а действительно ли я настолько идеален, насколько другие
меня таковым считают»? Но тут же он выругал себя за столь опрометчивое
допущение подобных неидеальных мыслей в свою столь идеальную голову. И человек
навсегда вычеркнул их из своей идеальной памяти.
С уверенностью в своей абсолютной
идеальности он жил, состарился и умер.
Кстати, умер наш герой, как вы догадались,
и д е а л ь н о .
6
Василий Никифорович Коркин смотрит на
фотографию своего отца, который умер месяц назад. Фотография старая — отцу на
ней всего двадцать четыре года. Он одет в белый пляжный костюм, сетчатая шляпа
необычного фасона украшает его светловолосую голову; за спиной отца
простирается Черное море, вокруг — песчаный пляж. Василий Никифорович улыбается
(возможно, его развеселил курортный наряд отца) и проводит рукой по лицу…
Василий Никифорович вдруг оказывается в
своем любимом кресле; на рядом стоящем диване он видит молодого отца. Лицо
родителя растянуто в широкой улыбке. Фотография на стене пуста.
— Ты же умер! — испугано вскрикивает
Коркин и судорожно протирает глаза…
Черноморский пляж. Ничего не понимающий
Василий Никифорович стоит на горячем береговом песке и с ошарашенным видом
оглядывается по сторонам. Сзади слышится всплеск; обернувшись, мужчина видит
своего отца, плывущего к берегу. Несчастный Василий Никифорович бешено кричит и
закрывает руками лицо…
Комната Коркина. Возле стены стоит его
молодой отец, в костюме и необычной шляпе, и смотрит на висящую фотографию. Вид
ополоумевшего сына на черноморском пляже кажется Коркину — старшему забавным.
Он смеется…