Порой случаются чудеса. Правда, не такие, чтобы няня на зонтике летала. Или дети, теряя свое время, мгновенно превращались в стариков. Нет, все это не то. Чудеса, которые случаются, – из разряда обыкновенного чуда.

Вот есть фотография. На ней два человека, чей талант зашкаливает за общечеловеческое понимание и вылетает в сферу гениального. Не чудо ли, что эти два человека встретились, общались, дружили, враждовали, посвящали друг другу стихи, писали друг другу гневные письма и прочее – какой угодно аспект этих отношений. И вот они оба запечатлены на одной фотографии. Как, например, Лимонов и Довлатов, Лимонов и Сатуновский, Бродский и Высоцкий, Евтушенко и Пикассо. Список можно длить до бесконечности.

Есть и другие проявления обыкновенного чуда.

Конец Серебряного века захватил такой поэт, как Анатолий Борисович Мариенгоф – основатель Ордена Имажинистов, поэт-новатор, драматург-экспериментатор и одновременно традиционный советский драматург, автор самых ярких мемуаров ХХ века. Ну и по воле судьбы самый близкий друг Сергея Есенина.

Мариенгоф прожил долгую и интересную жизнь. Его творчество несколько раз претерпевало существенные изменения. Он всякий раз рвал с чем-то и перестраивался на иное: с поэзии на прозу, с прозы на драматургию, с драматургии, когда в государстве послышались нотки свободы, опять на поэзию, с поэзии на мемуары. Помимо этого он успел попробовать себя и в сценарной работе, и в детской литературе.

Долгое время его творчество, которое знали читатели, ограничивалось стихами 1920-х годов, тремя романами и мемуарами. Все остальное либо не переиздавалось по 50, 60, 70 лет, либо хранилось в виде рукописей в архивах. Его творческим наследием не занимались, но на это были свои причины: исследователи жили в иных городах, вдали от архивов (Томи Хуттунен, Горден Маквей, Валерий Сухов, Татьяна Тернова) или, подготовив к изданию небольшой ряд текстов, переключились на другое (Борис Аверин, Александр Кобринский).

Все попытки жены – Анны Борисовны Никритиной, – и близких друзей, товарищей, учеников Мариенгофа не привели ни к какому результату. А за издание его избранных трудов брались и Израиль Меттер, и Виктор Мануйлов, и Вячеслав Иванов.

Как бы то ни было, но ощутимая часть творческого наследия появляется перед читателем только сейчас. Поэтому неудивительно, что в судьбе Мариенгофа исчезают белые пятна и обнаруживаются такие феномены, которые мы уже определили, как обыкновенное чудо.

В изданном Александром Кобринским сборнике стихов есть и такой:

 

«Коле Глазкову»

— Выпьем водки!

— Лучше чаю

Я давно уж примечаю

Что от чаю

Не скучаю

После ж водки – грусть такая!..

— Выпьем, Коля, лучше чаю.

 

Трудно представить, чтобы два столь разных поэта, как имажинист Анатолий Мариенгоф и неофутурист Николай Глазков, между собой как-то контактировали. Во-первых, Глазков жил в Москве, а Мариенгоф – в Ленинграде. Первый в самом начале 1940-ых с перерывами учился в МГПИ им. Ленина и в Литературном институте, второй сначала работал на радио, позже был эвакуирован в Киров. Да и, как пишет сам Глазков в стихотворении, посвящённом Мариенгофу, они были «поэтами разных поколений».

Ещё труднее представить, чтобы молодой поэт повлиял на старшего товарища. Но, оказывается, и такое возможно. Их роднил футуристический контекст: в 1920-ые годы имажинистов часто и неправомерно называли эпигонами футуристов, в 1939-ом году Глазков с товарищами организовал неофутуристическую группу – «небывалисты».

Отдельно надо сказать про эпатаж. Жёлтая кофта Маяковского органично смотрится с ботинками без шнурков Глазкова. «Я, видите ли, поэт гениальный» – фраза, с которой каждый из имажинистов начинал своё выступление, имеется и в арсенале Глазкова. Имажинистское «дразнить гусей» сочетается с глазковским «дураки и дуры могут выйти». Помимо всего прочего, у обоих поэтов имелось непреодолимое желание издавать журналы и альманахи.

На последнем утверждении остановимся подробнее. «Сама идея создания альманаха была данью футуристической традиции – пишет Ирина Винокурова, – как, впрочем, и идея образования группы “небывалистов”». Не подгадали, правда, неофутуристы со временем: если в 1910-ые и в 1920-ые гг. публикация журналов и альманахов не воспрещалась, не преследовалась, то в 1939 году подобное было уже невозможно. Тем не менее, Глазков издал два небывалистических альманаха. Широкого распространения они не получили, а до нас дошли лишь обрывки одного из них, озаглавленного как «Вокзал». За него и за бурную литературную деятельность молодого поэта выгнали из МГПИ.

 Идея создания альманаха или журнала была и у бывших имажинистов Мариенгофа и Ивнева. После распада имажинистского ордена оба поэта пытались вписаться в литературный ландшафт, создав группу, сродни ЛЕФу, – «Литература и быт». Ничего из этой затеи не получилось и обоим литераторам пришлось искать иные пути для самореализации. Ивнев перешёл на прозу, у Мариенгофа был период поиска новых форм: он пробовал себя в детской литературе, в написании сценариев совместно с Н.Эрдманом и Б.Гусманом. Но у обоих имажинистов теплилось желание создать новый журнал или альманах.

Даже в то время, когда «Гостиница для путешествующих в прекрасном» выходила регулярно, Мариенгоф совместно с ленинградскими имажинистами и с обэриутами (Д.Хармс, А.Введенский) пытались создать в городе на Неве журнал «Необычайное свидание». «Направление «Необычайного свидания друзей» – Вам знакомо – писал Ричиотти Ройзману [петроградский имажинист имажинисту московскому – О.Д.], – имажинизм, политику согласовываем с «Гостиницей». По меткому определению А.Мариенгофа  «Свидание» к «Гостинице» – двойняшка, как «Жирафля» к «Жирафле». Планировалось, что журнал выйдет в марте 1924-го года, но производственный процесс затянулся. Издатель «Свидания» задолжал денег и бежал в Москву. Позже название журнала пытались использовать в качестве совместного сборника имажинистов и обэриутов, но и этот проект реализовать не получилось. В 1930-ых гг. с таким названием вышла отдельная книга стихов Вольфа Эрлиха.

О попытках продолжить «Гостиницу для путешествующих в прекрасном» в 1960-ые гг. есть воспоминания поэта Ю.А. Паркаева. Группа молодых поэтов, которые были частыми гостями в доме Р.Ивнева, решили сначала в шутку выпустить пятый номер «Гостиницы». Предполагалось предисловие в духе имажинизма: «Ну что ж! Начнём, пожалуй! А почему, собственно, начнём? Продолжим! Начали сорок пять лет назад ОНИ, а МЫ – мы только собираемся в меру своих сил и возможностей продолжить дело. <…> Приносим наши извинения читателям нашего издания за то, что задержали выпуск пятого номера на сорок три года: видит Бог – не наша вина». Шутка переросла в настоящее дело и всё было готово к выпуску журнала. Впечатлял и состав участников: Р.Ивнев, Л.Губанов, В.Коновалов, Б.Лимф, М.Марьянова, Ю.Паркаев, Б.Тайгин, М.Шаповалов, В.Шлёнский. Был выпущен сигнальный и единственный экземпляр журнала, который, увы, не сохранился. Остался только рабочий материал…

… у Мариенгофа к 1943 году уже напечатано четыре романа (три полностью и один частично), три книги для детей и ряд более-менее удачных пьес, а стихи, написанные с конца 1926-го года и по 1942-ой (не считая двух военных сборников – «Пять баллад» и «Поэмы войны»), откровенно слабы. Глазков же становится известным в литературных кругах, хоть и не печатается, – его стихи знают наизусть, его творчество высоко ценят Брики, Кручёных, Асеев, Глинка и другие. Да и сама стилистика стихов не может не удивлять:

 

***

Державин

По гроб

Держал вин

Погреб

 

или

 

***

Я иду по улице,

Мир перед глазами.

И слова стихуются

Совершенно сами.

 

Идея создания альманаха витает в воздухе. Мариенгоф, выпустивший в конце 1910-ых – начале 1920-ых сразу несколько альманахов (пензенский «Исход» и московская «Явь») и несколько номеров «Гостиницы», и Глазков с «самсебяиздатом» – поэты не могли не найти общий язык. В книге «Всего лишь гений» Винокурова расширяет контекст, в котором довелось познакомиться двум поэтам – это лето 1943 года, Москва.

В зимнюю кампанию 1942-1943 года случился коренной перелом на фронтах великой Отечественной войны. После победы под Сталинградом, после прорыва ленинградской блокады, после Северо-Кавказской наступательной операции, немцев начали оттеснять. Эвакуированные стали дышать спокойней. Передвижение по стране становится безопасным. И, видимо, именно в это время, пока идёт новая летне-осенняя военная кампания (Курская битва, битва за Днепр), Мариенгоф находит время, чтобы выбраться из Кирова, куда он был эвакуирован вместе с актёрами Большого Драматического театра, в Москву, чтобы договориться об издании своих пьес. Уже 14 октября 1943 года подписываются в печать сразу три его произведения – «Наша девушка», «По мистеру Б.Присли» и «Ленинградские подруги». А «Наша девушка» печатается ещё в сборнике одноактовых пьес «На фронте и в тылу», куда вошла и «Северянка» К. Паустовского.

В это же самое время «горькуированный» Глазков возвращается в Москву и знакомится с Мариенгофом. Произошло это в квартире Бриков. В письме к своей жене А.Б. Никритиной (даты не имеется) Мариенгоф пишет: «Как-то вечерком угодил к Брикам и, знаешь, очень доволен. Там сиял этакий 24-летний блаженно-юродивый нэохлебников, поэт (запомни имя и фамилию НИКОЛАЙ ГЛАЗКОВ), и стал этот монстр читать стихи, да какие! Одно лучше, интересней, замечательней другого! Весь вечер работал, как заведённый. Чёрт его знает, по-моему, бог навалили в него таланту столько, что на дюжину Симоновых хватит… При ближайшем рассмотрении семейство Бриков мне понравилось – через их нежнейшее отношение к этому монстру! <…> Об этом надо толковать подробно дома…»

Знакомство двух поэтов произошло: появились совместные творческие планы на будущее и посвящённые друг другу стихотворения. В комментариях к статье «Последние футуристы: “Небывалисты” и их лидер Николай Глазков» Ирина Винокурова приводит стихотворение, посвященное Мариенгофу:

 

***

А.Мариенгофу

 

Поэты разных поколений,

А в то же время одного,

Мы соглашаемся без прений,

Что между нами никого.

 

Пишу об этом без злорадства,

Несчастью ль радоваться мне?

Будь все писатели умней,

Нам было лучше бы гораздо.

 

Меня б давным-давно издали,

А вас почаще бы листали.

Все было б здорово, и стали

Мы с вами вместе издавать

Альманах

 

Контекст этого стихотворения понятен, но у Глазкова есть ещё одно стихотворение, посвящённое Мариенгофу:

 

***

А.Мариенгофу

 

Поэт, ты не можешь добиться издания,

Хотя твой стих и великолепен.

Ты – как церковь, которая лучшее здание,

Но в которой не служат молебен.

 

Ты имеешь на вещи собственный взгляд

И, как Пушкин, расходишься с чернью.

Ты как церковь, что сбоеприпасили в склад,

Но не в этом её назначенье.

 

            О проблемах издания уже говорилось выше, а вот обращение к религиозной тематике не так однозначно. Помимо того, что сам Глазков был глубоко верующим человеком, обращение к такому образу, как «церковь, что сбоеприпасили в склад» можно обосновать ещё иначе. Мариенгоф в стихотворениях 1920-ых годов особое внимание уделяет религиозной теме:

 

Что нам, мучительно-нездоровым,

Теперь

<…>

Давида псалмы,

Когда от бога

Отрезаны мы

 

или

 

Твердь, твердь за вихры зыбим,

Святость хлещем свистящей нагайкой

И хилое тело Христа на дыбе

Вздыбливаем в Чрезвычайке.

 

Пусть Мариенгоф и занимается богоборчеством, но это происходит под маской арлекина, т.е. всерьёз такое воспринимать нельзя. Это опять же доказывают и письма к жене: «Почему нет писем? Получил – одно единственное. Неужели не пишешь? Бога, Нюшенька, побойся!», или «А у нас в Пятигорске продолжает чудачить господь бог», или «Надеюсь и молю господа Бога, чтобы он твоего Длинного <…> сподобил пораньше выкарабкаться из Москвы». Пусть, правда, иногда и возникают сомнения, но и они подаются в юмористическом ключе: «Молись, Нюха, своего еврейскому богу. Мой православный уже совсем какой-то липовый». Т.е. образ церкви, подобранный Глазковым, уже не выглядит таким не однозначным.

Еще одна коннотация строки «церкви, что сбоеприписали в склад» видится, как намек на советскость Мариенгофа. Он к знакомству с Глазковым в лето 1943 года мало-помалу, но становится традиционным советским драматургом. До войны половина страны ставит на театральных подмостках пьесу «Шут Балакирев» – это ли не успех? После войны Мариенгоф объединяет свои усилия с Михаилом Эммануиловичем Козаковым и пишет ряд пьес, гремящих по стране все 1940-ые годы.

Если говорить о совместных творческих планах, то в дневнике Глазкова за 1943 год есть упоминание об альманахе «Шедевры развратников». Название его перекликается не только со сборниками стихотворений Мариенгофа «Развратничаю с вдохновением» и «Стихами чванствую», но и с одним из имажинистских постулатов – с «занозой образа». Видимо, планировалось совместное издание альманаха, но проект реализовать не удалось.

В стихотворении Мариенгофа, посвящённом Глазкову, главным образом обыгрывается известная любовь двух поэтов к водке. В дневниках молодого поэта можно встретить частые упоминания о вечеринках и о количестве выпитого, его поэзия насыщена героями-выпивохами, образами спиртных напитков и т.д. Да и сам Мариенгоф, как только появляется в Москве, непременно заходит к А.Л. Барто и А.В. Щегляеву. Его письма к жене всякий раз больше напоминают в этот момент сводки с фронта: «Вчера выпивали у Барто», «У Барто–Щегляевых. Второй завтрак. Водочка» или «Проснулся. Иду в кафе «Националь». <…> Отправляюсь на именинный ужин к … Барто-Щегляевым. Третий день Таня справляет своё шестнадцатилетие… Водка. Белое вино. Шампанское».

В стихотворении, посвященном Глазкову, иронично обыгрывается любовь к алкоголю. Что ещё важно, Мариенгоф прибегает к поэтике Глазкова. Стихотворение может воспроизводить и настоящий диалог между поэтами: грустить было о чём. По возвращению в Москву, Глазков обнаруживает дома прохудившуюся крышу; отношения с женой далеки от идеальных; зарабатывать приходится колкой дров, ношением чемоданов и т.д.

Но есть ещё один важный нюанс. Мариенгоф, как уже выше отмечалось, в 1930-ые годы становится далёк от поэзии. Встреча же с Глазковым в 1943 году, видимо, вдохновляет его на новые пробы пера. Его поэтика преображается: стихотворения становятся значительно короче; появляется ирония, в том числе и над государством, чего раньше не было; богоборческие мотивы из прежних стихов 20-ых годов перекочёвывают в новые тексты.

Сравните два отрывка:

 

Молимся Тебе матерщиной

За рабьих годов позор.

 

и

 

Мир таков, а не иной.

Матерщину вместо песни

Получай на адрес свой.

 

Первый отрывок – из стихотворения 1919 года, второй из стихотворения 1940-ых годов. Как отмечалось уже иными литературоведами, Мариенгоф в это время активно переписывает свои старые стихи. Так же поэт в это время уделяет время и совсем коротким стихам (см. например, рукописный сборник «После этого»).

Именно после встречи летом 1943 года у Мариенгофа появляются «короткостишья». Чтобы понять, насколько сильно Мариенгоф увлёкся глазковской поэтикой, необходимо обратиться не только к стихотворениям, но и к мемуарам. Судя по ним, короткие стихи поэт часто читает больному Качалову как раз во время войны.

Как мы видим, единственная встреча двух поэтов оказалась значительной для обоих: Глазков встречается с имажинистом, пишет два стихотворения, посвящённых Мариенгофу, и готовит альманах «Шедевры развратников»; Мариенгоф преодолевает поэтическое молчание (два военных сборника – это только начало) и находит новые поэтические формы.

 

Список используемой литературы.

1. И.Е. Винокурова, Последние футуристы: «Небывалисты» и их лидер Николай Глазков. «Вопросы литературы» №3, 2000 г. [Электронный ресурс]: http://magazines.russ.ru/voplit/2000/3/vinok.html

2. И.Е. Винокурова, На Новинском бульваре (Николай Глазков и Г. А. Глинка). «Вопросы литературы» №1, 2003 г. [Электронный ресурс]: http://magazines.russ.ru/voplit/2003/1/vinok.html

3. И.Е. Винокурова, «Всего лишь гений…» Судьба Николая Глазкова, – М.: Вермя, 2008, 464 с.

4. А.Б. Мариенгоф, письма к А.Б. Никритиной (жене), РГАЛИ, ф.2269, оп.1, ед.х. 37

5. А.Б. Мариенгоф, письма к А.Б. Никритиной (жене), РГАЛИ, ф.2269, оп.1, ед.х. 38

6. А.Б. Мариенгоф, Наша девушка, М.: Всесоюзное управление по охране авторских прав. Отделение распространения, 1943, 10 с.

7. А.Б. Мариенгоф, По мистеру Б. Присли, М.: Всесоюзное управление по охране авторских прав. Отделение распространения, 1943, 9 с.

8. А.Б. Мариенгоф, Ленинградские подруги, М.: Всесоюзное управление по охране авторских прав. Отделение распространения, 1943, 10 с.

9. А.Б. Мариенгоф, Стихотворения и поэмы. / Составление, подготовка текста, вступительная статья, примечания А. Кобринского. Спб.: Академический проспект, 2002 г. 90 с.

10. А.Б. Мариенгоф, Роман без вранья. Роман. Мемуары, М.: Эксмо, 2009, 638 с.

11. А.Б. Мариенгоф, собрание сочинений в 3-х томах. / Сост., подгот. текста, комментарии О. Демидов, М.: Книжный клуб Книговек, 2013

12. Сборник одноактовых пьес «На фронте и в тылу» – М.: Искусство, 1943