Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 4, 2012
Сопровский никогда не был ни на кого похож
Татьяна Полетаева
В 2013 году
исполняется 60 лет со дня рождения одного из самых ярких литераторов советской
эпохи, поэта, философа, эссеиста Александра Сопровского
(1953 – 1990). Несмотря на то, что он ушёл из жизни более двадцати лет назад,
его творчество не забыто: благодаря усилиям вдовы Сопровского,
поэта Татьяны Полетаевой, выходят посмертные подборки и публикуются письма в
«Новом мире», «Знамени», «Октябре». Об актуальности творческого наследия поэта
и группе «Московское время», негласным лидером которой был Сопровский,
с Татьяной Полетаевой беседовал Борис Кутенков.
– Татьяна Николаевна,
последнее собрание стихотворений, статей и писем Александра Сопровского
увидело свет не так давно. Предпринимаются ли попытки переиздания его текстов в
новых книгах? Готовится ли полноценное избранное?
– Оно готово.
Последняя книга Сопровского вышла больше 4 лет назад
небольшим тиражом. С того времени я опубликовала еще часть его писем и дневник.
Мы недавно говорили с Бахытом Кенжевым,
что Сашины письма надо издавать отдельной книгой, как образец жанра. Вообще Сопровскому был подвластен любой жанр, если он ему зачем-то
понадобился. Например, «Оду на взятие Сент-Джоржеса»
он написал на спор со мной, чтобы доказать мне, что жанр оды не устарел. Из
всего наследия Сопровского напечатаны относительно
полно лишь его стихи. И это правильно, потому что стихи он считал главным
занятием своей жизни. Остальное он рассматривал как толковый словарь к стихам.
Но мне кажется, что со временем то, что он написал, заинтересует не только
литературоведов, но и историков. Потому что и как поэт, и как историк он был не
только прозорлив, но и очень точен. На сегодняшний день у меня готовы для
издания два тома его стихов, статей и писем. Я бы хотела, пока жива, успеть
издать то, что сохранилось – многое утеряно, так как Саша все раздавал и дарил.
– Как Вы считаете,
творческое наследие Сопровского оценено по
достоинству? Довольны ли Вы критической ситуацией, сложившейся вокруг поэта, и
его признанностью в контексте современного литературного процесса?
– Я не очень
слежу за современным литературным процессом. Мне кажется, что в нем преобладают
сиюминутные интересы… Что же касается оценки творчества Сопровского,
то при жизни о нем писали Герман Андреев, Василий Бетаки
и Наум Коржавин. После смерти Саши мне встречались только отдельные упоминания
о нем (друзья не в счет). Первая серьезная статья о поэзии Сопровского
была напечатана лишь в прошлом году в «Новом мире». Ее автор – Владислав
Кулаков.
– Повлияла ли поэзия Александра Сопровского
на стихотворцев нового поколения? Кого Вы можете назвать в числе продолжателей
его творческой линии?
– Я недостаточно
знаю современную литературу, чтобы конкретно ответить на этот вопрос. Но не
думаю, что у Сопровского много поклонников. Он же не
кинозвезда. И потом, чтобы любить или хотя бы понимать его, надо каким-то боком
быть на него похожим. В этом-то и проблема – он никогда не был ни на кого
похож. Он жил не как люди живут, а как птицы или звери, как он сам сказал –
«наугад», «ничего не рассчитывая», интуитивно. И так же писал стихи. Наум
Коржавин написал, что сразу обратил внимание на стихи Сопровского,
что за ними «…стоит напряженная и богатая внутренняя жизнь, внутренняя работа,
очень серьезная и ответственная, – настоящая. И поэтому его отношение к поэзии лишено каких бы то ни было
следов гениальничанья…»[1]
– Не могу не
спросить о группе «Московское время», членами которой были вы с Сопровским (а последний – её негласным лидером, по
воспоминаниям других участников). Группа стала легендой, её деятельность –
часть истории литературы. Был ли какой-то творческий манифест, принцип,
согласно которому поэт принимался в объединение?
– Предисловия ко
всем выпускам антологии, которые писал Сопровский, –
это и есть манифесты. Процитирую его предисловие к последнему выпуску, его
тогда «Континенте» не напечатали, была только редакционная статья. «Культурный нонконформизм – не интеллектуальная
роскошь, но "жизненное пространство" поэзии. Такой нонконформизм не
подразумевает непременного формального модернизма, подкрепленного дешёвым
эпатажем. Независимость не означает забвения традиций (…). Мы
пытались (по мере сил и возможностей) отстаивать как высокую традицию русского
стиха, так и ответственность литературных отношений и оценок, которая также в
традициях русской литературы — но бездарно растрачена в наши дни…» Кстати,
название «Московское время» тоже придумал Сопровский.
Не всем участникам антологии оно тогда понравилось, говорили, что какое-то
слишком официальное, советское. Никакое не советское, это наше время, –
настаивал он.
– Чувствуете ли
Вы сейчас творческую общность с товарищами по цеху или каждый, на Ваш взгляд,
существует как автономная творческая единица? Группа «Московское время» – это
факт истории литературы, отошедший в прошлое, или живое явление?
– Поэт и вообще
художник всегда существует как «автономная творческая единица». Что не мешает
нам дружить и сейчас, хотя мы очень разные. И это во многом благодаря Сопровскому. В прошлом году я впервые была в Нью-Йорке. Так
Кенжеев с Цветковым устроили мне творческий вечер и
представили ньюйоркцам. Ну а группа «Московское время» – это, скорее, история,
здесь я согласна с Михаилом Айзенбергом. Мы же
объединились в 1974 году, чтобы вместе печататься. У нас были совместные
публикации и после самиздатской антологии «Московское время» (например, в
альманахе «Бронзовый век», Австрия-ФРГ, 1982), в газете «Московский цирк»
(1987). В конце 80-х гг. был клуб «Московское время» с поэтическими и
музыкальными вечерами, дискуссиями. Мы и сейчас иногда выступаем вместе. За
последние годы я помню три таких выступления: в Политехническом музее, в музее
имени М. А. Булгакова и в клубе ОГИ.
– Насколько
повлияло на существование группы обучение её участников в литературной студии
Игоря Волгина «Луч»? Деятельность группы и работа студии – вещи соотносимые?
Если да, то каким образом?
– Вполне
соотносимые, Сопровский был одновременно и редактором
самиздатской антологии, и 10 лет старостой студии «Луч». Просто антология
давала нам то, что никакая студия дать не могла, она давала нам возможность
печататься, печататься без купюр, печататься в кругу друзей и единомышленников.
Можно сказать, что это был первый шаг от устного творчества к письменности. И –
к свободной литературе. У нас у всех к началу перестройки было по одной
публикации в России и с десяток зарубежных.
– Как бы Вы
хронологически обозначили рамки существования группы? Совпадает ли окончание её
деятельности с биографическими вехами в жизни её участников – эмиграция Алексея
Цветкова, уход из жизни Александра Сопровского?
– Ни с тем, ни с
другим не совпадает. Группа перестала существовать после того, как Сопровский закрыл клуб «Московское время», сказав, что
пришло время, когда каждый может сам свободно печататься. Я даже знаю точную
дату этого события: 17 июня 1989 г. Она стоит в моей трудовой книжке. Дело в
том, что в Доме медиков, где размещался наш клуб (после кафе «Метелица» и Музея
архитектуры), потребовали, чтобы клуб «Московское время» был официально
оформлен, а я худрук по образованию, и тогда Сопровский
принес им мою трудовую книжку.
– В своих мемуарах «Значенье сна» («Континент», 2000, № 106) Вы пишете о Сопровском: «Свою жизнь он прожил в нищете, без денег,
признания, уважения и понимания иногда даже со стороны близких людей. Потому
что был не корыстен и не умел обращать в популярность, в банкноты и в тряпки
духовные искания ума». О чём-то похожем говорил и Сергей Гандлевский в романе «Трепанация черепа»: «Я имею честь
принадлежать<…> к кругу литераторов, раз и навсегда обуздавших в себе
похоть печататься. Во всяком случае в советской
печати. <…> Нытьё, причеты, голошенье по печатному станку считались похабным жанром». По Вашему мнению, является ли
посмертная известность Сопровского своеобразной
наградой за отсутствие саморекламы и, следовательно, прижизненной славы?
– Я бы
говорила не об отсутствии у Сопровского желания
славы. Желание славы есть у каждого. Он просто не хотел платить за славу и все,
что с ней связано, тем, что было для него гораздо важнее – своими стихами.
Смысл жизни для Сопровского заключался не в
категориях удачливости или неудачливости, а в творчестве, которое он
рассматривал, как попытку приблизится к Творцу, а не к читателю. Читателя он
просто не брал в расчет, даже если этот читатель был из его близкого
поэтического окружения. Например, в конце 70-ых годов друзья укоряли его в том,
что он перестал писать лирику, а пишет про мусоровоз и другие советские реалии
и как он «флаги красные срывал». А он тогда первым обозначил в стихах то время
как «застой». Когда же началась перестройка, и все бросились вспоминать
советское время, он вернулся к лирике. А о политике писал уже в своих
публицистических статьях. Они не напечатаны, так же как и некоторые его
критические статьи. Одно время он делал блестящие политологические обзоры для
радиостанции BBC. Вообще, Сопровский и политика – это
отдельная тема…
А что касается
посмертной награды, если бы я раздавала награды, Сопровский
получил бы ее за стойкость и силу духа оставаться самим собой вопреки всему и
всем.
[1] Наум Коржавин. Сквозь соблазны безвременья. (О поэзии А. Сопровского). – Континент, № 42, 1984.С. 327