Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2013
Об авторе: Фаина Гримберг
(Гаврилина). Поэт,
прозаик, драматург, переводчик. По образованию историк. Разработала мистификационную форму т.н. "альтернативной
литературы", создавая произведения от лица вымышленных зарубежных авторов
. Автор романов – «Клеопатра», «Золотая чара», «Арахна»,
«Судьба турчанки, или Времена империи», «Друг Филострат,
или История одного рода русского» и др.; сборников стихов: «Зеленая Ткачиха»,
«Любовная Андреева хрестоматия», «Четырехлистник для
моего отца» и др. Лауреат нескольких литературных премий. Живет и работает в
Москве.
ЭЛЕГИЯ СЕНТЫ
Драгине Рамадански
Ирина в платье в голубой цветочек и почти что длинном
Духами вея и наглаженным сатином
Из парикмахерской восходит
не спеша.
Цветки на платье завивались густо
И в мостовую каблучками-босоножками до хруста
Она стучит,
как праздник,
хороша!
Она ступает горделиво и нескоро
И платье было – силуэт Диора.
Такой уже старинный силуэт!
С тех пор уже минýло
столько лет.
Густые волосы ее чернели
В короткой стрижке весело блестя.
Она смеется, как балканское дитя,
В балканском празднике,
где кофе и
качели.
Она Еленку за руку ведёт
куда-то в непонятное вперед.
Еще с утра Ириной совершен
Был по обычаю серьезных господарских
жен
Над милой керкой-дочкой ритуал
плетения косичек,
вплетанья бантиков
и платьица
глаженья
И круглота веселых женских рук производила расторопные
движенья
С легкостью порханья птичек.
И теперь Еленка в платьице
на розовой кокетке
Глядит на новенькие сандалетки,
Глядит на белые свои носочки
И мать гордится милым видом дочки.
Они покинули домашний сад,
Где молчаливым роем вьются мошки,
Где пуговицы мамины и брошки
Жуками разноцветными летят,
И маленькая девочка играла на дорожке.
А вот и дом другой красуется.
Здесь Тацит жил великий.
А здесь, в разнообразии мужских звбав,
Одну лихую ночь провел Псевдомаврикий.
А вот и поле,
где гонялся за
мячом
подросток Борисав.
О да!
Здесь много раз
уже сменялись дети.
Здесь много раз уже ловила в сети
История
то сербских
королей,
то императоров
австро-венгерских,
И гибелью обуздывала дерзких.
Поди-ка угадай
кто ей милей!
Здесь Австро-Венгрия уже ушла
И сербских королевств следы уснули.
Здесь много жизней оборвали пули,
Но никому земля не тяжела.
Здесь в трепыханье пышнотелых лент
Венгерка выходила веселиться.
Здесь, на равнине, ехал Ориент,
И «Юла… Юла… Юла…» пел возница.
И берег, словно воин,
телом гол,
На Тису наступал в своих походах.
Она была как шлейф или подол,
Она плыла как шлейф или подол,
Весь в ярких дальних блесках пароходов.
Река большая
Тиса голубая
Игрушки-пароходы медленно купая,
Кудрями зелени обрамлена,
Она совсем такая голубая
Она почти такая голубая
Она совсем-совсем не голубая
Белеют пароходы, уплывая
И медленно идет
течет плывет
она.
И приплывает новый гость,
прекрасный
Интернет.
Грядет веселый он
средь прочих
времени примет.
И как дукат, музейный золотой.
Совсем вперед его взмывает локоть.
Ирине шепчет он: «Позвольте мне потрогать
Лилейную такую вашу грудь!
Позвольте мне… Позвольте где-нибудь…»
Ее влажны ладони, губы алы
И взгляд балканских глаз так нервно свят.
Вдруг из угла библиотечной залы
Очки Аттилы темные блестят.
Аттила, этих грозных гуннов страж,
Который может и во сне присниться.
Он здесь всего лишь книжный персонаж,
«Энциклопедии Хунгарики»
летучая страница.
Стремглав на город падают ветра,
Горячие, как сон, в котором жарко.
И выронив из крыльев два пера,
Ирина мчится под защиту Крали Марко.
Вдруг треугольной крыши черепица
Краснеет впереди, как сказочная птица.
И в проход между барочными домами,
Имперскими такими теремами,
Ирина мимо ратуши летает.
Она своим полетом вдруг все улицы листает,
Как будто плотный фолиант один,
Весь переполненный страницами картин,
И замыкая городской старинный вид,
И словно плащ, откидывая время,
Иринин муж Мехмед Сокóлович стоит,
Воздвигнувший мостов большое племя.
Но здесь недаром Древний Рим гулял,
Разбрасывая фресковые тени,
Ирина сквозь имперских дней портал
Всем существом своим метнулась в куст сирени.
Ирина машет шелестом листвы.
В ее лице внезапно проступают
Семь лепестков цветочной синевы
И босоножки больше не ступают
И ноги в тонких веточках мертвы.
И внезапно озорно подняв глаза,
Еленка, маленькая стрекоза,
Сосредоточенно косички расплетает
В библиотеке среди книг плутает
И звенит летает.
И откуда в детском облике возник
Почти античный полуптичий
крик,
Стремглав к земле сгибающий колена…
Где си? Где си?.. Елена!.. Где Елена?!..
СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ СЛОЖИЛА
КАТЕРИНА, ВОЗЛЮБЛЕННАЯ ФРАНСУА ВИЙОНА, СИДЯ У ЕГО ИЗГОЛОВЬЯ, ПОКА ОН ОТДЫХАЛ В
ДОМЕ ЕЕ ОТЦА
Сказала я отцу: «Готовлюсь я с утра,
Нарядная хожу зеленым нашим садом.
Мэтр Франсуа придет, когда спадет жара.
Не помешайте нам, ни словом и ни взглядом.»
Вот солнце поднялось над кровлей наконец
И встало горячо над нашим тихим домом.
И молча мне кивнул любимый мой отец,
С досадой на лице, до боли мне знакомом.
Из комнаты большой я прогоню всех пчёл,
Которые в окно большое налетели.
Я скатерть постелю расшитую на стол
И покрывало вновь откину на постели.
Всем телом я пойму, что я совсем жива.
И пчелы полетят, когда он здесь приляжет,
И запоют в саду, как нежные слова,
Как нежные слова, которые он скажет.
Корзину и кувшин держу я на весу.
На скатерти ладонь легко расправит складки.
И рыбу, и пирог ему я принесу,
И яблоки, и мед, и хлеб домашний сладкий.
И он легко войдет, и, верно, будет рад.
Я на него взгляну, как в ожиданье чуда.
Потом нарежу хлеб, а белый виноград
И черный виноград я разложу на блюда.
Как будто светом он чудесным осиян,
Так за столом сидит мой гость, веселый ныне.
Поставлю для него серебряный стакан
И ключевую воду в глиняном кувшине.
И вдруг остановлюсь с тарелкою пустой,
И вдруг решусь сказать нечаянно, невольно:
— Вот что ты написал о Катерине той,
Она совсем не я, но мне сейчас так больно.
Как оправдаюсь я, в какой своей вине?
Как проживу всю жизнь, несчастнее калеки?
Подумают потом, что это обо мне!
Ведь все твои стихи останутся навеки…
Он, кто для всех сердит, он, кто для всех суров,
Он, у кого никто насмешку не отнимет,
Насмешку злых баллад, насмешку злобных строф,
«Не плачь», — он скажет мне, и он меня обнимет.
Он, кто совсем один, как на краю земли,
Кто суть своих острот мне объяснит небрежно,
Да, он, чьих злых стихов боятся короли,
«Не плачь», — мне говорит, и обнимает нежно.
Зачем же думать мне о сходности имен,
О том, что он меня ведь все-таки обидел…
Я так его люблю, так просто ласков он.
Таким его никто не знает и не видел.
Кто без него, как я, не проживет и дня?
Кто навсегда, как я, стихи его оценит?
И пусть еще сто раз обидит он меня,
Пусть ни строки в стихе своем он не изменит.
И птицы все летят, и пчелы все поют
О ключевой воде и о домашнем хлебе.
И созиданье слов – ведь это вечный труд.
И солнце и луна сменяются на небе.