Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2012
Александр Чудаков. Ложится мгла на старые ступени: Роман-идиллия. – М.:
«Время», 2012
Александр Павлович Чудаков
(1938-2005) был известен в отечественной литературной среде как крупный
филолог, специалист по Чехову, преподаватель МГУ им. Ломоносова и Литературного
института. О том, что он пишет беллетризованные заметки-воспоминания о своём
детстве и молодости, знали немногие, и напечатанный в 2000 году в журнале
«Знамя» роман «Ложится мгла на старые ступени» стал сюрпризом и поднял немалую
волну интереса. В 2001 году этот роман вошёл в короткий список Букеровской
премии, но лауреатом премии тогда так и не стал. Зато спустя десять лет, в 2011
году, Александру Чудакову за роман «Ложится мгла на
старые ступени» была посмертно вручена премия «Русский букер
десятилетия». И в следующем году вышло новое издание романа, отредактированное
его вдовой Мариэттой Чудаковой.
В него были включены фотографии и дневниковые записи из архива Александра Чудакова.
Роман-идиллия (такое жанровое
определение дал своему произведению сам автор) Александра Чудакова
представляет собой разрозненные воспоминания о жизни в посёлке Чебачинск на границе с Казахстаном в 50-х годах XX века и об учёбе в МГУ.
Поселок Чебачинск,
как и многие поселки того времени в тех местах, представлял собой социальный и
культурный «винегрет». В нём рядом жили «местные» (категория,
включавшая в себя и казахов, и потомков русских переселенцев царских времён),
ссыльнопоселенцы (бывшие зека, осевшие неподалеку от мест своего заключения), и
просто «бывшие» – купцы, дворяне, священники, те, кто предпочли сами уехать из
столиц и вообще из европейской части России раньше, чем их отправят в Сибирь в
арестантских вагонах.
Жизнь в Чебачинске
более всего напоминает сюжеты романов Жюля Верна и
Даниэля Дефо или же популярную ныне посткатастрофическую
литературу: чудом выжившие и согнанные судьбой в небольшую, замкнутую общину
люди пытаются восстановить нормальную жизнь на обломках былой цивилизации. В
школах посёлка преподают бывшие профессора университетов, бабушка главного
героя Антона учит его манерам, принятым в лучших столичных домах, в котельной
бросает уголь в топку кочегар с броненосца «Ослябя»,
участник Цусимского сражения. Посёлок живёт
фактически натуральным хозяйством: здесь сами варят мыло и сахар, выращивают
небывалые урожаи на огороде, из картошки делают крахмал, а из толчёного мела с
древесным углём – зубной порошок, плавят свечи и мнут кожи.
В поселке каждый из «бывших»
пользуется знаниями, полученными в прошлой, городской, сложной, образованной
жизни для того, чтобы хоть как-то наладить существование. Здесь каждый второй
вынужден быть Сайрусом Смитом и Робинзоном Крузо,
проявлять чудеса изворотливости, чтобы создать на пустом месте, из любого
мусора, целые отрасли производства.
Таким косвенным, не прямым образом
Чудаков даёт представление о масштабах той Катастрофы, что постигла Россию в
первой половине XX века. Первая Мировая война, революция, Гражданская война,
коллективизация, репрессии 30-х, Великая Отечественная война, послевоенные
репрессии. С 1914 до 1953 – 39 лет как 39 ударов. Катастрофа изменила облик
всей страны, разрушила привычную жизнь, уничтожила десятки миллионов людей,
вышвырнула из страны сотни тысяч, сорвала с обжитых мест миллионы, смешала
сложившийся социальный строй, кого-то подняла с самых низов наверх, а кого-то
низринула вниз, в самую глубь. Чудаков пишет о том времени, когда люди
едва-едва потихоньку приходят в себя, ещё не веря тому, что всё закончилось,
что можно расправить плечи и начать строить нормальную, полноценную жизнь.
Обитатели Чебачинска
продолжают жить воспоминаниями о той, другой жизни, о России, которая сгинула в
пучине внешних и внутренних войн. И каждый след «бывшего» времени – фотография,
статуэтка, чайный сервиз – хранится как зеница ока и демонстрируется как
величайшее сокровище. Окружающие Антона люди продолжают споры того времени,
говорят с горячностью о Марксе, Троцком, Лысенко, и у Антона голова идёт кругом
от того, насколько разнятся эти разговоры и идеи с тем, что ему преподают в
школе. Настоящее и «бывшее» сливаются в одно, непонятное и запутанное, и вот
он, обучавшийся грамматике у своего деда, пишет свой первый диктант в школе:
«Клавдия Петровна прочитала, что написал Антон, исправила что-то красными
чернилами и еще долго молча смотрела в тетрадку. Потом сказала:
– Давно я не видела ера в ученической тетради.
– Там ошибка?
– Нет, все в порядке, за диктант – пятерка.
Клавдия Петровна взяла кожаный потертый ридикюль с никелевым рантом –
точно такой же был у бабки, его она купила перед первой войной, достала из него
крошечный носовой платочек, но потом положила обратно».
Но самое удивительное для читателя,
что Антон не видит в этом посткатастрофическом
существовании ничего трагического, напротив, для него это норма жизни, а
впоследствии во взрослой жизни – и вовсе идиллия, «золотое время». Он слушает
рассказы о репрессиях, об уничтоженной культуре, о невыносимости жизни в этих
диких краях, но для него это только слова, а ему настолько нравится такая
жизнь, что он позже в разговоре с отцом с удовольствием вспоминает:
— А как все умели, знали, что капусту надо засаливать не в дубовом, а в
березовом бочонке, как варить мыло, как приклеивать ткань яичным белком, как…
И получает в ответ от отца жёсткое:
– И что из этого тебе пригодилось? Где ты найдешь теперь бочонок –
любой? Зачем белок – есть клей «Момент». По своей привычке забивать голову
всяким мусором ты небось помнишь и рецепт изготовления
мыла? Я так и думал. Ну и? Варишь его в свободное от писания научных трудов
время?
Причина такого восприятия – не просто
обычные приятные воспоминания детства, в этом есть нечто большее. Замкнутый,
автономный мир, не нуждающийся ни в чём внешнем, мир, где всё есть для жизни,
где есть своя мифология, есть смутные известия о Большой Земле и мечты о ней.
Сколько поколений детей мечтали оказаться, подобно Робинзону Крузо, на
необитаемом острове и самим строить свою независимую ни от чего цивилизацию из
обломков того, что выкинуло на берег море после Катастрофы. А герой романа Чудакова (в котором явно читается собственный авторский
опыт) именно в таком мире и оказался!
И когда Антон приезжает в Москву
поступать в Университет, он видит то же самое – разрушенный Космос, руины былой
России, точнее, даже нескольких Россий – царской, коммунистической, сталинской.
Всё рухнуло, всё свалилось в пропасть за эти сорок без одного лет, и выжившие
теперь пытаются наладить новую жизнь в этом пространстве «бывшего». Но всё же в
Москве видно что-то новое, есть ощущение принадлежности к миру, это уже не
таинственный остров, а Большая земля с большой жизнью и большими проблемами,
поэтому описывать эту жизнь автору не столь интересно, и он постоянно
возвращается назад, в идиллическое существование в стихийном единстве с
природой.
Обстановка посткатастрофичности
удачно подчёркнута сюжетом и идеей романа, вернее, их полным отсутствием. Роман
«Ложится мгла на старые ступени» фабульно представляет собой простой перечень
событий, ситуаций, рецептов выживания, воспоминаний очевидцев. Автор
сознательно отказывается от малейших попыток анализа, выведения каких-то
обобщающих выводов или прочерчивания сюжетных линий. Авторский метод прост как
мычание – он излагает факты и только факты, предоставляя читателю самому делать
умозаключения. И ему тем более легко это делать, что, согласно собственным
словам автора, с самого детства он отличался привычкой заучивать любые сведения
из никак не связанных друг с другом областей знания, набивать голову данными, выстроенными
в некие последовательности.
В эпоху семиотики на одной из летних школ известный структуралист всем
раздавал определения: «человек дороги», «человек норы».
— А я? – поинтересовался Антон.
— Хоть вы и историк, но я, прожив с вами в этой комнате три дня, уверенно
номинировал бы вас: человек звука, или – лучше – мычания. Или – чтобы понятнее
– человек глоссы.
В представлении Чудакова
история его семьи, поселка Чебачинск, да и всей
России оказывается ровным, бессмысленным мычанием. У этой антиисторичной
«истории» нет и не может быть ни цели, ни направления,
ни внутренней интриги, и лишь иногда мычание становится то немного радостнее,
то немного тоскливее. Движение, страсть, стремления – всё осталось в том
«бывшем», которое вспоминают родственники, соседи и знакомые Антона. В мире Чебачинска никакая история невозможна, это мир детского,
идиллического состояния, мир остановившегося времени, в котором одна история
уже закончилась, а другая ещё не начиналась.
Сам стиль изложения, передачи этого
застывшего пространства-времени чем-то напоминает произведения другого автора,
жившего в разгар Катастрофы, – Даниила Хармса. Навязчивое перечисление событий,
предметов, ощущений доводит текст до гротеска. Читатель тонет в рецептах
изготовления полезных вещей из мусора, воспоминаниях о прошедших временах,
страхах перед советской властью, которая может раздавить любого человека в
любой момент. Наступает ощущение полного погружения в этот бессмысленный мир,
влачащий существование на обломках мира «бывшего» исключительно за счёт
постоянного напряжения сил.
За роман-идиллию «Ложится мгла на
старые ступени» Александр Чудаков посмертно был объявлен лауреатом премии
«Русский буккер десятилетия», и этот выбор жюри никак не назовёшь случайным или
непродуманным. Действительно, роман, хотя и прошёл незамеченным
для массового читателя, очень важен для развития русскоязычной литературы в
начале XXJ века.
Во-первых, Катастрофа и жизнь после
неё – одна из основных тем русской литературы советского и позднейшего периода.
Достаточно вспомнить, что четыре из пяти Нобелевских премий по литературе,
полученных русскоязычными писателями, были даны за произведения, в которых
Катастрофа служит не просто фоном для сюжета, а основной движущей силой и
оказывается едва ли не главным героем. Роман Александра Чудакова
продолжает эту традицию, хотя и несколько иным образом. Он описывает Катастрофу
не напрямую, а через её последствия, через воспоминания, через рассказы о
людях, переживших и не переживших эти смутные времена, и такой метод производит
не менее шокирующее впечатление, чем рассказ о Гражданской войне Михаила
Шолохова и Бориса Пастернака или рассказ о сталинских репрессиях Александра
Солженицына.
Во-вторых, события, описываемые Чудаковым, до сих пор остаются актуальными, ведь мы всё так
же живём в посткатастрофической эпохе. Перелом между
СССР и новой Россией в конце 80-х-начале 90-х годов вовсе не свалился на страну
внезапно из ниоткуда, это
результат предшествующих послевоенных десятилетий. Потому любое серьёзное
обсуждение крушения Советской державы неизбежно сворачивает на разговор о
первой половине XX века, времени предельного напряжения сил, времени
непреодолимого раскола общества и сопутствующего ему тотального разрушения не
только культуры, экономики, общества, но и ценности человеческой жизни.
В-третьих, роман затрагивает все
основные темы русской литературы XX века: конфликт человека и государства, конфликт поколений,
конфликт «России, которую мы потеряли» и «России, которую мы пытались
построить». Причём в романе эти темы не просто подняты, они выписаны с такой
предельной полнотой, что фактически Чудаков закрывает своим текстом эти
мучительные вопросы и выходит за пределы их бесконечного обсуждения. В каком-то
смысле можно сказать, что своим текстом Чудаков закрыл советскую прозу и
зачистил литературное поле от руин советского времени.
И, наконец, в-четвертых, вещь,
завершающая и подытоживающая этап развития всегда является основой для
появления чего-то нового. После прочтения книги Чудакова
неизбежно встаёт вопрос: «а что же дальше?». Застывшее время конца одной
истории должно стать исходным материалом, отправной точкой для новой
литературы, которая наконец-то выйдет из многолетнего обсуждения одних и тех же
вопросов – в двадцатый, тридцатый, сотый раз, – и начнёт работать с новым материалом.