Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 1, 2014
БАЛЛАДА
О БОИНГЕ-737
Боинг-737
австралийских авиалиний
со ста шестьюдесятью пассажирами на борту
пробегает взлетную полосу аэропорта Сиднея,
взлетает,
убирает шасси,
набирает высоту,
проходит облачность и берет курс на юг.
Справа второй пилот видит обалденный закат,
слева капитан видит звезды и лунный круг,
а пассажиры у иллюминаторов смотрят вниз и видят
снежную, слегка волнистую равнину,
по которой, кажется, можно пройти пешком и не провалиться.
Отстегнув ремни безопасности,
они молча дремлют
или болтают друг с другом под ровный гул моторов
(включен автопилот).
Но вот…
Самолет внезапно встряхивает: это встречный воздушный фронт.
Ветер усиливается — кажется, попали в грозу;
Что-то стучит по стеклу кабины — дождь или град?
И тут
выясняется, что обледенели закрылки,
заклинило элероны,
а показания высотомера абсолютно расходятся с реальностью.
К тому же
по непонятным причинам
самолет начинает снижаться под опасным углом в сорок пять градусов.
Кроме того,
сорвало дверцу грузового отсека,
и оттуда, как парашютисты,
вылетают тюки, чемоданы, клетка с кроликами, велосипед,
детская коляска и гроб с телом уже мертвого человека.
Пассажиров вдавливает в спинки кресел;
вцепившись в подлокотники, они истошно вопят,
вспоминают прошедшую жизнь, родителей и детей,
объясняются друг другу в любви, берутся за руки
и наконец беззвучно молятся,
чтобы Господь (в лице экипажа) их спас.
Экипаж, посоветовавшись, отключает автопилот.
Капитан до отказа выжимает штурвал на себя,
чтобы выйти из пике.
Кажется, помогло…
Самолет набирает высоту.
Но вдруг
глохнет левый двигатель,
и линия горизонта на приборной доске
теряет горизонтальность.
Самолет делает левый поворот.
Только выровнялись, как глохнет правый двигатель,
и самолет превращается в большой алюминиевый планер.
После безуспешных попыток запустить двигатели
экипаж запрашивает посадку.
Но куда садиться-то?
Кругом сплошной океан.
Одно радует: система управления самолетом
исправна и не обесточена.
А в общем и целом ситуация —
точка-точка-точка., тире-тире-тире, точка-точка-точка.(*)
Лайнер летит, планируя, на юго-восток и вниз.
Борт девятнадцать ноль семь просит посадку!
Борт девятнадцать ноль семь просит посадку!
И тут
откликается диспетчер в аэропорту Сиднея,
он связался с базой ВВС США
(там есть маленький такой островок),
правда, полоса коротковата для большого пассажирского лайнера.
Но, в общем, можно рискнуть:
до базы сто километров, совсем чуть-чуть.
Второй пилот смотрит на капитана.
Капитан кивает и крестится слева направо,
потому что католик.
Второй пилот говорит: «Май Год!»
что звучит как «Май Гад», потому что американец,
и скоро тут будет совсем горячо,
и больше не говорит ничего,
потому что голосовой регистратор записывает каждое слово.
Капитан вспоминает жену и сына,
второй пилот — жену и дочь,
и еще одну девушку из Майами.
Грозовой фронт позади, но все равно наступает ночь.
Дотянем? Не дотянем?
Жаль, нет системы сброса топлива,
и придется садиться с тем, что осталось.
Внезапно
капитан орет:
«Вижу посадочную полосу!
Вон те огни!»
Второй пилот подтверждает:
«Это они!»
Капитан лично обращается к пассажирам:
«Леди и джентльмены! Мы садимся,
посадка может быть жесткой, просьба пристегнуть ремни!»
Диспетчер аэродрома базы ВВС США
дает добро на посадку.
Экипаж понимает: второго шанса не будет,
при такой-то высоте!
Хорошо бы в данной ситуации
вообще не промахнуться мимо полосы,
еще лучше — сесть в самом ее начале
и тормозить, пока не заискрят шасси.
Капитан вытирает взмокший лоб,
затем сжимает штурвал.
Салон самолета трясет озноб,
металл, как люди, устал.
Пассажиры по совету стюардесс пригнулись,
уткнули головы в спинки противоположных кресел,
сцепив на затылке руки.
Неужто дела так плохи?
Но
Боинг-737 ювелирно садится
туда, куда надо, и так, как надо;
тормозит, аж искры сыплются
из-под огромных резиновых шин шасси.
Правое шасси загорается.
Затем загорается левое.
Лайнер медленно останавливается,
пройдя две трети полосы.
С воем сирен мчатся пожарные машины,
заливают дымящую черную резину,
чтобы не взорвалось.
Пассажиры съезжают по желтым надувным трапам
на попе, как дети с горки.
Их торопят стойкие стюардессы,
которые скатываются с горок последними.
В кабине пилотов сначала никакого движения,
потом у трапа показывается капитан.
Он, улыбаясь, как пьяный, приветственно машет рукой.
За ним маячит серьезный бледный второй пилот.
Пассажиры аплодируют всем
Ура! Ура! Ура1 Мы это сделали!
А после
на экране — пресс-конференция, журналисты, интервью:
-Как вам это удалось?
Капитан голубоглазо смотрит в объектив:
— Просто ответственность за тех, кого нам поручили,
и немного удачи.
— Простите, вы сказали: «За тех, кого вы приручили»,
так или иначе?
Капитан кривит улыбкой рот,
висок его бел, как мел:
— Нет, это сказал другой пилот,
который не долетел.
Тележурналист:
— Потому что у него не было пассажиров?
***
Когда
ребенок умирал в больнице
подобный первой букве на странице,
а дальше — белизна, провал — зима
была за окнами, в весну перетекая.
Я шла по коридору, примириться
с судьбою не желая, а сама
всё думала о том, кто я такая,
чтоб восставать, чтобы сходить с ума,
чтоб возникать, где можно лишь молиться.
Полу-атеистка, глядя в полумглу
на красный угол нежилой палаты,
сказала тезке: "Помнишь, не могла Ты
отдать Его. Я тоже не могу."
Что было дальше — не ночной кошмар,
не бред, — но мне, не чающей ответа,
вдруг сверху из стены явился шар,
снопом лучей ударив в грудь, как жар;
святящийся, как будто свет без света,
и мне сказал, — точней, сказал без слов:
"Всё будет так, как просишь." На постели
больничной я в ту ночь спала без снов.
В семь был обход. Врачи остолбенели:
ребенок мой наутро был здоров….
Я шла по коридору еле-еле.
***
Опять
себе приснюсь большою птицей
с расправленными крыльями-руками, —
сиреной или сфинксом-полульвицей ,
химерой на парижском Нотр-Даме.
А по земле внизу бегут мальчишки
с рогатками, камнями и другими
предметами, которыми мальчишки
сбивают все, что высоко над нами.
(Наверное, когда мы были птицы,
наверное, когда мы были рыбы
такое нам во сне могло присниться
и вскрикнуть мы от ужаса могли бы).
И очень я во сне хочу проснуться,
и быстро я во сне машу руками;
земля все ближе, сейчас ее коснусь я,
а ноги словно превратились в камни.
И я лечу все ниже, ниже, ниже,
но я хватаюсь за карниз руками,
где мой птенец застыл в оконной нише,
мое спасенье с круглыми глазами.
Стихотворение,
написанное Франсуа Вийоном для Бога
Автор
посвящает эти строки Фаине Гримберг
Господи,
объясни, почему я здесь,
где все время кто-то кого-то ест,
и все время отовсюду доносятся
урчание, чавканье, хруст костей…
А я вообще не из этих мест!
Господи, почему Ты оставил меня
на краешке времени, среди химер,
а не там, где растут финики и инжир.
Господи, дай мне всего три дня,
соберусь и уеду в Анжер!
Нету воды в фонтане,
холодно у огня.
В далекой земле Луантании
будут встречать меня.
Господи, ответь мне, пока я здесь,
нельзя ль эту кружку мимо пронесть.
Не хочется пятым на ветру висеть!
Ведь я вообще не из этих мест!
Нет ни гроша в кармане,
не у кого занять.
В далекой земле Луантании
будут меня встречать.
Господи, ведь я никого не трогаю,
просто сижу себе на берегу
и завидую рыбе,
а не рыбаку.
Да я вообще не из этих мест!!!