Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 1, 2013
Об авторе: Эдуард Учаров родился в г. Тольятти в 1978 г. Окончил Академию
труда и социальных отношений (юридический факультет).
Стихи неоднократно публиковались в региональных и московских журналах.
Победитель и финалист различных российских и зарубежных литературных конкурсов.
Автор книг стихов «Подворотня» (Краснодар, 2011) и «SOSтояние
весомости» (Казань, 2012).
Живёт в Казани.
Декабрь
Свернёшь в декабрь – заносит на
ухабах,
вглядишься вдаль – и позвонок свернёшь:
увидишь, как на русских снежных бабах
весь мир стоит, пронзительно хорош.
И вьюжная дорога бесконечна,
где путь саней уже в который раз
медведем с балалайкою отмечен,
а конь закатан в первозданный наст.
Уж глянец солнца в сумерки запущен –
предсказывает тёмную версту,
а снеговик за нас в угрюмой пуще
морковкой протыкает темноту.
Замёрзший звон с уставших колоколен
за три поклона роздан мужикам
и, в медную чеканку перекован,
безудержно кочует по шинкам.
И тянется тяжёлое веселье
столетьями сугробными в умах,
и небо между звёздами и елью
на голову надето впопыхах.
Стоматология
Теперь зубочистке осталось
царапать по нервам прорех –
тянись, саблезубая старость,
расщёлкать познанья орех.
Фарфоровой мудрости гностик,
вставной летописный резец –
вгрызайся с малиновой злостью
в проклятый язык, наконец.
Последние сгустки апломба
за ваткой сомнения сплюнь,
почуй, как морозная пломба
врастает в пульпитный июнь.
На страшное синее нёбо,
на хрусткую, с кровью, эмаль —
смотри через зеркальце в оба
и скрежету глотки внимай.
Пока ты под местным наркозом,
пока ещё жив протезист,
напильник извечных вопросов
над лобною костью навис.
Но всё перемелется, братцы:
коронки, каретки, мосты…
Придёт санитарка прибраться
и буквы смахнёт на листы.
К покою приёмному хлопца
крылатый ведёт поводырь.
Лишь челюсть болеть остаётся
в стакане кричащей воды.
Не Вертер
Сегодня жгут венки осеннего
родства…
В поношенном фуфле служитель культа,
от тяжести метлы до прутика устав,
размешивает грязь, что чистый скульптор.
Ваятелю бы сесть, пивка перемешать
с тем, что до десяти теперь «не катит»,
но с грубого смешка – стоящего мешка –
он далее по тексту тачку катит.
Валяй, тащи её – бреди себе сизиф,
на труд твой наплевал дождливый город,
но в странный день родства – ты молод и красив,
пока ещё асфальтом не расколот.
С пылающим венком по скверам и садам
лети в свою бессмысленность, как ветер.
Из уст твоих я всем конечно передам,
что Вертера не будет. Рифма – верьте!
Медведь
Солнце тёплое торопится меднеть –
из берлоги лезет каменный медведь,
на рогатину опёршись, во всю грудь
ширь земную он пытается вдохнуть.
Ловит лапами весеннюю печаль,
злобный век ему вцепился у плеча,
уходя до ноября – на посошок –
кровь медвежью пьёт разрыхленный снежок.
И зарёю цвет впитавший небосвод
давит давностью открытых несвобод,
а умишко у медведя – не хребет,
мысль за мыслью рассыпается от бед.
Ковыляет он в лесную круговерть,
лето, осень остаётся прореветь,
из вишнёвых глаз медведя сну вдогон
лишь берёзовый струится самогон.
Часы
Не скрипнет засыпающий засов –
лишь маятник потрёпанных часов,
вися на волоске, качнувшись в полночь
от шестерёнок звёзд и сна пружин,
назойливо комариком кружит,
колёсиком звенит тебе на помощь.
Ну что за жизнь в бессмертии таком?
Под мерный стук ты возишься с замком,
проклятых стрелок приближая залежь.
Убив кукушку, смерть не обмануть –
макнёшь перо в сиреневую муть
и облако над домом продырявишь…
Фото
На груди ли меня хранишь,
как напёрсток хранит иголку?
Уголок ли обгрызла мышь,
что устроила в сердце норку?
Береги меня, береги –
отпечаток на тонком глянце.
Но в любви уже перегиб:
ожидать, ненавидеть, клясться.
Мы засветим совместный кадр,
но проявимся по-любому.
Глянь: как в камере миокард,
утекают года с альбома.
Поистреплется твой сафьян –
время выдумает затею,
где в старушечьих лапках я
хрусткой осенью отжелтею.
Кессонная ночь
кессонной ночью, влажной и
млечной,
всплывая к высотам рыб,
в крови закипают стихи,
конечно,
когда ты уже охрип.
и воздух хватая рукой бумажной,
цепляясь за звёздный грунт,
стихи разрывают висок,
и каждый
вздымает мёртвую грудь.
и бьётся плавник о поверхность стали,
и вывернут странно рот.
Пока меня ловить не устали,
всё будет наоборот.
В кашемировом небе на вырост…
В кашемировом небе на вырост
облака на резинке ношу,
и весны неслучайную сырость
по щекам иногда развожу.
Чтобы в детстве, костром обожжённом,
вдруг, запахнув ночною росой,
проглянуло бы под капюшоном
удивленье озона грозой.
И на Млечном Пути без ошибки
мама с папой увидеть смогли
голубые, как вечность, прожилки
зарифмованной сыном Земли.