Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2012
***
Нелюбовь, которая всегда ни при чем
и любовь, которой все нипочем
Нелюбовь, у которой глаза велики
и любовь, у которой глаза – дураки
Нелюбовь, которая стоит на пути
и любовь, без которой не доползти.
Это все после тридцати.
***
Ни памяти, ни судьбе, ни
сердцу и ни уму,
а только желания златорунная полудремота.
Консьержка мне скажет: много вас ходют к нему,
а ты мне понравилась отчего-то.
Как Крамаров с Крамаровым встретимся в весеннем метро
и что уж теперь мне ревности самоцветная ересь
Если б мы вдруг были
счастливы, если б нас замело,
мы что-нибудь бы придумали, мы бы как-нибудь
отвертелись.
И нас не спасли бы ни письма бушующим шрифтом
ни эти несколько суток косвенного накала
ни то, как мы в землю вросли каменным Климтом
а наши возлюбленные летят над нами Шагалом.
***
У нее ничего не ладится и все визжат.
Она застревает ночью в больничном лифте.
А он предлагает ей полежать, как лежат
Люди в прибрежном мотеле в зимней Флориде.
И она не вырывается парусом, и ее тень
не мечется во дворе над осенней золотой лужей.
Счастливую женщину легче ловить в бессмысленный день.
Несчастную – в день, когда чуть было не стало хуже.
***
Влюбилась на днях в немолодого поэта.
Но не за стихи (хотя они тоже звучали),
а за то, что похож он на папу Павлика Шмидта
не только чертами лица, а больше даже плечами.
Сентябрьское воскресенье,
восемьдесят шестой год.
Павликин день рожденья,
Павлик продиктовал
мне код.
В полчетвертого моя мама
говорит: а теперь мы ложимся поспать.
Я возражаю ей в панике:
меня пригласили
на пять!
А мама говорит что не важно к которому часу позвали
А ВАЖНО ВЫГЛЯДЕТЬ ТАК ЧТОБЫ ВСЕ УПАЛИ
Приехали чуть опоздали а там все интересно
десять рыженьких
девочек прячутся за кожаным креслом
Конфеты и яблоки в дверных проемах на нитках
По комнатам ходят слухи о разноцветных напитках
А Павликин папа катает всех девчонок на шее,
писк Сокологорской, визг Березовской, а я идиотка
смотрю на все это и принимаю решение:
отказываться, поскольку будут видны колготки.
***
В нашем кругу было принято одеваться асексуально.
Кофта на молнии, джинсы, рубашка – карманов девять.
Когда мы расстались я все его фотографии – нет, не специально –
постирала в машинке "Лебедь".
И он с них смотрел на меня карась карасем.
Взгляд его был беспощаден бессмертен и жуток.
Единственный парень с которым мне нравилось все.
Единственный парень в котором мне нравилось все.
Кроме шуток.
***
И вот ты распахиваешь дверь с гагаринской улыбкой,
а под
бровями плавают два крокодила.
Но мне не нужно не в космос, не в устье Нила,
мне и здесь зыбко
Не сварим мы больше ни таинственной каши, ни святых щей,
не будет уже никаких ну а что как если
Я собрала две коробки твоих вещей
Дети все повыкидывали и сами туда залезли
***
Когда-то я была девушкой сына военного врача
зимой он ходил в шинели с отцовского крутого плеча
И там, среди старых форм февральского комарья
мы были тоже какие-то, но еще не он и не я
Ледяной воротник шинели как предел бытия
Ледяная пойма за спинами, а за ней города глыба
Ледяная щека с раздражением от бритья
Но еще не последний, не страшный выбор
Если встретимся на небесах, где всегда мороз,
если встретимся на небесах, где все всерьез,
я задам ему кажется только один вопрос:
курицу или рыбу
***
Как много в мире умов.
Миллионы томов.
Миллионов умов тома.
Миллионы томов ума.
И каждая женщина решает сама
от какого единственного ума
она сходит с ума.