Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 3, 2013
Грядущие люди!
Кто вы?
Вот – я,
весь
боль и ушиб.
Вам завещаю я сад фруктовый
Моей великой души!
…Все
началось с подоконника. Широкого, как степь, подоконника моего детства. Он жил
отдельной жизнью, между окном и комнатой. Двором и домом. На нем умещалось все,
что не могло уместиться в шкафу и на столе. Летом через окно влезали в комнату
или обратно – во двор. Распахнутое окно делало подоконник безграничным. Мне он
заменял письменный стол. Писала я еще плохо, зато хорошо рисовала и много
читала. Чаще читали мне. Стихи. «Ясно утро, тихо веет в поле ветерок, луг, как
бархат зеленеет, в зареве восток…» или «Шаловливые ручонки, нет покоя мне от
вас. Так и жду, что натворите вы каких-нибудь проказ…» В нежнейшую жизнь стихов
врывалась непонятная злая жизнь житейской прозы. Приходили какие-то тетки,
жаловались на всех. Взрослые ругались – но слов я не разбирала. Кто-то из
взрослых пил водку. Потом как-то все распределилось: и я уже различала, кто
пьет, кто ругается, кто жалуется. Я начинала понимать, что люди женятся и
выходят замуж, я уже видела похороны соседки. Я слышала грозный голос радио и
понимала, что «тихо веет в поле ветерок» только в моей любимой книге в
светло-голубом переплете.
Как
оказался на моем подоконнике большой желтый фолиант с красным профилем на
обложке? Наверное, мой младший дядя, ученик-старшеклассник, готовился к
сочинению. Ясным утром летнего дня я начала листать толстую книгу со стихами.
Одно из них смешно называлось «Облако в штанах». Перевернув страницу, я прочла:
«Вошла ты, резкая как нате, муча перчатки замш. Сказала: знаете, я выхожу
замуж…» Что такое «замш», я знала. Так говорили у нас в семье бабушка и ее
сестры. Именно не «замша», как говорят сейчас, а «замш». Но в стихах меня
потрясло другое – рифма! Замуж – замш. И почему-то это
житейское дело выходить замуж обернулось непонятной для меня трагедией. Так
было нельзя писать стихи! Но они были написаны. И жизнь в них сверкнула
молнией. Я поняла, что произвол поэзии безграничен. Владимир Маяковский
перешагнул через подоконник и заполнил собой комнату моего детства. С этого дня
он будет приходить ко мне «не раз и не пять» – в распахнутое окно моей юности,
в московские полночные гулянки, в бесконечную череду
моих музейных экскурсий, в нетерпение сердца… Потом мы станем с ним
ровесниками – и «точка пули в его конце» начнет перекатываться в моем сердце
болезненно и призывно. Мы будем перебрасываться с друзьями строчками из его
стихов, они станут нашим паролем. Мы будем любить его, посмеиваясь и издеваясь
над его уже чуждым нам стремлением быть понятым своей страной. Но мы прощали ему
граненые строки агиток за другие – обжигающие, за эту «боль и ушиб», как
любимому мужчине прощают измены и вранье за минуты
желанной и всепоглощающей близости…
Конечно,
судьба привела меня в Музей Маяковского неслучайно. Еще учась в МГУ, я
устроилась на работу в Государственный Литературный музей, окунулась в музейную
жизнь и навсегда ею очаровалась. В обывательском сознании музейный работник –
это скучное, обделенное судьбой существо, а сама работа выражалась в словах
«пыль сдувать» или «крыс гонять». Ни пыли, ни тем более крыс я в музеях не
видела. В советские времена именно работники музеев, архивов и библиотек были
интеллектуальной элитой нашего общества. Работа с рукописями, оригинальным
изобразительным материалом, редкими книгами, общение с современниками известных
писателей или самими авторами давало скромным труженикам музейного фронта
огромные возможности познания. А маленькая зарплата каким-то непостижимым
образом притупляла идеологическую бдительность высшего начальства. Так, Андрей
Синявский, ученик одного из лучших специалистов по Маяковскому Виктора
Дмитриевича Дувакина, писал: «…Под сенью Маяковского
худо ли бедно копошилось его окружение и почивала
мертвым сном плеяда сильномогучих богатырей… стоило
только тишком для знакомства с материалом, пошарить в сырой листве по кустам.
…В поэзию Маяковского, уже и после меня, иные любители уходили, как ходят по
грибы: за Пастернаком, по Анну Ахматову… Ведь даже для
Блока, для Сергея Есенина у нас не было своего семинара! Все ютились под
Маяковским… Спасибо тебе, дядя Володя!»
В
музеях работали фанатики своего дела, люди талантливые, но не сумевшие
вписаться в контекст советской жизни, интеллигентные и неподкупные, досконально
знающие свое дело. В музеях прошлых лет также работали потомки лишенных статуса
при советской власти дворянских родов, получившие амнистию узники ГУЛАГа, которых опасались брать в прежние институты и
академии, молодые идеалисты, мечтающие о своих мировых открытиях в филологии.
Каждый литературный музей был, по сути, маленьким научно-исследовательским
центром по изучению своего писателя. Надо еще заметить, что в обязанности
каждого сотрудника вменялось вести экскурсии. Это было целое искусство,
совмещавшее в себе актерское мастерство, полное владение предметом и умение
импровизировать.
Приняв
заманчивое предложение о новой работе в Государственном музее В.В. Маяковского,
я еще не была в курсе огромного скандала, разворачивающегося вокруг Маяковского
и всего советского маяковедения.
В
жизни молодого Маяковского произошло два больших события: встреча с Бриками и
Октябрьская революция. И большинство исследований о Маяковском всегда спотыкалось об эти две темы.
Как
обстояло дело до революции? Маяковский с друзьями ездит по России с лекциями и
стихами. Все уездные газеты дружно его ругают. Но в столицах о нем благосклонно
отзываются Максим Горький и молодой критик Корней Чуковский, а Репин, у
которого поэт гостил, предлагает написать портрет. Круг литературной богемы
довольно узок – Маяковский ходит по этому кругу, читает стихи и заодно обедает.
Однажды Владимир попадает в гости к Осипу и Лили Брик (ее
полное имя именно – Лили. Лилей ее стал звать
Маяковский, а потом и все остальные). Это была очень красивая пара. Осип
и Лили были образованные люди, оригинально мыслящие, наделенные европейским
лоском, остроумием, немного циничные и очень светские. Они сразу покорили
молодого поэта своим блеском, но еще больше – своим искренним восхищением его
талантом. Осип сразу же начал думать, как помочь молодому поэту добиться
большой известности и выложил ему 200 рублей на издание его поэмы «Облако в
штанах». По тем временам – большие деньги. Этот «заячий тулупчик» Маяковский
помнил всегда. Так же как помнил и первые слова поддержки Давида Бурлюка, нежность к которому сохранил на всю жизнь.
Маяковский сходу влюбился в Лили и был очарован ее мужем. Перед Лилей встала
непростая задача: что делать с безумно влюбленным в нее юношей-поэтом? Осипа
она любила, Маяковским увлеклась. Он бомбил ее гениальными стихами о
неразделенной любви, она снизошла до него, но его любовь, вскормленная долгим
упорством завоевания, только разрослась. Думаю, что Лили Юрьевна поняла: став
женой Маяковского, она сначала растворится в организации его быта, а потом, как
и остальные, исчезнет из его жизни. Став музой поэта – она останется в ней
навсегда! Она была умна – лучшая ученица в гимназии по математике, талантливый
начинающий скульптор. Лили обладала чувством слова, снималась в кино, писала
сценарии. Все её современники писали и рассказывали об ее особом «магнетизме» и
какой-то обволакивающей доброжелательности по отношению к людям. Особенно к
мужчинам.
После
революции, которую Маяковский «принял восторженно», отношение к нему критики –
уже марксистской – было также неоднозначно. Ленин отругал через Луначарского
его «150 000 000», был в шоке от исполнения со сцены
Ольгой Гзовской «Левого марша». В области искусства
Ильич тяготел к простым и понятным формам. Идея о том, что авангард – искусство
революции, была придумана самими авангардистами. Профессиональные
революционеры, проведшие полжизни в тюрьмах и за границей, за редким
исключением мало разбирались в тонкостях стиля, прислушиваясь исключительно к
содержанию. К счастью для растерявшегося от такого непонимания поэта,
Маяковский написал сатирическое стихотворение «Прозаседавшиеся». Добродушный
отзыв В. И. Ленина о «Прозаседавшихся» Маяковский вырезал и повсюду носил с
собой – как мандат – он стал его пропуском в революционный литературный
«истеблишмент». А в годы гражданской войны стихи и рисунки в «Окнах РОСТА»
принесли ему популярность в той самой «пролетарской» среде, глашатаем которой
он собирался стать. Да и небольшой паек за работу помог выжить не только ему,
но и Брикам – теперь уже молодой поэт стал кормильцем своего друга и любимой
женщины. Любовная связь переросла в родственную привязанность. Эти люди стали
его семьей.
Однако
никаких особых серьезных исследований о поэзии Маяковского при жизни поэта не
было. В издаваемом им журнале в основном писали программные статьи о новом
искусстве. А большинство стихов самого Маяковского были, что называется, на
злобу дня. Но при всей их сиюминутности можно было заметить необычайный
профессиональный уровень его поэтического мастерства. Ни одной повторяющейся
рифмы! Ни одной банальной метафоры! И, наконец, рождение новых жанров – рекламных
слоганов, поэтических фельетонов. Любовная же лирика
Маяковского по силе звучания и новизне восприятия жизни оставалась
непревзойденной. И он все так же посвящал ее Лили, хотя иногда она его и
поругивала: «Опять про любовь! Сколько можно!» Лукавила, конечно. А Маяковский
на самом деле обижался и рвал листки на глазах у своей музы.
Так
«факт биографии» превращался в «факт литературы».
Маяковский
любил не только Революцию. Он любил Париж, Америку. Да и вообще – ему нравилась
заграница. Он хотел, чтобы в СССР уровень жизни был как в Америке, но «без
буржуев». Однако жизнь в СССР строилась иначе: уровень жизни у большинства
людей не повышался, а буржуи стали появляться. Сначала это
стало раздражать его в быту – даже в собственном – он пытается переосмыслить
свою личную жизнь поэмой «Про это». Потом проклятая «буржуазность», она
же «мещанство», проклевывается в комсомольскую среду. И Маяковский пишет пьесу
«Клоп». А потом и в партийную – появляется «Баня». Считается, что эта пьеса
изобличает «бюрократизм»… но ее неожиданный неуспех и сложный сценический путь
наводят на другие размышления. В замысле Маяковского было еще написать поэму
«Плохо»… Можно только представить, что бы он там насочинял… Собирался
ли Маяковский уехать за границу насовсем, если бы получил визу, в которой ему в
конце концов отказали? Если следовать логике всей его жизни – нет. Он не мог бы
перечеркнуть то, что составляло смысл всей его жизни даже ради любви к
прекрасной женщине или женщинам. Но у него отняли право выбора – и это его
оглушило. Напряженная работа, замалчивание его достижений в поэзии, откровенное
хамство молодых рапповцев –
все это вогнало Маяковского в глубокую депрессию. Ощущение семьи и огромной
близости с Бриками постепенно сошло на нет, остались только деловые обязательства. А новые романы
лопались, как мыльные пузыри…
В
своем завещании Владимир Маяковский написал: «Моя семья – это Лиля Брик, мама,
сестры и Вероника Витольдовна Полонская…» Он попросил Правительство «устроить»
им сносную жизнь. От всех гонораров и «вдовьих почестей» Вероника Полонская
сразу же отказалась, на похороны тоже не пошла – ее убедила Лили, что это не
этично. Был ли в этом расчет? Наверное, был. Ведь со смертью Маяковского жизнь
Бриков кардинально менялась. Хотя Маяковский и написал в завещании: «стихи
отдайте Брикам – они разберутся», то есть официально сделал их своими
поэтическими душеприказчиками. Но судьба творческого наследия Маяковского была
под вопросом. Уже на Первом съезде писателей в
основном докладе Николая Бухарина его значение как поэта развенчивалось
противопоставлением Пастернаку. Маяковский выпал из обоймы, его имя обросло
грязными сплетнями тех самых ненавистных ему «мещан», словно сошедших со
страниц его последних пьес.
Вопрос
с Маяковским решила знаменитая резолюция И.В. Сталина, начертанная на не менее
знаменитом письме Лили Брик, в котором она жалуется на полное забвение памяти
поэта: «Тов. Ежов! Очень прошу вас
обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим и
талантливейшим поэтом нашей Советской эпохи. Безразличие к его памяти и его
произведениям — преступление. Жалоба Брик, по-моему, правильна. Свяжитесь с ней
(с Брик) или вызовите ее в Москву… Если моя помощь
понадобится — я готов. И. Сталин».
Что
произошло после того, как, по едкому замечанию Б. Л. Пастернака, «Маяковского
стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине»? Тут можно поспорить,
это не было «его второй смертью», а скорее стало второй, придуманной, жизнью… Именно со сталинской резолюции началось по сути советское маяковедение. Разумеется, оно было исключительно комплиментарным. Маяковский должен был предстать перед его
новыми читателями совершенным олицетворением всего лучшего, что дала, по мысли
идеологов, советская власть художнику слова. А что делать с несоответствиями
нормам коммунистической морали в его биографии и творчестве? Надо было что-то
придумать. Например, врагов, которые портили жизнь не только всему народу, но и
каждому замечательному человеку в частности. Поиск врага составлял не только
смысл идеологической работы, но и был обязательной составной советского
литературоведения.
Была
еще одна плеяда текстов, имеющих отношение к Маяковскому, – воспоминания современников,
а также публикация писем, дневников, других прижизненных документов. И это, на
мой взгляд, самая интересная и важная работа в исследовании творчества любого
писателя. Но именно эта, казалось бы, специфически кабинетная работа оказалась
взрывоопасной, соприкасаясь с именем Маяковского!
«Маяковеды» не
ругались друг с другом, как все нормальные «веды» – они просто готовы были
убить своего коллегу за его принадлежность к враждебному клану. Эта война
кланов была посильней истории Монтекки и Капулетти, и, самое удивительное,
– тоже проистекала из любви, любви поэта.
В первые годы торжества
«сталинского маяковедения» в семье Маяковского царило
полное единение. Главным связующим звеном этой странной семьи была мама
Владимира Владимировича – Александра Алексеевна Маяковская (1867–1954). Это
была прекрасная, интеллигентная, очень тактичная женщина. Она обладала
негромким голосом, но твердым характером. И ее не только уважали, но и
побаивались и Людмила Владимировна (сестра поэта), и Лили Юрьевна, его любимая
женщина. Именно мать Маяковского произнесла известную фразу: «Если бы Лили
Юрьевна была в Москве, Володя бы не застрелился». В отличие от своих незамужних
дочерей она хорошо понимала, какую роль играла Лили Брик в жизни ее сына.
Так
случилось, что после нелепой и скоропостижной гибели отца роль главы семьи
взяла на себя старшая дочь Людмила. В Москве она стала работать на Трёхгорной
мануфактуре художницей по тканям и фактически содержала семью, пока Володя
болтался по улицам, а потом, недолго проучившись в Училище Живописи, Ваяния и
Зодчества связался с такими же, по ее мнению, бездельниками, объявившими себя
поэтами-футуристами, и совсем перестал бывать дома. Люде совершенно не
нравились эти невоспитанные братья Бурлюки, Жегин, Каменский, Крученых и
прочие непризнанные гении. Сама же Людмила была безнадежно влюблена в Николая
Николаевича Вознесенского, инженера-химика, профессора Менделеевского
института, возглавлявшего красильную лабораторию Трёхгорной мануфактуры. По
мнению Валерии Пришвиной (в будущем жены и музы замечательного русского
писателя М.М. Пришвина), «в доме Маяковских царили одновременно и честность, и
мертвенность… В семье, где родился великий поэт, … не было слышно никакой
душевной музыки. И любовь Людмилы Владимировны, возможно, была единственным
лучом поэзии в ее жизни». На фоне такого героя романа все друзья Маяковского
представлялись его сестре совершенно неинтеллигентными, богему она не жаловала.
В 1927 году Н.Н. Вознесенский, который считал Людмилу Владимировну всего лишь
«своим большим другом», неожиданно умирает. В 1930 – не стало брата Владимира.
Если ее брат-поэт «наступал на горло собственной песне» в творчестве, то она
всю жизнь наступала на горло своей личной жизни – сначала ради родных, потом
ради безответной любви. А Лили Юрьевна была ее антиподом и, по мнению
«золовки», ни в чем себе не отказывала и ничем никогда не жертвовала. И то, что
Володя забегал к ним ненадолго, а потом спешил к Брикам, ее всегда обижало. Но
при жизни Володи это не так раздражало, зато после его смерти, когда «там» в
1938 году сделали мемориальный музей – все стало выглядеть на ее взгляд слишком
двусмысленно и даже оскорбительно для памяти о брате.
У
Маяковского было две квартиры. Одна кооперативная – в Гендриковом,
около Таганской площади, куда он прописал и Бриков и где они жили с 1926 по
1930 год, и «комнатенка-лодочка» – его рабочий кабинет с 1919 года в коммуналке
близ Лубянской площади, в самом центре Москвы. В этой
комнате он работал и принимал прекрасных дам. Квартира же в Гендриковом
переулке была сделана совершенно по принципу одного из любимых романов
Маяковского «Что делать?» У каждого была своя комната и одна общая. На дверях
висела табличка «Брик. Маяковский». По сути – тоже коммуналка. Но при жизни там
ее обитателей, их богемных друзей совершенно не смущало такое содружество. У
Осипа Максимовича был свой роман, Лиля, оставаясь музой Маяковского, часто
увлекалась другими мужчинами. А Маяковский встречался в Лубянском
проезде с юными дарованиями. Их связывало нечто большее, чем любовная близость
и супружество. Маяковский писал: «Я себя советским чувствую заводом,
вырабатывающим счастье». Он действительно был творческим заводом, а Лили и Осип
Брик частью этого грандиозного предприятия под громким названием «Маяковский».
Лили принимала гостей и была хозяйкой литературного салона, Осип был
интеллектуальным и справочным центром, а Маяковский зарабатывал на всех деньги
своим талантом. Думаю, что если бы эти люди мешали поэту в его творчестве, он
давно бы с ними расстался, но они поддерживали его – и в организации быта, и в
душевных сомнениях; были первыми слушателями его стихов, с готовностью
включались во все его творческие проекты. В этой квартире собирался весь свет
тогдашней творческой мысли: известные художники и архитекторы, поэты и писатели,
актеры и режиссеры.
Авторитетный
исследователь и хранитель мемориального фонда музея Маяковского Л.Е.
Колесникова пишет: «После смерти В.В. Брики прожили в Гендриковом
переулке до середины 1930 года… 5 декабря 1935 года Моссовет вынес решение о
создании Библиотеки-музея В. Маяковского в Гендриковском
переулке. В 1936 году началась работа по восстановлению квартиры Маяковского…
а к дворовому фасаду дома был пристроен читальный зал…
Квартира Маяковского не подвергалась перепланировке и восстановлена в
таком виде, как была при жизни поэта».
Музей
поэта был открыт в 1938 году. Комнаты Бриков функционировали как служебные
помещения. 16 октября 1938 года Совнарком СССР постановил: «Хранение и
разработку литературного наследия сосредоточить в Библиотеке-музее В.
Маяковского».
Так
в Москве появился центр по изучению и хранению творческого наследия поэта. В
работе над созданием музея принимали участие большие ученые – исследователи
творчества поэта и его времени: Н.В. Реформатская, В.А. Арутчева , Ф.Н. Пицкель , В.Ф. Земской,
Е.А. Динерштейн, Р.В. Дуганов
, В.В. Радзишевский, Л.Ю. Огинская, Л.А. Шилов и др.
После
смерти Маяковского «его семья» в лице мамы, сестер и Лили Юрьевны часто
приходила в музей на литературные вечера. Они идиллически сидели в президиуме –
мама в центре, а по бокам Люда и Лили. Александра Алексеевна редко выступала.
Но очень внимательно слушала выступления своей дочери и «невестки». Людмила
обычно рассказывала о детстве и юности своего брата. А Лили о его творчестве.
При этом они то и дело оглядывались на маму, ловя каждое движение ее бровей –
она была для них нравственно-сдерживающим центром.
В
1954 году Александра Алексеевна ушла из жизни. Людмила Владимировна сразу
престала общаться с Лили Брик. А в это время к изданию готовился сборник
легендарной академической серии «Литературное наследство». Появившийся в 1958
году 65-й том был целиком посвящен В.В. Маяковскому и назывался «Новое о
Маяковском». Гордостью этой книги были публикации неизвестных писем В. В.
Маяковского и его предсмертной записки, стенограмм его выступлений, а также
обзорная статья о его записных книжках, подготовленная В.А. Арутчевой.
Письма, в которых Маяковский пишет о своей любви к Лили, полны нежности, смешных и ласковых слов. Предисловие к
письмам писала сама Лили Брик.
По
современным меркам – это понятно и объяснимо. Кроме этих лирических писем, где
не было ни грамма пошлости и смакования интимных подробностей, были письма и
сугубо деловые. Из них становилось ясно, что и Осип и Лиля много делали для
публикаций и организации деловой жизни поэта. Но скандал все равно разгорелся.
9 января 1959 г. в ЦК КПСС на имя М.А. Суслова пришло письмо от Людмилы
Владимировны. Она писала, что в академическом издании «сконцентрированы все материалы, снижающие образ Маяковского, внушающие
недоверие к нему… Особенно возмутило меня и очень многих других людей
опубликование писем брата к Л. Брик. Письма эти оказались сугубо личными –
интимными, в которых почти нет литературных и общественных сведений, а
предисловие фальшиво и нескромно. Л. Брик … не учла, какой резонанс может
получиться у современных читателей, воспитанных на коммунистической морали, от
публикации этих писем. Вместо признания и умиления перед ней, как она
рассчитывала, — естественное возмущение… Брат мой, человек совершенно другой
среды, другого воспитания, другой жизни, попал в чужую среду, которая, кроме
боли и несчастья, ничего не дала ни ему, ни нашей семье. Загубили хорошего,
талантливого человека, а теперь продолжают чернить его честное имя борца за
коммунизм. ЦК партии не раз ограждал поэта Маяковского от травли и нападок, и я
надеюсь и сейчас на его защиту…».
Война
была объявлена. Впереди – бесконечные сражения и неизбежные потери. Но кто
стоял за всем этим? И была ли сестра поэта, человек совершенно далекий от
литературы, «начальником штаба»?
Что
же случилось с Людмилой Владимировной? После смерти мамы ее доля в получении
гонораров сошла на нет. Ведь по нашим законам сестра
не является близкой родственницей. Людмила не была сребролюбива, но то, что
Лили, будучи «невенчанной» женой, получает гонорары как вдова поэта, было для
нее вопиющей несправедливостью. К тому же она оказалась в информационном и
личном вакууме: яркая Лили Брик объединила вокруг себя всех ученых и интересных
людей. С ней советовались музейщики, к ней приезжали молодые поэты читать свои
стихи. Она сама стала культурным центром, объединяющим свободолюбиво
настроенных людей. А благодаря тому, что ее родная сестра Эльза
вышла замуж за французского поэта-коммуниста Луи Арагона, у Лили появились еще
и международные связи. И все это уже не нравилось главному идеологу СССР М.А.
Суслову. К молчаливо обиженной сестре поэта был заслан референт, которому не
составило труда доказать одинокой стареющей даме всю вероломность «клана» Лили
Брик . Семя раздора упало на благодатную почву. А
личная житейская неприязнь «золовки» к «невестке» обрела идеологическую направленность.
Мне посчастливилось близко знать художницу ЛЕФа и
верную соратницу Маяковского, бывшую вхутемасовку
Елену Владимировну Семенову. Эта удивительная женщина сохранила до самого
преклонного возраста ясный ум и крепкую память. В ГММ хранятся ее воспоминания,
в подготовке которых я принимала участие. Многие подробности она поведала мне
лично. Елена Владимировна дружила с Людмилой Владимировной, но также была вхожа
и в круг Лили Брик. К обеим дамам она относилась дружески-объективно:
уважала их достоинства, но и посмеивалась над недостатками. В момент
организации письма в ЦК и последующих действий по разгрому «бриковской
коалиции», Елена Владимировна отправилась «к Люде» «и стала ее отчитывать, на
правах близкой подруги: «Люда, ты же художник! Ну что ты понимаешь в
литературе? Зачем ты вообще связалась с этими людьми из ЦК и КГБ? Ты же
покроешь свое имя позором! Нападаешь на Бриков, заявила какую-то глупость про
футуристов – что за кашу ты заварила?» Людмила Владимировна изменилась в лице.
Взгляд у нее стал каким-то остекленевшим и она, как зомби, стала повторять одно
и то же: «Володя никогда не был футуристом… Брики его
погубили, затянули в свои сети… Володя никогда не был футуристом…это все
Брики придумали…». Разговор зашел в тупик. Никакие другие увещевания Людмила
Владимировна уже не слышала.
А
война набирала обороты. 31 марта 1959 г. Комиссия ЦК КПСС по вопросам
идеологии, культуры и международных партийных связей приняла постановление, в
котором выпуск «Нового о Маяковском» был назван «грубой ошибкой». Вокруг
Людмилы Владимировны стала собираться определенная публика: писатель и
журналист А. Колосков, писатели «патриотического» направления, такие как
Парфенов, главный редактор журнала «Молодая гвардия» Анатолий Никонов ,
заместитель главного редактора журнала «Огонёк» Иван Стаднюк
, писатель Иван Шевцов, молодой Ст. Куняев и др. «Пролетарскую» линию в маяковедении
стал разрабатывать профессор А.А. Метченко. Потом в
этом окружении появился молодой курсант военного училища Володя Макаров. Все
эти люди окружили Л.В. Маяковскую почтением, переходящим в обожание, которого
ей так не хватало. Лишенная семьи, она обрела ее в своих поклонниках, не
понимая, что многие ее просто используют в своих далеко идущих целях. Но и «бриковская партия» не сдавалась. За них вступились такие
корифеи пера, как Константин Федин и Константин Симонов. Из Франции Луи Арагон
организовал письмо в защиту доброго имени Лили Брик. Но теперь задача перед
идеологами была другая – надо было доказать, что Лили не жена Маяковского, и вообще
не имеет к нему никакого отношения. Но как сделать это, если все стихи
Маяковский посвящал ей, если были письма и документальные свидетельства их
близости и совместной жизни? (По советским законам того времени, именно
совместное проживание было доказательством брака, даже без штампа в паспорте.)
Надо было каким-то образом избавиться от мемориальной квартиры, где Брики и
Маяковский жили вместе. Но для этого нужен был весомый повод.
В
1963 году выходит сборник «Маяковский в воспоминаниях современников». Его
составляет Н.В. Реформатская – зам. директора Библиотеки–музея Маяковского.
Была сделана попытка примирить два лагеря: в сборнике помещены и воспоминания
Людмилы Владимировны, и воспоминания друзей-футуристов и самой Лили Брик. Но
это только добавило масла в огонь. А в 1967 году разразился арабо-израильский
конфликт. СССР взяло курс на поддержку арабского мира, США поддерживали
Израиль. Эта политическая игра помогла поставить жирную точку в научно-семейной
войне двух кланов маяковедения. Стыдливо замалчивавшийся
антисемитизм, теперь смело называвшийся антисионизмом,
получил возможность уничтожить образ Лили Брик с точки зрения политической
борьбы с новым врагом нашего народа и «всего прогрессивного человечества» – с
«израильской военщиной» и агентами Моссада и ЦРУ. В
1968 году в ЦК поступило новое письмо за подписью Людмилы Маяковской с просьбой
закрыть музей на Таганке, в котором «будет паломничество для охотников до
пикантных деталей обывателя. Волна обывательщины захлестнёт мутной волной
неопытные группы молодёжи, создаст возможность для «леваков» и космополитов
организовывать здесь книжные и другие выставки, выступления, доклады, юбилеи и
т. п. Кручёных, Кирсановых, Бурлюков , Катанянов , Бриков, Паперных и пр., а может быть ещё хуже
— разных Синявских , Кузнецовых, духовных власовцев, Дубчеков , словом, предателей отечественного и зарубежного
происхождения». 1968 год – год вступления наших войск в Чехословакию. Луи
Арагон, как и многие члены Компартии Франции, осудил этот акт – и посему
лауреат Ленинской Премии мира и зять Лили Брик сразу становится персоной нон
грата и не может помочь своей родственнице в литературном конфликте, принявшем
международный масштаб. Развертывается многоплановая работа по уничтожению
неудобных страниц жизни великого поэта. 1968 год становится годом торжества «антибриковской коалиции»: издается 8-томное собрание
сочинений Маяковского. В нем убраны все посвящения Лили Брик. А один из
шедевров лирики Маяковского под названием «Лиличка!
Вместо письма» (положенный в наше время на музыку)
вообще не публикуется. Появляется еще одна книга мемуаров «Маяковский в
воспоминаниях родных и друзей» под ред. Л. В. Маяковской и А. И. Колоскова, где «гвоздем программы» становится публикация
воспоминаний художницы Лили Лавинской, женщины
глубоко несчастной и душевно нездоровой, ненавидящей Лили Брик и ее окружение.
В трех номерах журнала «Огонек» появляются статьи В. Воронцова и А. Колоскова «Любовь поэта». Наконец-то была найдена
альтернатива Лили Брик! Ею стала племянница известного художника – эмигранта
Александра Яковлева – Татьяна, светская красавица и модель в стиле Дэзи, героини «Великого Гэтсби». Авторов статьи не смутило,
что она была из эмигрантской семьи и не собиралась возвращаться в Союз. Ставка
была сделана на то, что она русская. А коварная Брик помешала Маяковскому
соединить с ней свою жизнь. Любил ли Маяковский Татьяну Яковлеву? Без сомнения,
он ею увлекся. Эта была женщина из другого, западного, мира, к тому же
ослепительно молодая и красивая. «Ты одна мне ростом вровень», – обращался к
ней поэт. Но убедить ее бросить все и поехать с ним в Россию Маяковскому не
удалось. Были ли они физически близки – вопрос остался без ответа. Татьяна
никогда об этом никому не рассказывала. Ей было лестно, что в нее влюбился
известный поэт, к тому же Маяковский всегда красиво ухаживал за женщинами, был
очень щедр на подарки. Они вместе ходили в кино, гуляли по бульварам. Татьяна
тоже влюбилась в поэта и даже писала об этом своей маме в Пензу. Но когда он в
очередной раз не приехал в Париж, тут же вышла замуж за французского
аристократа, с которым у нее был параллельный роман. Увы – на жену Маяковского
она не тянула, но тогда ее объявили невестой поэта и чуть ли не единственной
его любовью. А между тем у Маяковского была дочь от молодой американки русского
происхождения Элли Джонс, перед смертью он уговаривал
Веронику Полонскую развестись с мужем и выйти за него замуж. А в предсмертной
записке написал: «Лиля, люби меня!». Непростой был человек поэт Владимир
Маяковский – наверно, поэтому он и писал гениальные стихи. Но все эти
несоответствия не остановили авторов «русской версии».
В
1968 году фонд музея перевезли в новое помещение — печально известную комнату в
Лубянском проезде. В этом здании, откуда постепенно
стали переселять всех жильцов, было решено сделать главный музей поэта. Дом в
переулке Маяковского закрыли на реконструкцию – на самом деле навсегда. Сначала
там хранились фонды, потом часть мемориальных комнат (те, где жили Брики)
отделили стеной и передали Обществу книголюбов. Со временем и остальная часть
здания оказалась почему-то не под эгидой музея. Сейчас этот особняк стоит
пустым. Но, судя по проходящему евроремонту, скорее всего он будет принадлежать
какой-то смутной организации или темной личности. Неужели никогда не будет
восстановлена историческая справедливость и этот дом, где жили такие яркие
люди, где звучали голоса Маяковского, Пастернака, где Асеев читал тайно
вывезенную из-за границы поэму Цветаевой «Крысолов», а за чашкой чая спорили
Шкловский и Тынянов, никогда не будет восстановлен и не оживет для наших
современников?!
Но
вернемся к нашей истории. Все сотрудники старого музея были поставлены перед
тяжелой проблемой выбора – смириться с подтасовкой фактов, наглой антисемитской
политикой партийного начальства или искать другую работу. Почти все выбрали
второе. Большинство сотрудников музея перешли работать в Литературный музей или
ушли в свободное плавание журналистики. А человека на пост директора нового
музея всё никак не могли найти. Было просмотрено много кандидатур, пока не всплыло
имя Владимира Макарова, не имеющего никакого отношения к филологии, но все эти
годы рыцарски обожавшего Людмилу Владимировну. Она-то его и предложила.
В
1972 году Людмила Владимировна умирает. Но ее смерть уже ничего не меняет –
дело сделано, как сказал Макбет, убив короля Дункана.
В 1974 году экспозиция нового музея Маяковского была открыта. Я попала в музей
уже после разгрома старых кадров. Не осталось никого из тех, кто создавал
Библиотеку-музей и там работал. Директор музея В.В. Макаров, будучи человеком не «шибко образованным», как все тяготеющие к
творчеству люди, имел необъяснимые пристрастия. Например, он благоговел перед
университетским образованием. Макаров почему-то был уверен, что новое поколение
молодых выпускников университета обязательно будет более
идеологически выдержанным. Я как раз попала под этот «университетский
призыв» и вместе со мною почти одновременно пришла целая команда молодых людей
с дипломами МГУ и МГПИ. Это были 70-80-е годы. Никто из моего окружения не
верил ни в коммунизм, ни партии и правительству, мы были политически циничны и
научились приспосабливаться к существующей жизни. Любимым изречением молодой
московской интеллигенции было: «Если насилие неизбежно – расслабься и получай
наслаждение». То есть – если ты живешь в такой стране, где у власти стоит КГБ,
правда подтасовывается и скрывается, границы закрыты, а бытовые неудобства
зашкаливают – то просто наслаждайся тем, что есть, и не лезь, куда не надо.
Наслаждаться можно было: книгами, искусством, природой, сексом, выпивкой,
общением с умными людьми, своей молодостью и красотой. Мы читали запрещенную
литературу, слушали «вражьи голоса», крутили сумасшедшие романы. На фоне нашей
бурной личной жизни личная жизнь Маяковского не казалась нам чем-то особенно
вопиющим. Особым шиком считалось ходить в консерваторию на Шостаковича,
доставать билеты на театральные новинки Таганки, собирать диски модной
современной джазовой и рок-музыки. Для этого нужно было заводить дружбу с
актерами, общаться с друзьями известных людей – и все это было возможно, если
ты работал в музее, архиве или библиотеке. Когда я попала в музей Маяковского,
то мною овладели противоречивые чувства. С одной стороны, я ужаснулась размаху
по уничтожению исторической правды, явным антисемитским духом новой литературной
политики и самим директором, который, при ближайшем рассмотрении, оказался
человеком совершенно непредсказуемым в своей неадекватности. Трудно было
сказать, красив он был или уродлив: лысый, худой, костистый, с вытаращенными
большими черными глазами. В нем была сумасшедшая энергетика фанатика. С другой
стороны, я оказалась среди отличных ребят, талантливых, начитанных и
остроумных, которые всё понимали, нагло издевались над шефом и делали
интересную работу, виртуозно обходя идеологические препоны. И со всеми своими
коллегами я дружу до сих пор. Многие из них стали известными литературоведами,
писателями, переводчиками. Это В.Н. Терехина, Е.И. Погорельская, Л.Е.
Колесникова, Г.Ю. Шульга, А.П. Зименков, Ю.В. Винорадов, Г.А. Антипова, Т.П. Поляков, В. Шиленский и др.
А
богатство музейного собрания меня просто потрясло! Роскошная библиотека,
рукописный фонд, где хранились записные книжки и творческие автографы поэта, изофонды, по своему наполнению тянувшие на отдел
Третьяковки! Достаточно вспомнить, что с 1961по 1971 годы заведующим изосектором музея был Геннадий Николаевич Айги, известный чувашский и русский поэт. И теперь этим
богатством распоряжался безумец и недоучка! Я
почувствовала себя ответственной за доброе имя Маяковского, чья судьба временно
попала к каким-то монстрам. Вспоминаются такие сцены:
Макаров
собрал представителей дирекции и голосом трагического героя перед расстрелом
сказал: «Как стало известно, на похоронах одной особы был ваш сотрудник отдела
пропаганды. Что вы можете сказать в свое оправдание?»
«Одна особа» была Лили Брик, скончавшаяся 4
августа 1978 года. Она умерла, покончив с собой, как и ее возлюбленный. Она не
захотела провести остаток жизни прикованной к постели, превратившись в
беспомощную старуху.
Я
поняла одно – на похоронах Лили Брик, очень закрытых и не афишированных, были
сотрудники КГБ. И это кто-то из близкого окружения Лили Брик.
Подобные
сцены случались постоянно. Но иногда все звучало более зловеще. Например, когда
Макаров звонил «туда» и обсуждал со скандально известным референтом Суслова В.
В. Воронцовым, кто свой, а кто чужой и кому давать Ленинскую премию. К тому же
в нашем музее, как у себя дома, обосновались будущие деятели печально
известного общества «Память».
Хорошо
помню, как в кабинете Макарова дискутировался вопрос о смерти Маяковского.
«Памятниками» была выдвинута версия о жидо-масонском
заговоре по уничтожению всех русских писателей. Есенин, по этой версии, тоже
был убит, как и Маяковский. Все было бы складно, но по логике – трудно объяснимо. Каким образом убийца проник в коммунальную
квартиру незамеченный и выстрелил в упор, прямо в сердце. Ведь для этого надо
было прислонить пистолет прямо к груди? И как он не столкнулся в дверях с
Вероникой Полонской? Аргументы были такие: Веронику заставили говорить
неправду, убийца прятался в коммуналке в одной из комнат. А Маяковский его
пустил, потому что хорошо знал. Но если Брики были членами этого заговора, то в
чем был их резон убивать своего кормильца? Ответ: Маяковский хотел с ними
порвать. А записка? Тоже не он написал? В конце концов
решили так: Маяковский все-таки застрелился, но его довели до
этого Брики и те же самые проклятые жиды… Я слушала
весь этот бред, даже не подозревая, что спустя годы эту версию станут
муссировать весьма уважаемые журналисты. И только спустя еще годы, благодаря
высоким технологиям криминалистики наконец-то стало окончательно ясно –
Маяковский убил себя сам.
Когда
из печати вышла книга стихов Макарова, поэт Роберт Рождественский, принявший от
Константина Симонова эстафету борьбы против фальсификации жизни Маяковского, не
поленился и написал уничижительный разнос. Два дня Макаров не выходил из своего
кабинета. Потом он приказал принести ему из библиотеки все книги
Рождественского и потребовал их если не уничтожить, то списать. К счастью, по
музейным и библиотечным правилам это сделать практически невозможно. Зав.
фондами пообещала ему разобраться с этим и спокойно припрятала книги в надежное
место.
После
смерти Воронцова была создана комиссия по расследованию деятельности Макарова,
и его сняли с должности. Суслов уже сам находился при смерти, и ему было не до
своего протеже.
В
1982 году начался новый этап жизни музея. К нам с большой радостью стали приходить
известные поэты: Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Имант
Зиедонис, Юрий Левитанский,
Александр Ткаченко, Белла Ахмадулина и др.
Авторский
коллектив во главе с новым директором С.Е. Стрижневой
готовил новую экспозицию – была сделана полная реорганизация музейного
пространства. Экспозиция получилась новаторская и гениальная по тем временам.
Автором концепции был Тарас Поляков. В его команде работали Людмила Егорова,
Ирина Кюн (Мамонтова), Елена Кузьмина, Ирина Гомина, Наталия Ушакова. Художественное воплощения замысла
было осуществлено художниками Евгением Амаспюром,
Иваном Лубенниковым, Андреем Боковым. К сожалению,
при реконструкции пострадали многие фондовые помещения, и пришлось навек
запаковать знаменитую библиотеку. А мятежный дух страстей продолжал витать в
воздухе. Снова разразился скандал: на этот раз из-за авторских прав. Многие
участники проекта вынуждены была уйти из музея.
А
тут еще в 1985 году появилась скандально известная книга Юрия Карабчиевского «Воскресение Маяковского». Этот Сальери от
литературоведения, совершенно не разбирающийся в поэзии авангарда, поставил
перед собой целью низвергнуть великого поэта, и надо сказать, отчасти преуспел
в этом. Начиналась эпоха свержения кумиров. О личной жизни великих
«мастодонтов» стали писать с душераздирающим размахом дорвавшихся до водки
алкоголиков. Что делать: варвары всегда побеждали. Сначала это были антибриковцы, потом уже появились антимаяковцы.
Битва за Маяковского продолжается и сегодня. Но это уже другая история….
Что
ждет музей в будущем? Хочется верить, что когда-нибудь во главе музея встанет
человек творчески одаренный – как сам Маяковский, харизматичный,
как Лили Брик и с организаторским талантом Осипа Брика. А не назначенный сверху
функционер для проведения очередной «генеральной линии» нового бюрократического
клана. Мне видится открытие музея юности Маяковского на Красной Пресне,
возвращение книжного фонда в новый музей на Таганке, где будут восстановлены
мемориальные комнаты, а за общим, накрытым, как у Лили, столом будут собираться
известные авторы и неизвестные, но верные фанаты творчества Маяковского. Мне
хочется, чтобы та яркая экспозиция в Лубянском
проезде не ушла в небытие, а обогатилась нано-технологиями,
и Маяковский выходил бы к нам с экрана, как «живой с живыми говоря». Чтобы
открывались музеи Маяковского в Париже, Нью-Йорке и Мексике – и, записавшись на
экскурсию в Москве, – школьники летели бы по пути следования великого поэта.
Одаренный поэт открывает нам свою душу, талантливый
– озвучивает нашу. А гениальный –
открывает новый портал, и мы входим в него, чтобы выйти обновленными. И если
кто-то сегодня не понимает величия поэзии Маяковского, то это всего лишь
означает, что портал времени для него пока еще закрыт.
БИБЛИОГРАФИЯ
Маяковский, В. В. Полное собрание
сочинений: В 13 т. / Акад. наук СССР. Ин-т мировой
литературы им. А. М. Горького. – М.: Гослитиздат,
1955-1961. — 13 т.
Литературное наследство / АН СССР. Отд-ние литературы и языка; гл. ред. В. В. Виноградов. —
М.: Издательство Академии наук СССР, 1931. — Т. 65: Новое о Маяковском: в 2 т.,
Т.1. – 1958.
Катанян, В. А. Маяковский : Хроника жизни и деятельности . —
М.: Советский писатель, 1985.
Шкловский, В. Б. О Маяковском. – М.:
Советский писатель, 1940.
Чуковский, К. И. Репин. Горький.
Маяковский. Брюсов: Воспоминания. – М.: Советский писатель, 1940.
Шилов, Л. А. Здесь жил Маяковский . — М.: Московский рабочий, 1959.
В. Маяковский в воспоминаниях
современников : Сборник / сост. Н. В. Реформатская ; вст. ст. З. С. Паперный . – М.: Гослитиздат, 1963
Маяковский в воспоминаниях родных и
друзей / Под ред. Л. В. Маяковской и А. И. Колоскова. — М.: Московский рабочий, 1968
Семья Маяковского в письмах : переписка 1892-1906 гг. / Сост. В. В. Макарова. — М.: Московский
рабочий, 1978
Пастернак, Б. Л. Воздушные пути: проза
разных лет. — М.: Советский писатель, 1982.
Синявский, А.Д. Спокойной ночи: Роман /
Абрам Терц. — Париж: Синтаксис, 1984
Карабчиевский,
Ю. А. Воскресение Маяковского .— Мюнхен: Страна и мир,
1985
Я земной шар чуть не весь обошел… : [Сборник / Сост. В. Н.
Терехиной, А. П. Зименкова]. — М.: Современник, 1988
Михайлов, А. А. Маяковский . – М.: Молодая гвардия, 1988. – (Жизнь замечательных
людей)
Янгфельдт,
Бенгт. Любовь — это сердце всего: В. В. Маяковский и
Л. Ю. Брик : Переписка, 1915-1930. — М.: Книга, 1991
Пришвина, В. Д. Невидимый град . — М. : Молодая гвардия, 2003. — (Близкое прошлое:
библиотека мемуаров)
"В том, что умираю, не вините
никого!.." Следственное дело В. В. Маяковского :
Документы. Воспоминания современников / Сост. С. Е. Стрижневой, А.П. Зименков. – М.:
Эллис Лак, 2005.
Колесникова Л.Е. Другие лики
Маяковского.- М.: Витязь-Братишка, 2008.