Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 1, 2014
Порой случаются чудеса. Правда, не такие,
чтобы няня на зонтике летала. Или дети, теряя свое время, мгновенно
превращались в стариков. Нет, все это не то. Чудеса, которые случаются, – из
разряда обыкновенного чуда.
Вот
есть фотография. На ней два человека, чей талант зашкаливает за
общечеловеческое понимание и вылетает в сферу гениального. Не чудо ли, что эти
два человека встретились, общались, дружили, враждовали, посвящали друг другу
стихи, писали друг другу гневные письма и прочее – какой угодно аспект этих
отношений. И вот они оба запечатлены на одной фотографии. Как, например,
Лимонов и Довлатов, Лимонов и Сатуновский, Бродский и
Высоцкий, Евтушенко и Пикассо. Список можно длить до бесконечности.
Есть
и другие проявления обыкновенного чуда.
Конец
Серебряного века захватил такой поэт, как Анатолий Борисович Мариенгоф – основатель Ордена Имажинистов, поэт-новатор,
драматург-экспериментатор и одновременно традиционный советский драматург,
автор самых ярких мемуаров ХХ века. Ну и по воле судьбы самый близкий друг
Сергея Есенина.
Мариенгоф прожил долгую и интересную жизнь. Его
творчество несколько раз претерпевало существенные изменения. Он всякий раз
рвал с чем-то и перестраивался на иное: с поэзии на прозу, с прозы на драматургию,
с драматургии, когда в государстве послышались нотки свободы, опять на поэзию,
с поэзии на мемуары. Помимо этого он успел попробовать себя и в сценарной
работе, и в детской литературе.
Долгое
время его творчество, которое знали читатели, ограничивалось стихами 1920-х
годов, тремя романами и мемуарами. Все остальное либо не переиздавалось по 50,
60, 70 лет, либо хранилось в виде рукописей в архивах. Его творческим наследием
не занимались, но на это были свои причины: исследователи жили в иных городах,
вдали от архивов (Томи Хуттунен, Горден
Маквей, Валерий Сухов, Татьяна Тернова)
или, подготовив к изданию небольшой ряд текстов, переключились на другое (Борис
Аверин, Александр Кобринский).
Все
попытки жены – Анны Борисовны Никритиной, – и близких
друзей, товарищей, учеников Мариенгофа не привели ни
к какому результату. А за издание его избранных трудов брались и Израиль Меттер, и Виктор Мануйлов, и Вячеслав Иванов.
Как
бы то ни было, но ощутимая часть творческого наследия появляется перед
читателем только сейчас. Поэтому неудивительно, что в судьбе Мариенгофа исчезают белые пятна и обнаруживаются такие
феномены, которые мы уже определили, как обыкновенное чудо.
В
изданном Александром Кобринским сборнике стихов есть и такой:
«Коле Глазкову»
— Выпьем водки!
— Лучше чаю
Я давно уж
примечаю
Что от чаю
Не скучаю
После ж водки –
грусть такая!..
— Выпьем, Коля,
лучше чаю.
Трудно
представить, чтобы два столь разных поэта, как имажинист Анатолий Мариенгоф и неофутурист Николай
Глазков, между собой как-то контактировали. Во-первых, Глазков жил в Москве, а Мариенгоф – в Ленинграде. Первый в самом начале 1940-ых с
перерывами учился в МГПИ им. Ленина и в Литературном институте, второй сначала
работал на радио, позже был эвакуирован в Киров. Да и, как пишет сам Глазков в
стихотворении, посвящённом Мариенгофу, они были
«поэтами разных поколений».
Ещё
труднее представить, чтобы молодой поэт повлиял на старшего товарища. Но,
оказывается, и такое возможно. Их роднил футуристический контекст: в 1920-ые
годы имажинистов часто и неправомерно называли эпигонами футуристов, в 1939-ом
году Глазков с товарищами организовал неофутуристическую
группу – «небывалисты».
Отдельно
надо сказать про эпатаж. Жёлтая кофта Маяковского органично смотрится с
ботинками без шнурков Глазкова. «Я, видите ли, поэт гениальный» – фраза, с
которой каждый из имажинистов начинал своё выступление, имеется и в арсенале
Глазкова. Имажинистское «дразнить гусей» сочетается с глазковским
«дураки и дуры могут выйти». Помимо всего прочего, у обоих поэтов имелось
непреодолимое желание издавать журналы и альманахи.
На
последнем утверждении остановимся подробнее. «Сама идея создания альманаха была
данью футуристической традиции – пишет Ирина Винокурова,
– как, впрочем, и идея образования группы “небывалистов”».
Не подгадали, правда, неофутуристы со временем: если
в 1910-ые и в 1920-ые гг. публикация журналов и альманахов не воспрещалась, не
преследовалась, то в 1939 году подобное было уже невозможно. Тем не менее,
Глазков издал два небывалистических альманаха. Широкого
распространения они не получили, а до нас дошли лишь обрывки одного из них,
озаглавленного как «Вокзал». За него и за бурную литературную деятельность
молодого поэта выгнали из МГПИ.
Идея
создания альманаха или журнала была и у бывших имажинистов Мариенгофа
и Ивнева. После распада имажинистского ордена оба поэта пытались вписаться в
литературный ландшафт, создав группу, сродни ЛЕФу, – «Литература и быт». Ничего
из этой затеи не получилось и обоим литераторам пришлось искать иные пути для
самореализации. Ивнев перешёл на прозу, у Мариенгофа
был период поиска новых форм: он пробовал себя в детской литературе, в
написании сценариев совместно с Н.Эрдманом и Б.Гусманом. Но у обоих имажинистов теплилось желание
создать новый журнал или альманах.
Даже
в то время, когда «Гостиница для путешествующих в прекрасном» выходила
регулярно, Мариенгоф совместно с ленинградскими
имажинистами и с обэриутами (Д.Хармс,
А.Введенский) пытались создать в городе на Неве
журнал «Необычайное свидание». «Направление «Необычайного свидания друзей» –
Вам знакомо – писал Ричиотти Ройзману [петроградский имажинист имажинисту московскому – О.Д.], – имажинизм, политику согласовываем с
«Гостиницей». По меткому определению А.Мариенгофа
«Свидание» к «Гостинице» – двойняшка, как «Жирафля» к
«Жирафле». Планировалось, что журнал выйдет в марте
1924-го года, но производственный процесс затянулся. Издатель «Свидания»
задолжал денег и бежал в Москву. Позже название журнала пытались использовать в
качестве совместного сборника имажинистов и обэриутов,
но и этот проект реализовать не получилось. В 1930-ых гг. с таким названием
вышла отдельная книга стихов Вольфа Эрлиха.
О попытках
продолжить «Гостиницу для путешествующих в прекрасном» в 1960-ые гг. есть
воспоминания поэта Ю.А. Паркаева. Группа молодых
поэтов, которые были частыми гостями в доме Р.Ивнева,
решили сначала в шутку выпустить пятый номер «Гостиницы». Предполагалось
предисловие в духе имажинизма: «Ну что ж! Начнём, пожалуй! А почему,
собственно, начнём? Продолжим! Начали сорок пять лет назад ОНИ, а МЫ – мы
только собираемся в меру своих сил и возможностей продолжить дело. <…>
Приносим наши извинения читателям нашего издания за то, что задержали выпуск
пятого номера на сорок три года: видит Бог – не наша вина». Шутка переросла в
настоящее дело и всё было готово к выпуску журнала. Впечатлял и состав
участников: Р.Ивнев, Л.Губанов,
В.Коновалов, Б.Лимф, М.Марьянова, Ю.Паркаев, Б.Тайгин, М.Шаповалов, В.Шлёнский. Был выпущен сигнальный и единственный экземпляр
журнала, который, увы, не сохранился. Остался только рабочий материал…
…
у Мариенгофа к 1943 году уже напечатано четыре романа
(три полностью и один частично), три книги для детей и ряд более-менее удачных
пьес, а стихи, написанные с конца 1926-го года и по 1942-ой (не считая двух
военных сборников – «Пять баллад» и «Поэмы войны»), откровенно слабы. Глазков
же становится известным в литературных кругах, хоть и не печатается, – его
стихи знают наизусть, его творчество высоко ценят Брики, Кручёных, Асеев,
Глинка и другие. Да и сама стилистика стихов не может не удивлять:
***
Державин
По гроб
Держал вин
Погреб
или
***
Я иду по улице,
Мир перед
глазами.
И слова стихуются
Совершенно сами.
Идея
создания альманаха витает в воздухе. Мариенгоф, выпустивший
в конце 1910-ых – начале 1920-ых сразу несколько альманахов (пензенский «Исход»
и московская «Явь») и несколько номеров «Гостиницы», и Глазков с «самсебяиздатом» – поэты не могли не найти общий язык. В
книге «Всего лишь гений» Винокурова расширяет
контекст, в котором довелось познакомиться двум поэтам – это лето 1943 года,
Москва.
В
зимнюю кампанию 1942-1943 года случился коренной перелом на фронтах великой
Отечественной войны. После победы под Сталинградом, после прорыва ленинградской
блокады, после Северо-Кавказской наступательной операции, немцев начали
оттеснять. Эвакуированные стали дышать спокойней. Передвижение по стране
становится безопасным. И, видимо, именно в это время, пока идёт новая
летне-осенняя военная кампания (Курская битва, битва за Днепр), Мариенгоф находит время, чтобы выбраться из Кирова, куда он
был эвакуирован вместе с актёрами Большого Драматического театра, в Москву,
чтобы договориться об издании своих пьес. Уже 14 октября 1943 года
подписываются в печать сразу три его произведения – «Наша девушка», «По мистеру
Б.Присли» и «Ленинградские подруги». А «Наша девушка»
печатается ещё в сборнике одноактовых пьес «На фронте
и в тылу», куда вошла и «Северянка» К. Паустовского.
В
это же самое время «горькуированный» Глазков возвращается
в Москву и знакомится с Мариенгофом. Произошло это в
квартире Бриков. В письме к своей жене А.Б. Никритиной
(даты не имеется) Мариенгоф пишет: «Как-то вечерком
угодил к Брикам и, знаешь, очень доволен. Там сиял этакий 24-летний
блаженно-юродивый нэохлебников, поэт (запомни имя и
фамилию НИКОЛАЙ ГЛАЗКОВ), и стал этот монстр читать стихи, да какие! Одно
лучше, интересней, замечательней другого! Весь вечер работал, как заведённый.
Чёрт его знает, по-моему, бог навалили в него таланту столько, что на дюжину
Симоновых хватит… При ближайшем рассмотрении семейство Бриков мне понравилось –
через их нежнейшее отношение к этому монстру! <…> Об этом надо толковать
подробно дома…»
Знакомство
двух поэтов произошло: появились совместные творческие планы на будущее и
посвящённые друг другу стихотворения. В комментариях к статье «Последние
футуристы: “Небывалисты” и их лидер Николай Глазков»
Ирина Винокурова приводит стихотворение, посвященное Мариенгофу:
***
А.Мариенгофу
Поэты разных
поколений,
А в то же время
одного,
Мы соглашаемся
без прений,
Что между нами
никого.
Пишу об этом без
злорадства,
Несчастью ль
радоваться мне?
Будь все писатели
умней,
Нам было лучше бы
гораздо.
Меня б
давным-давно издали,
А вас почаще бы
листали.
Все было б
здорово, и стали
Мы с вами вместе
издавать
Альманах
Контекст
этого стихотворения понятен, но у Глазкова есть ещё одно стихотворение,
посвящённое Мариенгофу:
***
А.Мариенгофу
Поэт, ты не
можешь добиться издания,
Хотя твой стих и
великолепен.
Ты – как церковь,
которая лучшее здание,
Но в которой не
служат молебен.
Ты имеешь на вещи
собственный взгляд
И, как Пушкин,
расходишься с чернью.
Ты как церковь,
что сбоеприпасили в склад,
Но не в этом её
назначенье.
О проблемах издания уже говорилось выше, а вот обращение к религиозной тематике
не так однозначно. Помимо того, что сам Глазков был глубоко верующим человеком,
обращение к такому образу, как «церковь, что сбоеприпасили
в склад» можно обосновать ещё иначе. Мариенгоф в
стихотворениях 1920-ых годов особое внимание уделяет религиозной теме:
Что нам,
мучительно-нездоровым,
Теперь
<…>
Давида псалмы,
Когда от бога
Отрезаны мы
или
Твердь, твердь за
вихры зыбим,
Святость хлещем
свистящей нагайкой
И хилое тело
Христа на дыбе
Вздыбливаем в Чрезвычайке.
Пусть
Мариенгоф и занимается богоборчеством, но это
происходит под маской арлекина, т.е. всерьёз такое воспринимать нельзя. Это
опять же доказывают и письма к жене: «Почему нет писем? Получил – одно
единственное. Неужели не пишешь? Бога, Нюшенька,
побойся!», или «А у нас в Пятигорске продолжает чудачить господь бог», или
«Надеюсь и молю господа Бога, чтобы он твоего Длинного <…> сподобил
пораньше выкарабкаться из Москвы». Пусть, правда, иногда и возникают сомнения,
но и они подаются в юмористическом ключе: «Молись, Нюха, своего еврейскому
богу. Мой православный уже совсем какой-то липовый». Т.е. образ церкви,
подобранный Глазковым, уже не выглядит таким не однозначным.
Еще
одна коннотация строки «церкви, что сбоеприписали в
склад» видится, как намек на советскость Мариенгофа. Он к знакомству с Глазковым в лето 1943 года
мало-помалу, но становится традиционным советским драматургом. До войны
половина страны ставит на театральных подмостках пьесу «Шут Балакирев» – это ли
не успех? После войны Мариенгоф объединяет свои
усилия с Михаилом Эммануиловичем Козаковым и пишет ряд пьес, гремящих по стране
все 1940-ые годы.
Если
говорить о совместных творческих планах, то в дневнике Глазкова за 1943 год
есть упоминание об альманахе «Шедевры развратников». Название его перекликается
не только со сборниками стихотворений Мариенгофа
«Развратничаю с вдохновением» и «Стихами чванствую»,
но и с одним из имажинистских постулатов – с «занозой образа». Видимо,
планировалось совместное издание альманаха, но проект реализовать не удалось.
В
стихотворении Мариенгофа, посвящённом Глазкову,
главным образом обыгрывается известная любовь двух поэтов к водке. В дневниках
молодого поэта можно встретить частые упоминания о вечеринках и о количестве
выпитого, его поэзия насыщена героями-выпивохами, образами спиртных напитков и
т.д. Да и сам Мариенгоф, как только появляется в
Москве, непременно заходит к А.Л. Барто и А.В. Щегляеву. Его письма к жене всякий раз больше напоминают в
этот момент сводки с фронта: «Вчера выпивали у Барто»,
«У Барто–Щегляевых. Второй
завтрак. Водочка» или «Проснулся. Иду в кафе «Националь». <…> Отправляюсь
на именинный ужин к … Барто-Щегляевым. Третий день
Таня справляет своё шестнадцатилетие… Водка. Белое
вино. Шампанское».
В
стихотворении, посвященном Глазкову, иронично обыгрывается любовь к алкоголю.
Что ещё важно, Мариенгоф прибегает к поэтике
Глазкова. Стихотворение может воспроизводить и настоящий диалог между поэтами:
грустить было о чём. По возвращению в Москву, Глазков обнаруживает дома
прохудившуюся крышу; отношения с женой далеки от идеальных; зарабатывать
приходится колкой дров, ношением чемоданов и т.д.
Но
есть ещё один важный нюанс. Мариенгоф, как уже выше
отмечалось, в 1930-ые годы становится далёк от поэзии. Встреча же с Глазковым в
1943 году, видимо, вдохновляет его на новые пробы пера. Его поэтика
преображается: стихотворения становятся значительно короче; появляется ирония,
в том числе и над государством, чего раньше не было; богоборческие мотивы из
прежних стихов 20-ых годов перекочёвывают в новые тексты.
Сравните
два отрывка:
Молимся Тебе
матерщиной
За рабьих годов
позор.
и
Мир таков, а не
иной.
Матерщину вместо
песни
Получай на адрес
свой.
Первый
отрывок – из стихотворения 1919 года, второй из стихотворения 1940-ых годов. Как
отмечалось уже иными литературоведами, Мариенгоф в
это время активно переписывает свои старые стихи. Так же поэт в это время
уделяет время и совсем коротким стихам (см. например, рукописный сборник «После
этого»).
Именно
после встречи летом 1943 года у Мариенгофа появляются
«короткостишья». Чтобы понять, насколько сильно Мариенгоф увлёкся глазковской
поэтикой, необходимо обратиться не только к стихотворениям, но и к мемуарам.
Судя по ним, короткие стихи поэт часто читает больному Качалову как раз во время
войны.
Как
мы видим, единственная встреча двух поэтов оказалась значительной для обоих:
Глазков встречается с имажинистом, пишет два стихотворения, посвящённых Мариенгофу, и готовит альманах «Шедевры развратников»; Мариенгоф преодолевает поэтическое молчание (два военных
сборника – это только начало) и находит новые поэтические формы.
Список
используемой литературы.
1. И.Е. Винокурова,
Последние футуристы: «Небывалисты» и их лидер Николай
Глазков. «Вопросы литературы» №3, 2000 г. [Электронный ресурс]: http://magazines.russ.ru/voplit/2000/3/vinok.html
2. И.Е. Винокурова, На
Новинском бульваре (Николай Глазков и Г. А. Глинка). «Вопросы литературы» №1,
2003 г. [Электронный ресурс]: http://magazines.russ.ru/voplit/2003/1/vinok.html
3. И.Е. Винокурова,
«Всего лишь гений…» Судьба Николая Глазкова, – М.: Вермя,
2008, 464 с.
4. А.Б. Мариенгоф,
письма к А.Б. Никритиной (жене), РГАЛИ, ф.2269, оп.1,
ед.х. 37
5. А.Б. Мариенгоф,
письма к А.Б. Никритиной (жене), РГАЛИ, ф.2269, оп.1,
ед.х. 38
6. А.Б. Мариенгоф, Наша
девушка, М.: Всесоюзное управление по охране авторских прав. Отделение
распространения, 1943, 10 с.
7. А.Б. Мариенгоф, По
мистеру Б. Присли, М.: Всесоюзное управление по
охране авторских прав. Отделение распространения, 1943, 9 с.
8. А.Б. Мариенгоф,
Ленинградские подруги, М.: Всесоюзное управление по охране авторских прав.
Отделение распространения, 1943, 10 с.
9. А.Б. Мариенгоф,
Стихотворения и поэмы. / Составление, подготовка текста, вступительная статья,
примечания А. Кобринского. Спб.: Академический
проспект, 2002 г. 90 с.
10. А.Б. Мариенгоф, Роман
без вранья. Роман. Мемуары, М.: Эксмо, 2009, 638 с.
11. А.Б. Мариенгоф,
собрание сочинений в 3-х томах. / Сост., подгот.
текста, комментарии О. Демидов, М.: Книжный клуб Книговек,
2013
12.
Сборник одноактовых пьес «На фронте и в тылу» – М.:
Искусство, 1943