Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 1, 2014
ЦАРИЦА СУББОТА
1
Йерушалайм вырезанный из солнечного масла
Барух Ата Адонай
Элогейну
Спущенный с неба
Сходящий на браду браду Аароню
Твердо стекающий
Мелех га-олам
Выпрямляющий мягко! ты – камень
И на кого ты упадешь того раздавишь
А кто на тебя упадет
Ше-га-коль нигья
Би-дваро!
Тот расколет многоумную глупую
Гулкой гудящую суетой голову
На две половинки полупрозрачной
Субботней тишины.
2
Вот
и ты пришла,
В ряду всех суббот, глухим осенним своим чередом,
Одинокая Суббота.
Женщина зажигает одну свечу.
Женщина закрывает лицо ладонями, чтобы не видеть света,
И говорит браху (иврит –
Этот Твой язык, поток камней, плывущих в кипящем масле –
Так единоутробен рыданью).
В подсвечнике, предназначенном на две, свече
Слишком просторно. Она
Плохо крепится , падает на стол.
Женщина не отнимает рук от лица. Свеча, упав,
Не гаснет, продолжает гореть.
3
Поссориться
в субботу – всё равно что
Убить непреднамеренно, в справедливом гневе наотмашь,
Невидимого незаконнорожденного сорокового ребенка.
Хала
засохла, вино , остыв, помутнело и даже на вид прогоркло,
И свечи чадят, смердя, как подожженные перья ангела смерти,
Когда мы, сжавшиеся в змеевидные железные спирали всяк своей правды,
Разворачиваемся , каждый от своего слепого окна, , чтобы
Нанести друг другу
Последний торжествующий завершающий удар , —
Но молчим.
Мы, тем не менее, вот видишь, медлим. И мы молчим.
Мы вынуждены прикусить языки
И не говорить ни слова:
Это ты, ты нам рты заткнула,
О повелительная Царица Суббота,
Найдя таки управу на нас, одну из тридцати девяти,
« Маке бэ-патиш!» — наклонясь
с трона, воскликнула нам грозно,
«Маке бэ-патиш!»
4
Мир
ловил меня-ловил, да не поймал,
Потому что от него я никуда не убегал:
Это я, наоборот, его поймал,
Взял на ручки, крепко, ласково прижал.
Мир
в руках моих брыкался,
Злобно урасил, кусался,
На пиджак мне обоссался
(Между прочим, Отче, Твое дитятко!)
Вэй, ты мелкий, некрасивый,
Глупый, лысый и сопливый,
Ты беспомощный, капризный, прожорливый, —
Наконец-то ты притих, мой фейгеле,
Наконец-то успокоился, ингеле,
Наконец-то мы с тобой посубботствуем!
Не
построим, не разрушим,
Не зажжем и не потушим!
Вот
он хлеб, а вот вино,
Вот звезда, а вот окно,
Вот река в окно видна,
Над рекою всю субботу – тишина,
Тишина слышна до дна –
Мы с малюткой миром в этом мире просто странники.
МОШЕ-ПОРТНОЙ
*
* * *
Моше-портной! сшей
бесшумный семишовный мрак сей
тфилин филина накинь
на оставленность, эту
оставленность
молись
наклонясь
молитву ниц свесь
громче, словесно —-
Моше!!выше но —
глуше…
—
коренннная расшатаннннная
медленннно вытащенннная
из луннннки своей луна костяная
мерцает мертво —
—-
это гог и магог
в кости твои заиграли жолтые
мечут о тебе и детях твоих
четыре-четыре
шесть-пусто
вот-вот выиграют —
скорее!
отчайся, наш Моше
фиолетовый наш! круши
стены темницы
* * * *
Спрашивали у портного Моше:
«Ты, верно, цадик? скажи же!»
«-Шиш», — усмехался Моше,
чиркал спичкой о шерсть
и закуривал аккурат
посреди третьей
Субботней трапезы.
Казалось,
все
всё понимали
(казалось, да не оказалось),
расходились в молчании.
* * * *
Спросили мы у Моше-портного:
«Почему, как думаешь,
изгнание из земли нашей
было прежде греха?»
Моше послюнил кончик нитки,
довёл его до необходимой тонины
расщепами коричневых покуренных своих зубов
и, прежде чем просунуть кончик в ушко иглы,
поглядел через ушко
на (предполагаем мы) Бога:
«Неужто неясно! потому,
что Он так любит нас, что не хотел,
чтобы мы чувствовали себя виноватыми».
(Один
из нас после спёр
иглу
у подслеповатого Моше, но кто бы
и сколь бы долго и пристально
ни глядел в ушко – Бога
так и не увидал).
** * *
Доведя до ума удачный заказ,
старый Моше всегда выходил из калитки
и прямо посреди улочки — грязь не грязь, снег не снег —
отплясывал, подобный
замшевой черепахе, поднимающейся на длинноногое крыло,
дребезжащий верхний брейк, впрочем,
не пренебрегая и нижним – Моше справедливо полагал,
что ежели что внизу, то и вверху.
Потом
он обязательно шел в православный храм
и ставил там свечку. И местечковый поп,
раз за разом, весело гудел: «Э, Моше!
Да ты, вижу, христианин?»
Моше же всякий раз
виновато улыбался
и не менее весело отвечал,
глядя в золотую тьму перед собой катарактами морщинистых очей,
одно и то же всегда:
«Как же мне не почитать Йешу! как не любить Йешу!
Я шью – а Он распарывает,
молниевидным Своим лезвием крест-накрест порет!
Я шью — а Он порет, я шью – а Он порет, и так
Мы с Ним
никогда не останемся без работы!»
ЯАКОВ БЕН ДОНАТА ГОВОРИТ
Яаков бен Доната, в нем же нет льсти — стар, брадат, толст и практически слеп.
Он …как что? – как настоящий хлеб:
Помните,
был раньше такой, не белый, а немного серый,
Пахучий, ноздреватый, плотный, но в меру,
И
пышный – если сжать, он распрямится вмиг, он вместителен, как материнское лоно,
—
Такой наши мамки и пекли вручную во время оно.
(Когда
Яаков к нам приезжает в гости, дети так и поступают:
Визжат от радости, виснут на нем и руками жмают,
А
он лучится, мечет их в потолок и гудит: «Опца-дрица-ца-ца!»
Яаков бен Доната – наш человек, квасной, не
какая-нибудь там маца).
После
третьей, за встречу, стопки (а мы: «Дети! Идите уже к себе, хватит лазить под
столом!»),
Меленько зажевав луковым пером,
Яаков бен Доната говорит, объясняя увиденное
незрячими очами,
По клеенке, в окрошечной лужице, чертя для наглядности указательными перстами:
«Она
очень проста, геометрия спасения –
Угол падения равен углу Воскресения.
Угол
грехопадения – например, твоего,
Угол падения на Дороге Скорби — Его.
Чтобы
это измерить, вышагать эти линии, адовы эти круги,
Нужен циркуль: вверху — брус креста, под ним – две дрожащих ноги.
Четырнадцать
точек кровавых, в которые вонзается циркуля остриё,
И целая жизнь километров, и вся вечность её.
Так
что всё просто, ой вэй, — ну, благослови Господь! –
Выпьем за вас, загнанные в угол, уголовнички мои,
родная плоть».
(Яаков бен Доната знает, о чем говорит: прежде чем он
увидел, Христе, очи Твои,
Ты видел его в остром углу, под смоковницей,
в адской ночи,
где мучается человек пыткой Божьей любви).
ХАГ ПЕСАХ САМЕАХ
1
Фараонова
конница, морские коньки,
Тычется, вьётся, клюёт у аквалангиста крошки с руки.
Прискакали
со всех концов моря, обстали человека стада,
Присосками-глазками плачут: когда, когда?!!
Смущенно
фоторужьем чешет в затылке аквалангист:
«Я, ребята, не в курсе, я просто турист.
Я
редко бываю в церкви, бог у меня в душе…»
Коньки-всадники видят и сами: этот – нет, не Моше.
Обречённо
вздыхают, разворачиваются , плывут назад,
В печальный свой дом, в глубину, в безвидный
безмолвный ад.
А
что же Моше? А куда он делся – сидит, где и всегда:
У кромки прибоя, где песку отдаётся, да всё не отдастся вода.
Исполнен
терпенья, бросает блинчики, щурится в солнечный свет —
Ждёт, когда истечет последняя тысяча лет,
И
небо совьется как свиток, и светила уйдут на покой,
И воды морские раздвинет он снова узловатой худой рукой,
И скажет он строго, в усы улыбаясь, понурым каурым конькам:
«Ну что, накупались, хулиганьё?! То-то! Брысь по домам!»
2
О
блистательная,
Сочащаяся молоком, медом и кровью,
Иудейско-христианская конференция!
О
поиски исторического Йешуа!
О пря о законе и благодати!
О, бедные, милые, громогласные, драчливые Мои детки,
Потные, бессонные глазёнки горят, с головой ушедшие
В поиски афикомана, — перевернули вверх дном дом Мой!
Играйте, родные, так и быть, ищите,
Да поторапливайтесь – утро вот-вот уж,
Да имейте в виду: порядок в доме
Будете наводить сами.
3
-Папа,
чем эта ночь
Отличается от всех остальных ночей?
-Чем… да ты, сынок, знаешь.
Когда мы ушли, один – спрятался и остался.
Остался ,как гнойное чмо, жрать из котлов объедки.
Ты же помнишь, как это в армии было —
Кто не был тот будет, кто был не забудет,
Крест или хлеб, тяготы и лишенья воинской службы, честь и присяга,
Нехватка долбит, и всё такое…
В
другую такую же ночь, в саду, пылающем факелами,
Он появился снова, он уже приборзел, приподнялся,
Почувствовал поддержку (хотя как был ссыкло, так и
остался),
Не прятался, полез целоваться…
Пожалели тогда, поленились, вершили исход и не до того было,
Не вернулись, не придушили как крысу –
И вот что получилось!..
Ладно.
Налей, сынок,
Наши сто грамм фронтовые,
По какой там уже? – по четвертой? — налей по четвертой.
Даст
Бог –
Не последней.