Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2013
Время время
время плетется скачет бежит утекает хромает летит пританцовывает,
как покойная кшесинская, как покойная павлова, как покойная карсавина, как
покойная уланова, как покойная семенова, как покойная бессмертнова (умерли! все
умерлииии! – завывал поэт), но передний его, режущий край (называемый всуе
«современностью»), продолжает привлекать внимание множества еще Ш. Бодлером
вдохновленных авторов. Поймать, ущипнуть, обнять Дух Времени – мечта каждого, и
неважно, что спустя всего несколько мгновений тебя напо разрежет полам его летящий
с нечеловеческой скоростью нож. Поэт работает с фактурой, сливается с фактурой,
а она быстро устаревает, вместе с собой утягивая автора в антикварный развал и
на свалку истории. Как было бы просто, живи Современность в лексике – ее всегда
можно было бы описать через ряды популярных фамилий, брендов и лейблов! Но ведь
она, коварная, таится не в словах, а в мельчайших, почти неосознаваемых
трансформациях быта; так, в прошлой эпохе телефонный номер набирали
указательным пальцем, а сейчас это делают большим (что касается будущего
(всегда уже наступающего), то там, вероятно, пальцы вообще не понадобятся). Впрочем,
помимо движения мелочей, не следует забывать и о все убыстряющейся смене идей, концепций,
воззрений, прочих мета – как говаривал французский философ, – нарративов. Поэзия
Е. Евтушенко стала жертвой именно этого безжалостного движения; и если бытовые
реалии современной России не так уж сильно отличаются от хрущевско-брежневского
СССР, то интеллектуальный климат эпохи изменился разительно. Вопреки частым обвинениям
в конъюнктурщине, Евгений Александрович на протяжении всей жизни оставался
верным себе – и именно эта верность принятым когда-то установкам выбросила его
на обочину интеллектуальной жизни. А ведь когда-то его стихи грохотали над
северными широтами страны моей родной, в которой так много полей, лесов и рек! И
надо помнить, что либеральная поза Е. Евтушенко считывалась в шестидесятые как
абсолютно новая; она ни в коем случае не являлась унылым воспроизведением
штампов гражданской поэзии девятнадцатого века. Ровно наоборот –
политизированные (в хорошем смысле этого слова) стихи Е. Евтушенко фиксировали
радость и восторг от короткого переоткрытия в послесталинском СССР знаменитой
концепции «естественного права»: оказывается, быть свободным для человека –
нормальное состояние! Увы, спустя несколько десятилетий, после сокрушительного
триумфа фукольдианской схемы тотального биополитического производства, любые
представления о «естественности» стали восприниматься как априорно наивные
(настолько, что упорствование в такой наивности могло сойти даже за
коллаборационизм). Эта смена идей и определила закат евтушенковского проекта,
сделав не сумевшего измениться автора персонажем в лучшем случае смешным.
Потому такую амбивалентную реакцию и вызывает присуждение Евгению
Александровичу национальной премии «Поэт»: жест практически не имеет отношения
к текущей литературной и политической ситуации, больше походя на некое некромантское
действо над давно затворившейся в склепе и высохшей там поэзией. Однако в случившемся
премировании Е. Евтушенко есть-таки своя, довольно изящная и справедливая,
логика. Дело в том, что старая диалектическая максима о понятии, начинающем в
развитии отрицать самое себя, превращающемся в собственную противоположность, в
чистом виде приложима к истории самой Премии «Поэт». Изначально ориентированная
на выявление общепризнанных классиков русской поэзии, Премия довольно быстро
стала пробуксовывать, сталкиваясь с очевидной нехваткой «ресурсов» (т. е.
поэтов, достойных претендовать не нее). И закономерным образом, решения
премиального комитета в скором времени стали не точками более-менее общего
консенсуса (как было в случае с А. Кушнером, Т. Кибировым, С. Гандлевским), но,
напротив, концентраторами напряжений, моментами раскола и размежевания
литературного сообщества. Это чувствовалось уже в предыдущие сезоны, когда
награждали В. Соснору и Е. Рейна, но именно победа Е. Евтушенко в 2013-м году
высветила ситуацию максимально ярко. Теперь уже невозможно скрывать, что за
десять лет своего существования премия «Поэт» незаметно превратилась в
практику, диаметрально противоположную изначально заданным целям. Но ведь ровно
то же самое произошло и с нынешним номинантом; Е. Евтушенко, бывший всеобщим
любимцем, давно уже является объектом несогласия и поводом для спора самых
разных референтных групп. Таким образом, Премия и ее получатель описывают абсолютно
одинаковые (подобные) траектории, и в этом смысле Е. Евтушенко оказывается
идеальным для нынешнего состояния «Поэта» лауреатом – он не просто один из
возможных авторов, но человек, чья творческая судьба полностью конгениальна
судьбе награждающей его институции. Эта гомология настолько прекрасна, что ее
невозможно объяснить чьим-то остроумным замыслом – но только фундаментальными
законами самого времени, в равнодушной перспективе которого все оказывается
равным всему всему и всему.