Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2013
Об авторе: Борис Ильин. Живет в Нью-Йорке, работает координатором в сфере услуг для индивидов с пороками умственного развития. Предыдущие публикации: на русском языке — проза в журнале Топос; на английском — стихотворения в американских периодических изданиях Foundling Review, Write This, и английском журнале Gloom Cupboard.
1.
Главные цвета сада — желтый и зеленый. Пахнет сладко, от запаха подташнивает. Темно-каряя неровная кора — это дерево груша, плоды маленькие, твердые, зеленые. Еще не созревшие. Большие сильные руки. Это руки отца. Легким движением, жестом, поднимает к себе. Едкий дым сигареты, пепел серый, а трава зеленая, солнце желтое. Все кругом зеленое и желтое. Вера во всесилие отца, чувство будто без него не можешь, боишься его отпустить. Собака бегает по саду. Соседская, у нее смешное прозвище, а сама большая, свирепая, добрая. Родная собака. Подбегает, подпрыгивает, бодает в живот, трется, требует чтобы гладили. Собака хорошая, собака очень хорошая, собака родная.
2.
Мама может всё. С ней не случится плохого. Она непобедима. Она худа и словно хрупка, она сильна и молниеносна. С ней у окна в кухне. На плите кастрюля, в ней вареная картошка. Сливочного масла, потолочь. С тарелкой за столом. Стол в зеленую шахматную клетку, в тарелке сосиска, в руке черный хлеб, мама у окна. За окном плакучая ива. Мама не плачет. На березе длинные сережки, как зеленые гусеницы.
3.
Обретение мира
—Утийка.
— А это?
— Акуйка.
— Ну, а вот это?
— Ивайка.
— А меня как звать?
— Аня.
— а дядю?
— Яё.
— А мама где?
— Ине.
Бутылка, кухня, открывашка.
Иван Александрович Потень, Ваня для своих, а для двухлетнего сына – папа-Аня (папа Ваня), по-умному выходил из трехдевного запоя с женой и товарищем, Леонидом Израилевичем Циллеровичем («Яё» по-младенчески): на кухне стояла батарея Балтики-семерки пятипроцентной накрутки; пилось сознательно, разбавлялось водкой понемногу и осторожно, но главное — ответственное поведение по отношению к маленькому: несмотря на сложность ситуации, организация своевременного кормления, обеспечение игрушками, телевизор вот — с мультиками, жарит третьи сутки напропалую. По суточной очереди, то Иван, то жена Ася (мама-Ая), понизив горение труб, проверяли ребенка, а уж дальше родители и товарищ продолжали сложный ход алкогольного круга, пытаясь круг разомкнуть. Все удалось, разомкнулось.
Виноватый Иван Александрович сидел с начисто вымытым сынком, а тот указывал пальцем на предметы в комнате, спрашивал, как что называется.
Еизой, кно, пойок, пой, ей: телевизор, окно, потолок, пол, дверь — слова легко, как лего, образовывали мир вокруг себя, и обретение мира было радостно, цветно. Петя смеялся, а с ним и Иван Александрович, обнажая бордовые десны и истонченный желтый ряд зубов с промежутками. Мама в магазине за хлебом и молоком, дядя Леня спал в кухне на раскладушке.
4.
Сомнение Глинки
(Пьеса для квартета)
Вася Капович — улыбчив, крепок — тридцать отжиманий на кулаках с хлопком во время заставки вечерних новостей. Коля Петренко — огромный, с дебержеракским носом, ботинки сорок шестого размера, золотая труба в его руках — как булавка. Звук шипучий, но достойная исполнительская техника. У Васи дребезжащий звук, но он беден, а у Коли влиятельный папа. Ира Глинка — девушка с виолончелью — она привычно разводит колени, ставит рыжий женоподобный инструмент между ног, и утомленно елозит крупным смычком — исполняет «Сомнение» тезки-композитора. Вася носит ей розы. Коля говорит, пусть носит, а ебать ее буду я.
Ира встречается с Колиным папой, таким же крупным, как его сын, но без мизинца на левой руке. Он водит ее в рестораны в редкие будние дни, дает денег на карманные расходы, и напоминает, что нужно следить за базаром. Иногда Ира чувствует себя одинокой, ей бывает приятно поболтать с Васей. Вася стремится увеличить количество отжиманий до тридцати пяти, у него уже приличные трицепсы.
5.
Вызвала электрика чинить проводку. Электричество коротило из каждой розетки, все время летели пробки. Улыбчивый, грубый, сказал все решим. Покопался в распределителе, попросил воды. Вынесла стакан с водой, в коридоре тесно. Схватил ее за шею левой рукой, стакан упал но не разбился, правой полез под юбку. Вернее, под платье.
-Ну, что ты, что ты, — хотела крикнуть, но получилось сипло, шепотом.
Весь день провели дома. Жарила ему картошку, яичницу, потом снова уговаривал ее, теперь на диване. Через месяц перестал заходить. Из розеток изредка коротило.
6.
День начался плохо, все валилось из рук. Нервная борьба с домашними предметами. Небо в синих выпуклых облаках — будто на бледном лице посаженные свежие синяки. Пронизывающее дыхание ветра. К ноябрю дело. Свежий ожог на руке — подрался с чайником, опрокинул на себя горячую воду. Серые тупые лица прохожих, хоть их кулаком в табло — добавить кровавой краски к портрету московского безразличия.
В Шоколаднице сел в курительный зал, хоть и некурящий. Зубр с бородкой справа высасывает воняющий бычок, дышать нечем. Подруга его — типичная такая из типа ВУЗа, с ногами, с прической, на антрополога, наверно, учится, или еще на какую поебень. Салатик оливье кушают.
Вплотную к зубру.
— Извините, можно вас попросить, — голос пониже, говорить внятно.
— А что такое?
— Ну, вы здесь накурили, ебть, короче, разговор есть.
— Считай поговорили, давай расслабься, да? Пока.
На улице как холодно. Не успел заказать ничего, а этот пидор, еще с подругой, здоровый. Вообще, гнать их надо, а то себя везде хозяевами чувствуют. Надо маме хлеба купить, завтра на кладбище и с Серегой на курсы по английскому вечером. Поедем в Канаду или Австралию, и вообще язык — вторая профессия. Переводчики везде требуются, вторая по занятости специальность после работников милиции и метро. Вообще, в жизни нельзя ни перед чем останавливаться.
7.
Согласие
Всю жизнь свою ожидала смерть родителей и неспособность с ней согласиться.
В детстве не отпускала мать ни на шаг, об отце беспокоилась меньше.
Даже когда отец перенес инфаркт, волновалась о матери.
Смерть бабки не принесла никаких ощущений; бабку любила, но после ее смерти вспоминала едва.
Теперь, после ухода родителей, освободилось огромное пространство для чувства.
Никакого чувства не было; все время возвращалась к моментам смерти отца и матери.
Вспоминалось лишь бетонное состояние тела, отсутствие эмоции. Жизнь потеряла смысл.
Ходила на кладбище, выискивала в себе тоску по родителям, но через силу не тосковалось.
Серая пустая равнина жизни открылась под обложенным небом. Нужно учиться привыкать к тому, что есть. Учиться согласию, зачем-то нужно.
8.
Ясные места, зелень и желтизна, свежий воздух и дух чистый, три мили по узкому шоссе, олени бегут на звук мотора, коровы в огороженом колючем притулке, номерки на ушах, озеро по леву руку, ржавый топографический знак, поселок у воды, яхты, кафе-мороженое, за поселком — ржаные поля, далеко за поворотом большой ров, что там во рву, и кругом вороны, летят низко, отягощенно, крылья широко распахнуты для объятий, только я не готов, еще полпути до места прибывания, где та же озерная полоса, и где само небо раскрыло объятия так, что синева и облака на нем растянулись, истончились над водой.
9.
Весенний сон
Звали его Владимир Григорьевич Левченко; в восемнадцать лет иммигрировал в США с родителями и родственниками. Полуголодных полгода в Ладисполи, кража фруктов и жевачек Риглис в продуктовых с двоюродными Петей и Гришей, продажа барахла, существование всемером в однокомнатой квартире.
Перелет в Америку. Петя и Гриша с родителями в Альбукерке, Вова с семьей в Бруклин. Квартира во втором этаже – дом десятых годов в два подъезда и три этажа из рыжего кирпича, дешево сбитый, в постоянном ремонте. Дыхание соседей за фанерными перекрытиями. Квартира с двумя спальнями, сбылась мечта о своей комнате. Нет прихожей, зато отдельная кухня с круглой висячей лампой над столом.
Он был всему рад и ничего больше не желал. Собирал музыкальные записи – АББА, Битлз, Би Джиз, Бах – изрбанное лучшее. Подрабатывал в овощном, грузил, мыл, чистил продукцию, работал на кассе, подметал – три дня в неделю. Отец работал на стройке, мать умирала от рака желудка. Постянные больницы, анализы, ожидания. Молить Бога, что в Америке, а где еще такая медицина, такой уход?
После смерти матери, отец привел женщину, — девушку – его, Вовину, ровесницу, часто выпивали втроем – за упокой матери, расходились по своим комнатам. Из отцовской близко были слышны стоны, другие понятные звуки. Обои в Вовиной комнате салатового цвета, нежного. Вова любил такой цвет, он напоминал о весне.
Осенью, через год после смерти матери, устроился на бухгалтерские курсы Сирит, учился хорошо – два дня в неделю. Было неинтересно и легко. На курсах встретил Веру Романовскую, маленького роста, худую, с улыбкой во все лицо. Он сразу понял, что дальше жизнь только с ней. Стали встречаться. Сначала влюбился в нее, а потом полюбил всю как умел. Устроился бухгалтером у хасида в Боропарке, сняли однокомнатную там же; дополнительно, заполнял после работы налоговые декларации; раз в неделю, в субботу, продолжал в овощном. Вера устроилась в агентство ухаживать за пожилыми. Всегда веселая, улыбка для каждого, старухи ее любили, кормили, она их выслушивала. Начиналась весна, и серый город становился выносимее от свежего света и обновляющей себя уличной флоры. Вова, вообще спокойный и по-весеннему даже радостный, страдал от приступов оглушающей ревности. Ни о чем другом думать не мог, часто с Верой переругивались, как бы ни о чем, боялся ей признаться в ревности. В кровати, в воскресенье, после утреннего секса, не удержался, завел разговор об общем знакомом, зачем она с ним флиртует. Как-то быстро потемнело в глазах, прекратил слышать, стал держать Веру за горло пока не задушил.
Увидел себя сидящим на полу у кровати, в комнате запах испражнений, в теле дрожь. Схватил огромный мусорный мешок на кухне, вернулся, бросил на кровать, вышел в кухню и сел на пол.
Стал пробовать молиться, в детстве видел репродукцию картины «Возвращение блудного сына», и с тех пор понял, что молитва – это на коленях, возвращение к Богу. Поднялся на колени, долго стоял, было больно, бил головой в пол, что-то хотел произнести, пытался, так прошли часы, и не заметил как уснул.
Увидел во сне бескрайний океан дикого зеленого цвета отсвечивающий красным, прозрачное желтое небо с голубой каймой – как блюдце размером во вселенную, марианские черные глубины, где летели невиданные рыбы-волокна, перекрученные как тросс, и парили светящиеся синие крабы; пронесся над айсбергами размером с континент, а воздух был чистый и нестерпимо пронзительный; поднялся на Эверест, и там, у самой вершины, рос мощный салатовый куст. А после, все подробности сновидения пробежали стремительно перед взором еще раз, чтобы окончательно скрыться.
10.
Шествие
Шествие, предмет на плечах шестерых – гроб, последний несущий слева подворачивает ногу. Чудовищным усилием равновесие соблюдено, поскользнувшийся слегка подпрыгивает, дергает ногой, стряхивает боль с лодыжки, гроб покачивается, как лодка в заводи, продолжает плыть на плечах скорбящих. Уйдет судно, вспомнят ли. Так уже вспоминают, кто-то сует желтые рубли музыкантам, чтобы сыграли что-нибудь поживее, а как, например, любимую песню покойного «Есаул»? Тяжелая работа для тубиста – басы гулять по сусекам, как в Шопене, не могут, «Есаул» требует исполнительской точности. Но уже почти улыбки проглядывают на задубевших от церемониальности лицах, и все шествие идет живо, скачет.