Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 4, 2012
Владимир Строчков. Предела нет. Избранные
поэмы (Таганрог: «НЮАНС», 2012)
Владимир Строчков. Zeitgeist.
Стихи (Таганрог: «НЮАНС», 2012)
Строчков при
первом чтении ассоциируется не с театром (где существует заведомо определенный
репертуар), а с огромным, выстроенным еще при советской власти Центральным
парком культуры и отдыха. Сейчас этот знаменитый парк поделен на сектора, а раньше
производил впечатление если не имперское, то, по меньшей мере, тяжелое. Как
огромный магазин со множеством отделов, где можно
сбить ноги, путешествуя от прилавка к прилавку. Размах и внешняя
несочетаемость компонентов – явление привычное для
родившихся в бывшем союзе. И в самом деле, нужно обладать смелостью и широтой
души, смешивая в одном корпусе текстов пурушу и
парашу, говорить о космогонии и онтологии, а через страницу посмеиваться над
жизнью неудачливой женщины-давалки. Секрет тут, как мне кажется, в завидном
жизнелюбии автора, его способности поддержать разговор с читателем разным. Сам
автор, рассказывая о формировании почерка[1], признается, что стихи начал писать с шести лет и обозначает
себя как «студент-технарь шестидесятых», «интеллигентный циник-романтик,
мрачно-ироничный кухонный диссидент». Оттуда и характерный инструментарий: «с
акцентом на каламбур, двусмысленность, эзопов язык»[2].
Две книги,
вышедшие в Таганроге, собрали в себя тексты, написанные за разные периоды: 1987
– 1999 («Предела нет») и 2010 – 2011 («Zeitgeist»).
Прежде всего о языке текстов. Формировался он непросто и не сразу.
Поэт в студенческие годы «переболел от Мандельштама и Пастернака до
Заболоцкого, чуть позже – Бродского» и «обериутов»;
два года «лейтенантствовал» в Кантемировской дивизии,
обогатив язык. Дальше – производство, управление, другие языки, авторская песня
и, наверно, знаковое знакомство с Александром Левиным, «завершившее время
монолога»[3].
Последующее
затем открытие современной поэзии в лице Всеволода Некрасова, Льва Рубинштейна,
Михаила Айзенберга, Д. А. Пригова
и других во многом сказалось на кристаллизации поэтики. Были первые публикации
в «Эпсилон-салоне», завязывались новые связи (в числе которых важной остается и
дружеская – с Николаем Байтовым). Нельзя забывать и о
Питере, его самиздатских журналах «Часы», «Весы» и «Обводный канал», о целом
питерском «более продвинутом» поэтическом круге.
Интересно, что дружеско-литературный тандем
Левин-Строчков (существующий по сей день) выступил в 1988-м с
литературоведческой статьей (своего рода манифестом), где вкратце изложил
взгляды на свою поэтическую кухню[4]. Она, как следует из статьи, состоит из трех составляющих – лингвопластика, полисемантика
и политектоника – совокупности работы с текстом
на уровнях слова, высказывания и группы высказываний. Существуют три мотива или воздействия на речь:
влияние на речь официоза, арго, специальной лексики и иноязычных калек;
поиск адекватных выразительных средств для отражения
сложной и многомерной реальности; понимание языка как огромной многомерной
реальности, подавляющие возможности которой не используются (подвижность,
изменчивость), и как системы с канонами (целостность, саморазвитие)[5].
Поэтике Строчкова (речь идет больше о первой книге) характерны как прием полисемантика
и политектоника. Открывающий книгу текст
(собственно, «воспевающий» великий и могучий наш язык) показывает следующие
семантические добавки, создавая эффект скрытого
эпитета:
Как тяжко воpочается
язык
под небом нации. <>
или:
<…> и пьяный пpасол, ваpяжский гость,
пустынный сланник и гзак-кончак
сюда сходились, как пальцы в гоpсть,
не зная, с чего начать.
Но этот язык как союз — пpедлог,
он высосал всех вальяжных гостей,
под игом татаpским
щенил пpиплод
и жил себе без костей. <>
(Великий Могук)
Полисемантика проявляет себя
в стихе как двусмысленность или каламбур. Таким образом, в одном тексте
создаются параллельные сюжеты:
<> А Паpкам
отдыха не видать,
не ведать кpая,
тянуть ту нить,
пока подеpгивается
вода
гадливой тиной в тени,
пока пpодеpгивается
в иглу
веpблюд, гоpбом цепляя за кpай,
а сальный язык на чужом колу —
мочалом без мыла в pай. <>
(там же)
Строчков строит
свой независимый и самодостаточный мир, напоминающий исторические панорамы,
одно стихотворение характеризуется как «широкоформатное многофигурное
историко-эпическое полотно во вкусе Ильи Глазунова». Собственно, таким образом
«при достаточном уровне семантической сложности и насыщенности текст <…>
перестает бытовать как зависимое, вторичное отражение какой-либо части
реального мира. Он обращается внутрь себя, превращается в самостоятельную и
даже самодостаточную реальность иного мира»[6].
Что касается
второй книги, то язык ее несколько иной. Я бы назвал его более
гармоническим, так как его определяет более звукопись, чем приемы,
описанные выше. В то же время, она более реалистичная, чем фантастичная. Вместо
экспансии, желания описать мир целиком – имеет место самоуглубление и
самоанализ, описание собственного быта, обращения к личной памяти. В центре
здесь не панорама ЦПКиО, а групповой школьный портрет, старые нецветные фотографии. Пристальный взгляд делает их
говорящими и яркими:
<…> Эти смутные фотки –
как в прошлое мутные фортки,
заглянул – и слезит
от едва узнаваемых лиц.
Это бабушка, мама, отец,
тётя Маня, какая-то тётка,
это дядя Серёжа,
а это засвечено: блиц.
Это я с голым задом
и три целлулоидных утки,
это с плюшевым мишкой
и с мамой в обнимку вдвоём,
это с братом Алёшей,
вот с книжкой у шкафа… Минутку…
это… а, тётя Рая,
а это в гостях и поём.
Это первый «б» класс,
а вот это уже наш десятый, <…>
(Это вам всё и сразу, в цветах…)
Множество
аллюзий, непрямых цитат, узнаваемая топонимия вместе с правдивым лиризмом и
ностальгией, возможно, лучшим образом передают дух нашего времени.
[1] Владимир Строчков, Небиография
автора. // Поэтический альманах «45-я параллель», № 13 (217). http://www.45parallel.net/vladimir_strochkov/
[2] Там же.
[3] Там же.
[4] Александр Левин, Владимир Строчков. Лингвопластика.
Полисемантика. Попытка анализа и систематизации.
1988. http://www.levin.rinet.ru/Orfeus/lingvosem.htm
[5] Там же.
[6] Там же.