Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 4, 2012
— Выбери один из трёх. – Я показала Ане
руку с тремя поднятыми пальцами: указательным, средним и большим. Как я и
ожидала, Аня выбрала большой. А это значило, что Илью я не интересую.
На это гадание с пальцами меня надоумила
одна моя бывшая одногрупница. Сидели в кафе, да и
загадывали на разные пальцы, кто нам кем придётся, а потом друг другу будущее
предсказывали.
— Про кого? – своим грубоватым и
хронически обиженным голосом проговорила Аня.
— Да ни про кого… Так,
решить кое-что. – Конечно, я врала.
Илья работал вместе с нами. Он был
невысоким, со светлыми волосами парнем, который привлёк меня своим равнодушием
и стервозным видом человека, в котором бушует жажда
протеста общественности. Этот протест был виден только в его глазах. Не думаю,
что кому-то из штата сотрудников он нравился, разве что ещё одной вроде меня,
но если так, то она явно тщательно это скрывала. И я тоже. Не знаю, насколько хорошо
у меня это получалось, так как при любом удобном случае я пялилась
на него в погоне за извращённым эстетическим удовольствием. Но, по-моему, всем
было наплевать. Каждый здесь был занят своим делом. Система: каждый отдел
продавал то, что ему нужно было продавать, и с кем-то из других частей магазина
мы сталкивались только на складе, за обедом или в курилке.
С Аней мы сейчас ехали с работы. Так,
случайно вместе задержались. Покупатели, бродившие допоздна по залу,
рассосались уже после закрытия: мы работаем до последнего покупателя.
Аня мне поначалу нравилась. Она вечно
ворчала, брюзжала, материлась, но как-то по-иному. Она не давила на тебя, её
тихая ругань как будто обходила стороной, не обдавая тебя грязью. Ты был
наблюдателем, а не объектом. Из-за этого Анино ворчание просто умиляло. И не
только меня. Потом, правда, Аня оказалась лицемерной. Но я об этом предпочитаю
вспоминать только в экстренных ситуациях. А вообще, поддерживаю с ней хорошие
отношения. Как и со всеми остальными.
Ехать нам с Аней вместе было не долго: на кольцевой разъезжались в разные стороны. А пока ехали,
она рассказывала мне о походах, о том, как сложно заниматься альпинизмом. Но я
всё равно верила, что ощущение духа первооткрывателя стоит загрубевшей кожи на
твоих ладонях.
Мы улыбнулись и попрощались. Я подумала,
что в своём новом пуховике похожа на космонавта. В вагоне села на узкое место
между двумя спящими. Сама закрыла глаза, и впервые в жизни чуть было не
проехала собственную остановку.
Деревья заледенели, а фонари почему-то
не горели. Я шла домой во тьме, а проезжающие машины раздвигали её фарами. Мне
казалось, что я совершенно в другом месте. Может, я там и была: в ушах стучали
песни The Faint, а в голове
бродил мой худой Илья в шортах и толстовке, пританцовывая под регги и с кольцом
на большом пальце левой руки.
Мне было так интересно, а хочет ли он
мне что-нибудь сказать? Думал ли он хотя бы раз обо мне? Смотрел ли осознанно
на меня? Искал ли встречи, заходя на склад, надеялся ли встретить меня там?
Ощущал ли он хотя бы что-то из того, что ощущала я? Мысль о том, что этим
вопросам снова было суждено остаться без ответа, приводила к безысходности: в
комнату без двери.
Я сидела за столом, уже сняв рабочую
оранжевую форму, и уже не помнила о том, какой ответ дал мне выбранный Аней
палец.
Этим вечером я после долгих колебаний
добавила Илью в друзья в соцсети. Мне уже было как-то
всё равно, что он подумает и подумает ли вообще. Надо было что-то делать,
потому что он явно не собирался делать ничего. Наверное, так у него всегда и
бывало…
Иногда, строя стратегию, руководствуясь
итогами своих логических и интуитивных заключений, я чувствовала себя идиоткой. Потому что фактом оставалось то, что ты просто не
можешь знать, о чём в тот или иной момент подумал человек, а значит, действия,
которые, по-твоему, должны совпасть с действиями или мыслями «партнёра», в
большинстве случаев просто неверны.
Обдумав всё это, я решила просто делать
то, что мне хочется. Исключая, конечно, прямые предложения и навязывание
общения.
Этой ночью мне снилось, как я продавала
бирюзовые куртки каким-то длинноволосым женщинам со строгим взглядом (как это
периодически и бывает), а потом мне кто-то вырвал глаза и вставил их себе.
Тогда я увидела тьму.
***
Воскресение начало размораживаться
утром. Колючий дождь бил по рукам, оставляя на коже маленькие
воспалённые ссадинки. Я месила неприятно
похрустывающий бежевый снег ногами, а от метро до магазина просто скользила,
наклонившись вперёд.
Ирина Валерьевна догнала меня. На ней
была, как и обычно, цвета умирающей травы вязаная шапка и рюкзак за плечами.
— Катюха! –
закричала она своим мужским голосом и помахала мне. Я помахала в ответ. Была
рада её видеть. Ирина Валерьевна была доброй и юморной. Ей было лет пятьдесят.
Многие относились к ней то ли несерьёзно, то ли предвзято. По крайней мере, мне
так казалось. Она любила выпить, курила самокрутные
душистые сигареты, которые носила в старом потёртом портсигаре и, несмотря на
подходящий лесбиянке вид, всё же жила с каким-то мужчиной.
Ирина Валерьевна взяла меня под руку, и
вместе мы поковыляли по льду дальше. Пока не дошли до открывающихся в обе
стороны дверей.
В нашем отделе, как и бывает по
выходным, царил ужасный беспорядок. Перчатки висели кое-как, перевёрнутые в
разные стороны, выбиваясь из общего вида витрины. На некоторых уже не было ни
вешалок, ни пластмассовых крючков, ни упаковки. Я подошла к витрине. И представила, как эти богатые покупатели, берущие в подарок
близким костюмы по шестьдесят тысяч рублей, подходят со скептическими лицами к
аккуратно развешанным лыжным перчаткам разного цвета и начинают тянуть к ним
руки, свои белые ухоженные руки, или розовые от мороза, которого не было уже
недели две.
А через десять минут я уже стояла и
снова развешивала перчатки по своим местам. Цвет к цвету, модель к модели. Лера
складывала в стопки шапки на деревянных полках, а Оля ходила по залу и
застёгивала куртки, которые вчера успели натянуть на себя десятки покупателей.
Илью я увидела только часа в три. В
столовой. Я уже собиралась уходить. И тут пришёл он. В шортах и толстовке.
Поставил на стол бутылочку Табаско. Я улыбнулась. Он
не пожелал приятного аппетита. По-моему, даже не посмотрел. Не знаю, что с ним.
Но это не важно. Потому что зацепил меня он. Чем-то, что в нём есть. К чему
тогда разбираться, если дело уже сделано?
Мы с Сашей встали и пошли курить. Саше
было двадцать семь, но он на этот возраст совершенно не тянул. Сначала
казалось, что вполне нормальный парень. А потом…да он вообще не разговаривает!
Только чуть-чуть. Его друг говорил что-то о том, что я Саше нравлюсь. Но, придя
на работу, я обнаружила в себе способность делать вид, что ничего не произошло.
Так мы и ходили дальше курить. Обсуждали погоду и музыку. И ни о каком друге, и
ни о какой любви.
В курилке было холодно. Я дрожала и
выдыхала дым. Мечтала, почему-то, о яичнице с ветчиной. И говорила с Сашей. О
том, что волнует только меня.
— А с Ильёй ты общаешься? – Ей-богу,
школа, класс так второй-третий. Но я и не хотела убедить себя в том, что
действую незаметно. Я и не действовала. А просто говорила.
— Нет. Он ведь в лыжном.
Мы не видимся почти.
— Понятно. Он странный такой… — любое
обсуждение Ильи, будь то разговор о странностях или о его штанах, приносило мне
удовольствие. Я начинала улыбаться, а потом спотыкалась на лестницах.
— Да?
— Да. Он не разговаривает почти ни с
кем. По крайней мере…я почти не слышала, чтобы он начинал разговор сам… Со мной точно нет. – Я улыбнулась и пожала плечами.
— Не знаю.
Ну и не надо.
Работая весь оставшийся день, я то и
дело мечтала о том, чтобы пришлось отправиться на склад. О, да. Это место,
холодный каменный лабиринт с прячущимися за коробками крысами, множеством
полок, стеллажей и труб. Всё время готовишься, когда через них с тобой начнёт
говорить Василиск, а в конце лыжного сезона откроется-таки тайная комната! Главное
– на складе язык не распускай. За соседним стеллажом может кто-то мирно искать
туристические ботинки сорок второго размера, и слушать твою болтовню в телефон.
В общем, проще говоря, я просто искала с Ильёй встречи. Будь то на складе или
около туалета. Всё равно.
Я стояла в отделе, ждала покупателей.
Они приходили. В шубах, с ногтями по два сантиметра, с собаками, стразами. Они
приходили надменными, иногда вместе с тем даже глупыми, но бывало – приятными.
И ты, облокотившись на стойку с шапками, весь потёртый, в оранжевой форме и с
мизерной заработной платой, чувствуешь себя грязью. И понимаешь, что без этой
грязи ни один из них просто не найдёт здесь штаны своего размера или детскую
шапку XXS… И тогда он поедет в Финляндию без одежды.
Будет кататься на лыжах в старье, будет краснеть перед одетыми в Goldwin друзьями и не знать себе места. Вот таким
спасителем, держащим на своих руках пол, по которому ходят в шубах, я себя
чувствовала. Мне кажется, Илья тоже.
Настроение мне подняла одна парочка,
пришедшая за горнолыжными костюмами. Лёня был молчаливым и добрым, а она (её
имени я не знаю), она была просто сказочна. Да я
уверена, что этот Лёня и терпел-то её капризы всю жизнь только ради красоты и
той женской лёгкости, которую она не потеряла даже будучи за пятьдесят!
— А мне, пожалуйста, что-нибудь поярче. Я такая яркая! Люблю всё
яркое! – она всплёскивала руками, надевала и снимала свои в чёрной оправе
дорогущие очки, улыбалась и так мечтательно смотрела на развешанные по стенам
куртки! Она поправляла крашеные блондинистые волосы так изысканно. Она была
прекрасна. И Лёня наверняка был счастлив. Когда рядом с тобой женщина, которая
ничего не потеряла из того, что у неё было прекрасного, что может быть лучше. Я
уверена, без неё он бы не выжил.
Я подобрала им по костюму. От белого она
была в восторге. Около кассы поблагодарили меня, а я пожелала им хорошо
съездить в Австрию.
В отдел я вернулась с улыбкой, а потом
столкнулась с Ильёй в дверях склада. Он на меня не смотрел.
Я уехала домой расстроенная и поникшая.
Я снова думала о том, что хуже молчания ничего и быть не может и о том, как
явно хромает наша с Ильёй совместимость по знакам зодиака.
В соцсети я
ему не писала. Он тоже этого не делал, — думаю, не стоило
и говорить об этом.
Выходные пробежали быстро-быстро. И до
Нового года оставалась неделя.
— Ты знаешь, мне хочется пораньше лечь
спать, чтобы прийти на работу и увидеть Илью. – Говорила я Лилии по телефону. Я
дула на накрашенные красным ногти и снова полдня улыбалась «без повода».
Раньше мне лечь не удалось, но ночь всё
равно пролетела как пара секунд. Поэтому утром я снова увидела Илью. Его кеды были сильно рваными, а толстовка грязной. Он сидел
на скамейке, опустив взгляд.
— Как платят, так и одеваюсь. – Ответил
он, улыбнувшись, на вопрос о том, чего это его кеды превратились непонятно во
что.
А знаете, как он улыбался? Как маленькая
тощая сука, о которой поёт Кортни Лав.
За весь день я встретилась с ним
взглядом два раза. А ещё пыталась залезть в курилку и увидеть его там. Только
тщетно.
За сорок минут до конца рабочего дня я
сидела на пыльном стуле в самом тихом местечке склада и ела шоколадный
батончик. По трубам шумно лилась вода. Мне хотелось петь. Но меня опередил
Кирилл. Он всегда что-то напевал, заходя сюда. Он вообще был славным.
— Пошли курить? – я сказала это
достаточно громко, чтобы он услышал меня сквозь звуки труб и собственное пение.
— Давай, через пять минут. Я зайду.
В курилке было холодно. Мы со вздохом
сели на замотанную поролоном скамейку.
— Ну, как ты?
— Сегодня хорошо. Только время медленно
ползёт опять. А ты?
— Устал. Я уже восьмой день…
Кирилл работал очень много. Он задался
целью накопить на машину, поэтому ходил на работу без выходных, а глаза у него
были красные и усталые.
— Слушай, а Илья здесь сегодня?
— Да. – Кирилл посмотрел на меня. Улыбка
у него была добрая и даже немножко глупая. Я тоже заглянула в его тёмные глаза,
улыбнулась над его неизменно всклокоченными волосами и снова уставилась в
грязную бежевую стену напротив. Справа отворилась дверь.
Это был Илья. Он, почему-то, зашёл с
улицы, втиснулся в этот узкий коридорчик-курилку, держа в каждой руке по
коробке с горнолыжным шлемом. Проходя с отсутствующим взглядом мимо меня, задел
по ноге одной из коробок.
— Прости, пожалуйста! – и как это было
сказано! Я в недоумении промямлила неубедительное «да ничего» и уставилась на
него. Крючок, на который он поймал моё сердце, дёрнули. Наверное, я мазохистка, но мне это понравилось.
Илья ушёл. Скоро и мы с Кириллом
отправились назад. Работать.
Домой я уезжала радостная, с улыбкой глядя
на измождённых очередным будним днём коллег, которые непонимающе сдвигали
брови, как будто сами никогда не влюблялись.
Теперь мне нужно было переждать два дня.
Затаиться, а потом снова прийти на работу, чтобы увидеть Илью.
***
— Илья… — мы с мамой сидели на кухне.
Пили чай в одиннадцать вечера и разговаривали о работе. Мы работали вместе, так
что мне всегда было с кем перетереть события. Мы занимались этим перемыванием костей каждый вечер. – Он даже не человек. Это
НЕЧТО! Я даже говорить о нём не хочу.
Было такое ощущение, что, будь Илья
сейчас рядом, мама плюнула бы ему в лицо. А я улыбалась, смотрела на неё и в
этот вечер больше не произнесла его имени ни разу.
Для мамы Илья был геем,
плохим человеком, моральным уродом и алкоголиком в
одном лице. Мысли о нём ей докучали, а моя привязанность…конечно
она это видела! Но не получала никаких положительных эмоций.
Два дня пролетели в предновогодней
суете, которая не пахла ни мандаринами, ни пастилой, ни снегом.
Снова проскользила
ко входу магазина в 9:30. Залетела в
раздевалку, натянула новые треники и не видела Илью
до вечера.
— Знаешь, взбираться на гору – это не
моё.
Я сидела напротив него. Слушала, а сама
всё время держала пальцы у рта, потому что улыбка так и просилась. Мы вместе
пили чай. Вдвоём за столом. Я кормила Илью соевыми шоколадными батончиками и
Юбилейным печеньем. В глаза он не смотрел. Трещал о чём-то безостановочно… неразговорчивый!
— Знаешь, взбираться на гору – это не
моё. Если только взобраться, а потом катиться с неё…вот это кайф.
Да, я люблю ехать вниз. Вниз с горы. А скалолазание… не-а.
— А как же дух первооткрывателя? Ты
когда-нибудь ощущал его?
Илья пожал плечами и глотнул чаю. Он
пил, кажется, с лимоном.
— Лазил однажды. А потом был так счастлив почувствовать под ногами твёрдую почву!
Илья допил чай и ушёл. А я осталась за
столом одна. Схватила телефон и давай названивать Лиле.
— Ну, новости. У меня новости… я…
говорить не могу, – за соседним столом сидели девчонки из отдела, – я потом
позвоню, попозже.
Я вернулась в отдел. В окне садилось
солнце. Облака были розовыми на фоне голубого неба. Точно детское термобельё. Я
стояла и смотрела на это небо. В окнах небоскрёба напротив отражалось солнце и
слепило.
— Девушка, вы не поможете?
Конечно, помогу. Кто, если не я. И,
может, после этого помогу ещё одному человеку. Помогу ему не покатиться вниз,
как он хочет. Мне кажется, это опасно. Не знать, куда укатишься.
Но как-то не получилось. Илья уехал под
Новый год. Сказал, что заболел, а сам в горы. Я не знаю, как он покатался,
потому что пятого января мне сказали, что он уволился.
Я смотрела на бирюзовый январский снег в
наше маленькое окно. Пока в зале было множество серьёзнолицых
покупателей. Я смотрела. И лыжники скользили по этому
лазурному покрову.
Меня окликнули.
— Конечно, помогу.
А вообще, какое мне до вас дело?
Надеюсь, Илья нормально доехал до дома.