Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 2, 2012
Андрей Иванов
г. Кемерово
Родился 11 сентября 1980 года в Усть-Янском
районе Якутии, в поселке Депутатский. В 1997 году закончил Усть-Янскую улусную гимназию, поступил в Кемеровский
государственный университет на отделение журналистики при филологическом
факультете. Повесть «Неоконченная жизнь», вместе с рассказом «Искатель»,
попали в 2002 году в лонг-лист
независимой литературной премии «Дебют». Повесть «Школа капитанов» вышла
в 2003 году в финал премии «Дебют». В рамках этого
же финала она получила специальную премию Министерства культуры
РФ «Голос поколения», с формулировкой: «За правдивое
и талантливое отображение в литературе жизни современной молодежи».
Лауреат премии Фонда имени В.П. Астафьева по итогам 2003 года.
НЕМНОГО НОЧИ
Икра
Сторублевыми купюрами очень
неудобно подтираться. Не делайте этого, если у вас существует хоть какой-нибудь
выбор. И под словом «выбор» я имею в виду вовсе не тысячерублевые купюры, хоть
они и немного больше.
Вообще, проблема в спешке. Если очень сильно спешишь, то рано или поздно
приходишь к ситуации, когда деньгам невозможно найти лучшего применения, чем
спустить их в канализацию. Лишь юные мажоры считают, что деньги – это способ
решения проблем. Они так думают лет до тридцати-тридцати пяти, потом смиряются.
И обреченно дергают ручку унитаза.
Я никогда не был мажором. Но я спешил. Я думал, что завтра мне предстоит
далекий путь – двенадцатичасовая тряска в автобусе – и торопился лечь пораньше.
И потому доверил завести будильник своей жене. Она завела. И, проснувшись, я
понял, что между мной и отъезжающим автобусом – полчаса и половина города. На
ее взгляд, этого было вполне достаточно.
А я не успел даже сходить в туалет. Ладно там –
почистить зубы. Никто не собирался в этой поездке целоваться со мной (ну,
хорошо, я надеялся, что собираются, но не в этом же дело…). Ладно – поесть. Еды
можно купить по дороге. Но – туалет! В наших автобусах не бывает туалетов!
Я метался по остановке, а сговорившиеся таксисты не хотели везти меня на вокзал
дешевле, чем за 200 рублей. При том, что у меня с собой было всего полторы
тысячи, на которые мне предстояло предаваться безудержному веселью в течение
двух недель в кратере одного из древних вулканов.
В принципе, у меня оставалось некоторое время на вокзале – минут 10. Вполне
достаточно для современного молодого горожанина, чтобы справить любые
естественные потребности своего организма. Вокзальный туалет встретил меня
приветливым аммиачным смрадом. А в кабинке не было ни гвоздика, ни крючочка –
ничего, на что можно было бы повесить мою большую спортивную сумку с вещами.
Ну, вы знаете, вещи – всякие трусы, футболки, теплая кофта на случай резкого похолодание, еда в дорогу. Впрочем, еды не было,
потому что я спешил, и не взял с собой еды. И не было туалетной бумаги.
С последним обстоятельством я смирился уже сидя на корточках над нечистым
вокзальным «очком», в обнимку с большой спортивной сумкой. Мне пришлось держать
ее на коленях, как любимую. Вот вы держали любимую на коленях в вокзальном сортире? А я – почти…
Я, конечно, мог бы крикнуть в пустоту, которая была за дверцей кабинки:
— Эй, кто-нибудь! Дайте бумагу!
Но, во-первых, я не знал, с кем именно я таким образом
вступлю в контакт. А, согласитесь, вокзальный туалет – это то место, где не с
каждым встречным хочется контактировать. Во-вторых, была большая вероятность,
что у того первого встречного не будет с собой бумаги, а будет нездоровое
чувство юмора. В третьих, имелся шанс, что неизвестный гипотетический туалетный
встречный пожелает вступить со мной в диалог, выяснить некоторые обстоятельства
моей жизни и пребывания в это чудесное время в этом чудесном месте. А,
возвращаясь к пункту «во-первых», я сомневался. Главным представлялось то, что
мне, хоть ори я, хоть угрожай местной общественности самоубийством, негде было
взять туалетную бумагу в ближайшие несколько минут.
И я подтерся сторублевками. Их у меня было три. Потому что сначала у меня была
одна тысячная купюра и одна пятисотрублевая. С пятисотки
таксист дал сдачу – три сотни. И вот я, скрежеща зубами от жалости к себе,
использовал первую сотню. Этого было мало. Жестокий молох вокзальных туалетов
требовал большей жертвы. И я использовал вторую сторублевку. Потом – третью. «И
это делает человек, который ни разу в жизни не пробовал черной икры», — подумал
я.
В автобус я запрыгнул минуты за три до отправления. Так что, чисто
теоретически, у меня была возможность поорать там, в туалете, насчет бумажки,
и, может быть, все обошлось бы для меня дешевле. История не имеет
сослагательного наклонения. Пусть же его не будет и у истории моей жизни.
И, да, перед использованием денежные купюры нужно помять, так же, как, скажем,
газету или страницу из книги. Уж вы мне поверьте.
Кувалда
Читать в междугороднем автобусе,
конечно, можно. Но многое зависит от обстоятельств. Во-первых, важно – что
читаешь. Потому что состояние движения, даже когда едешь по хорошей дороге,
мешает сосредоточиться, и при чтении самой серьезной книги в голову пролезают
только самые простые и примитивные суждения. Я, например, имел с собой томик
американского писателя Кастанеды. Читал его минут двадцать-тридцать – пока
выезжали из города. Разум постоянно отвлекался на другое.
Например, я искоса разглядывал пассажиров. Я люблю, когда среди пассажиров
обнаруживается симпатичная девушка. Тогда можно ехать и думать о ней –
например, пытаться угадать по ее сонному лицу, о чем она думает и хочет ли
секса. Мне почему-то кажется, что все симпатичные девушки хотят секса. На мой взгляд… ну, если бы я был Богом и создавал мир, то было бы
абсолютно логично сделать так, чтобы все симпатичные девушки постоянно ощущали
неудовлетворенность своей половой жизнью. А некрасивые – наоборот, были бы
абсолютно фригидны и самодостаточны. И если верить тому же Кастанеде – что мы
сами каждое мгновение создаем и поддерживаем свой мир своим осознанием –
получалось, что таки да! каждая симпатичная девушка в моем мире постоянно хочет
секса! Но, даже в моем мире я был уверен, что хочет она это дело
вовсе не имея в виду меня.
Никаких девушек среди моих спутников не наблюдалось. Автобус был заполнен
только наполовину. И на большей части парных сидений сидели по одному дядьки с
внешностью мелких начальников и тетеньки в возрасте менопаузы.
Еще я думал о предстоящем отдыхе. Это так называлось: отдых в санатории
«Здравница Кузбасса». Было немного странно, что здравница Кузбасса находится не
в Кузбассе, а в каких-то алтайских предгорьях, но для человека, использующего
вместо туалетной бумаги российские рубли, подобная мелочь – не самая
удивительная деталь мироздания.
Я получил путевку случайно и бесплатно. Случайность и бесплатность обычно взаимосвязаны. Главный редактор газеты, в которой я работал,
возила нас на какую-то начальственную тусовку. Там
были заместители губернатора, начальники департаментов, и почему-то множество
журналистов. Все действо, впрочем, сводилось к простому выпиванию
и закусыванию. Журналисты сидели за длинным П-образным столом. Во главе сидела заместитель губернатора – напряженно-улыбчивая
тетка сорока с небольшим лет. Она не ела и не пила, но зато рядом с ней
находился смутный быстроглазый тип, который время от времени привставал на
стуле, как на стременах, и вполоборота к своей сановитой соседке вскривал шутливо и в то же время отчетливо:
— Тамара Сергеевна! А Иван Александрович не пьет!
Тамара Сергеевна и все присутствующие вперивались
взглядом в какого-нибудь немолодого лысеющего и потеющего человечка
журналистской наружности, который тут же хватал бокал и натужно делал большие
глотки.
Я так и не понял, что это было. Но после того застолья мне почему-то дали
путевку в Белокуриху. Почему именно туда – я тоже не знаю. А Тамара Сергеевна
вскоре после этого попала в Госдуму. Наверное, все же было что-то в этом
рюмочном мероприятии – предопределение судеб. Или по-русски лучше сказать:
распределение?
Через пару часов автобус начал жутко трястись и резко сбавил ход. Это
закончился асфальт, и мы ползли теперь по алтайской грунтовке. Даже в салоне
было слышно, как визжат пережевываемые щебнем шины. Царило сонное молчание. На
меня дуло из окошка. Довольно сильно, так что я даже прикрылся курткой, как
одеялом. И задремал.
Проснулся от тишины, в которой раздавались гулкие колокольные удары. Один за одним. Монотонно и яростно. Как набат народного
бунта. Так что когда между ударами воцарялась короткая тишина, у меня в черепе
еще тихо гудело.
Мы стояли посреди безвестного селения. Было что-то вроде деревенской площади.
Пыльный бугристый пустырь: с одной стороны магазин – серая коробка бетонного
дзота, дощатый покосившийся туалет о двух дверях, с другой стороны –
бревенчатые дома за крашеными заборами. Посередине, на капоте вишневого жигуля сидел алтайский фермер, обставившийся
банками и ведерками с медом. К туалету очередь.
Я встал и пошел к туалету. Колокольный звон оглушал меня при каждом шаге. Он
был рядом, так близко, что ощущалось дрожание воздуха от каждого удара. Через
несколько метров я увидел. Наш автобус расположился у края площади, чуть
накренившись на один бок. У заднего колеса нараскорячку,
как борец сумо, стоял наш водитель с голым торсом и бил по колесному диску
тяжкой пудовой кувалдой. Видимо, он делал это давно. И, видимо, ему приходилось
делать это часто. Его загорелая коричнево-рыжая спина сочилась потом, под кожей
толстыми канатами ходили мускулы. С каждым новым усилием и оглушающим ударом от
его напряженной фигуры расходились эманации злости.
«Ремонт машин кувалдой», — подумал я. Зашел в магазин и купил мороженое в
стаканчике. Видимо, тут часто останавливались междугородные автобусы. Просто
так в деревне мороженое не продают.
Немного ночи в девичьих глазах
Сразу по приезду и заселению в шикарный двухместный номер к соседу-алкоголику,
который вонял носками, я, естественно, заболел гнойной ангиной. Это случилось
со мной первый раз в жизни, и поэтому случилось именно на курорте. Врачи,
радостные после долгого безделья, втыкали мне в вену шприцы с хлористым
натрием, кормили антибиотиками и, заглядывая в горло, говорили восхищенно:
"Какой хороший мальчик, гной в каждой лакуне".
А потом я лежал у себя номере, маялся температурой и
наблюдал, как время от времени в комнату заходит мой нетрезвый сосед, чтобы
взять из тумбочки очередную упаковку презервативов "Неваляшка". А так
как у соседа тоже была гнойная ангина (странно, да?), то использовать эти
презервативы ему было тяжело, он в прямом смысле рисковал жизнью. И однажды,
когда силы оставили его, он сказал:
— Андрюх, я пойду бухать с мужиками, а когда придут девки
и будут меня искать, ты скажи им, что я умер нахуй.
Я поклялся ему, что так и будет. Потом он ушел бухать, а я, в трусах по случаю
высокой температуры, сел смотреть чемпионат мира по футболу, хотя футбол и не
люблю. В телевизоре летал мячик, в соседнем номере сладострастно стучала в
стенку чужая кровать и получалось чужими людьми не мое
удовольствие.
— Эх, — беседовал я мысленно с Богом, слушая спорадические наплывы стукающих
звуков и легкое женское взмыкивание сквозь стену, —
Почему, Отче, одним Ты дал все лучшее, что есть в этом мире, а другим — гнойную
ангину? И даже тем некоторым, которым Ты дал гнойную ангину, Ты позволил
использовать по прямому назначению презервативы "Неваляшка"? И лишь
мне, достойнейшему из Твоих сыновей, Ты уготовил
горькую участь созерцания игры российских футболистов и унылого прослушивания
звуков чужих совокуплений.
— А как же? — спрашивал меня Бог, — Некоторые из тех, которым Я дал гнойную
ангину, не смиряются, а продолжают с риском для жизни пользоваться по прямому
назначению китайскими презервативами "Неваляшка", и даже обходятся
без них временами (с еще большим риском для жизни). А ты сидишь тут в трусах и
хочешь, чтобы тебе все принесли на блюдечке? Хочешь вот так, в трусах, и чтоб
на блюдечке?
— Да, Бог, хочу, — отвечал я.
— И что же тебе надо? — спрашивал Бог ехидно, — Чтобы сейчас в этот номер
ворвалась девушка, согласная на все в состоянии беспощадной хотечки?
— Да, — отвечал я неразумно и гордо, — Две! Две девушки! Бля! (Извини, это не
Тебе)
— Ха-ха… — говорил Бог, — Хо-хо…
Я заткнулся, наши каким-то чудом забили гол, а в дверь
постучали.
Я, в трусах, поплелся открывать, матеря мысленно соседа, забывшего по-пьяни ключи от номера. Открыл дверь. За дверью стояли
две девушки, нетрезвые, с яркой и дешевой помадой на губах. Знаете, такая
дешевая помада, с микроскопическими комочками. Одна девушка была светленькая, а
другая рыженькая.
— Извините, — сказал я, — Миши, которого вы ищете, тут нет, а я смотрю
телевизор в трусах.
— Да, — ответила одна из них, осматривая меня с головы до ног и особенно
осматривая в области трусов, — Собирайся. Пойдешь с нами.
— У меня ангина и температура, — сказал я.
— Мы тебя вылечим, — сказала она.
Я вздохнул, мысленно подмигнул Богу, надел джинсы, футболку и пошел с
ними.
В баре я выпил 100 граммов водки. Потом попросил бармена согреть мне пива в
микроволновке и тоже его выпил. Меня развезло, я плясал (пиздец: я — плясал!).
Один раз поцеловался с беленькой, честно предупредив ее о своей гнойно-ангиновой заразности и неспособности целоваться.
— Ничего, — сказала она, — Целуйся как можешь. Ты мне
пока что нравишься.
— А я и танцевать не умею, — говорил я.
— А мне похую, — говорила она и спрашивала, — У тебя деньги есть?
— Не, я бедный, — говорил я.
— Ты бедный? — спрашивала она, — Это плохо. Ведь ты должен провести нас в
ночной клуб.
В ночном клубе я еще пил пиво, плясал и пытался представить, какая же у меня
сейчас температура. Но, хоть горло не болело.
Между плясками мы сидели за столиком в уголке, пили пиво и молчали. Рыженькая
наклонялась к беленькой и о чем-то шептала ей в ухо.
Та кивала головой. Кивала, кивала и вдруг ушла. Стала плясать и никак не
возвращалась.
— А что она не возвращается? — спросил я рыженькую (я
даже их имен не помню…).
— Андрюш, — сказала рыженькая так тихо, что в
этом клубном грохоте мне пришлось читать по губам, — Давай возьмем водки и
поедем ко мне.
— Зачем? — задал я самый ибланский вопрос, который
только можно было придумать в этой ситуации.
Она посмотрела на меня взором полным сомнений.
— Поехали, — тут же сообразил я, — Только без водки.
Мы вышли из клуба, взяли такси, проехали в такси метров
сто и оказались у панельной пятиэтажки.
— Понимаешь, — объясняла мне рыженькая, — Я не могу привести тебя ко мне домой,
у меня ребенок. А тут живет моя подружка. У нее муж сейчас в рейсе, он
дальнобойщик, и она пустит нас в какую-нибудь комнату.
У меня в голове было как-то странно. Мне не верилось, что эта незнакомая
рыженькая девушка, худенькая и носатенькая, встретив
меня случайно полтора часа назад, уже решила со мной ебаться и даже сама ищет
для этого место. Мне хотелось задать Кому-нибудь вопрос: "А в чём
подвох?". Но Кто-то подозрительно молчал в черном курортном небе.
Мы вошли в подъезд и позвонили. Открыл, естественно, муж-дальнобойщик. Он жевал
еду и смотрел на нас безразлично.
Потом, на улице, она сказала мне опять:
— Извини, в твой номер я не пойду, это принципиально, туда только бляди ходят,
а дома у меня ребенок… Иди, найди Беленькую, может с ней тебе повезет больше.
Прости.
Она смотрела мне в лицо, и в глазах ее таинственно отражался и подмигивал мне
Бог Черного Неба, Бог Исаака и Бог Иакова, Бог Ревнитель, Которому отмщение и Который воздаст каждому на этом курорте…
— Спасибо, — сказал я ей, погладил ее по щеке, повернулся и пошел. Я
чувствовал, что она смотрит мне в спину, и ощущал себя ибланом.
Как бы я нашел Беленькую, если и "Здравницу Кузбасса" обнаружил не с
первого раза? Я был пьян, замерз, и снова болело горло.
Утром меня разбудила пожилая и некрасивая медсестра.
— Как вы себя чувствуете? — спросила она голосом Бога.
— Нормально, — сказал я, — Как вы сюда попали?
— У меня есть ключи от всех дверей, — улыбнулся Бог лицом медсестры.
— А, — сказал я, — Спасибо. Мне больше ничего не надо.
— Хорошо, — сказал Бог, — Если что, сразу обращайтесь. Где меня найти, вы
знаете. Только, если вместо меня будет кто-нибудь другой, не говорите "мне
плохо", а полностью расскажите, что вас беспокоит и что
именно вы хотите.
В этот момент мой сосед, спящий на соседней койке, выставил из-под одеяла жопу
в давно нестиранных трусах, и медсестра ушла.
Рука
Американский писатель Кастанеда рассказывал в своей книжке, как трудно во сне
найти руки. Что нужно уснуть, поднять руки к лицу и посмотреть на них. И на то,
чтобы это сделать, у него ушло несколько лет. Моя курортная ангина катилась на
убыль. Я отложил в сторону Кастанеду, уснул и легко поднял к глазам обе ладони.
Повертел ими перед своим носом и подумал, что, видимо, тут какая-то ошибка.
Ничего сложного в этом нет.
А утром мой сосед сказал, что уже договорился, чтобы меня переселили в другой
номер, так как к нему приезжает жена. Он говорил, лежа лицом вниз на своей
постели. Рядом, на краю кровати, сидела горничная и выдавливала ему прыщики на
спине. Я не слышал, как она вошла, а проснулся от воплей соседа о том, что ему
больно. Они смеялись. На ковре стояло ведро с водой, валялась швабра и пара
резиновых перчаток.
«Это тебе не руки во сне находить», — подумал я. Мне было совершенно невозможно
представить, что нужно такого сделать, чтобы незнакомая женщина вдруг принялась
бы выдавливать у меня прыщики на спине. Сосед развернулся в кровати, как жирный
тюлень на мелководье, и облапал одной рукой горничную
за ляжку, а другой – за грудь. Она снова задергалась – то ли смеялась, то ли
отбивалась.
Я сел и уныло начал собираться.
Меня переселили. Номер был меньше, и сосед – тоже. Это был низкорослый, мне по
плечо, кривоногий молодой человек с широкими плечами и удивительной красоты
глазами – черными, яростными, убийственно-внимательными. Он просканировал меня
одним колким взглядом и достал из кармана пару мятых сотен:
— Сбегай за водкой, — сказал он, — Отметим знакомство.
Я взял сотни и вышел. Внутри я пылал. «Что происходит?», — колотилось у меня в
мозгах огненными молоточками, — «Что тут вообще происходит?». Ответа не было.
Искренне ощущая, что я не какой-то там мальчик на побегушках, а читаю, знаете
ли, Кастанеду, и даже нашел во сне руки с первого раза (хотя и не знаю точно, зачем) я купил плоскую стеклянную фляжку с водкой «Исток».
— Разбираешься! – одобрительно кивнул сосед.
Он перочинным ножиком нарезал на тумбочке твердую сырокопченую колбасу. Налил
водки, по половине в гостиничные стаканы. Я взял, стукнулся стеклом в стекло и
выпил. Было мерзко. Извинившись, я спустился вниз, к администраторам.
— Я съезжаю, — сказал я, — Когда ближайший автобус отсюда?
Администраторша, младше меня, с удивлением назвала время. Выходило, что скоро.
Еще она дала мне анкету, сказала, чтобы я заполнил – им
видите ли, важно знать, почему я решил свалить раньше времени. Бегло отметив
галочками качество обслуживания и кухню, в графе «причина» я написал «Потому
что селят с одними алкоголиками», отдал ей листок и отправился на автостанцию.
Автобус был через час, надо было спешить за вещами. Когда я, потный от ходьбы,
вошел в холл санатория, мне наперерез кинулась все та же молоденькая служащая.
На глазах у нее отчетливо блестели слезы.
— Ну, что же вы сразу не сказали! – вскрикнула она, явно желая схватить меня за
плечо и никуда не пускать, — Хотите мы поселим вас отдельно, одного? Мы же не
знали, что вы такой правильный! Мы по возрасту гостей подбираем! Мы же…
— Я билет купил, — сказал я.
Мне было неприятно, с какой интонацией она произнесла «правильный». Ясно было,
что для нее я совсем-совсем не правильный гость.
— Понимаете, — забормотала она, — Нам очень попадает, когда люди уезжают раньше
времени. Тем более, по такой причине, как вы написали… А
билет можно сдать! Сдать! Вы почти ничего не теряете! Останьтесь, мы вас
поселим… хорошо будет…
«Что происходит?» — снова думал я, в третий раз за
день преодолевая отрезок пути до автостанции.
Новый номер был пустой, и там было кабельное телевиденье. Я валялся весь день и
глядел в экран, где был то спорт, то голливудские лица. На лечение не ходил.
Там почти везде надо было раздеваться, обливаться, ходить с голой
жопой перед незнакомыми женщинами. Пошло оно всё…
В одной из стен номера была дверь. Видимо, когда-то это был номер из
двух комнат. Теперь дверь была закрыта. Но сквозь нее отчетливо, как будто дело
происходило прямо передо мной, раздавались голоса соседей. Там, судя по
голосам, жили два каких-то пожилых мужика. Вечером, когда от бесконечного
телевизора у меня уже кружилась голова, они привели к себе двух дам, с голосами
школьных училок, звенели стаканами и скоро жарко
заспорили о нюансах половой жизни. Слова «эрекция» и «эякуляция», раз за разом
произносимые пьяными женскими голосами – это было выше моих сил. Я встал с
постели, преодолел усилием воли накативший вдруг приступ дурноты, обулся и
вышел в коридор. Просто так, без всякой цели.
Это был тот же этаж, на котором я жил с моим первым соседом. Сейчас сосед стоял
в дальнем конце коридора, метрах в пятидесяти, в одних трусах, и держал что-то
в руке. Увидев меня, он призывно махнул. Я подошел.
— Я футбол смотрел, — сказал сосед шепотом, глядя на меня сияюще,
— Но это даже через футбол слышно.
В руках у него был мобильный телефон.
— Что ты делаешь? – спросил я.
— Диктофон… — он попытался что-то объяснить, но в этот момент за дверью
заорали.
На пределе связок, женский судорожный вопль-визг. И снова. И еще. Так громко,
что я вздрогнул. Сосед зажал себе нос, надул щеки и покраснел – он старался не
ржать.
— Нет, не надо пальчиком! Не надо! Я хочу без пальчика! – исходил страстью за
дверью юный девичий голос. – Так! Да! Так! Еще! Еще!
Сосед бился в конвульсиях и тыкал телефоном в сторону двери. За дверью орали.
Это был самый громкий женский крик из всех, что я слышал в жизни.
— И давно это продолжается? – спросил я.
— Кончают уже, — прохрипел пунцовый от сдерживаемого смеха сосед, — Пальчики…
Она тут про банан орала… Ты, кстати, у меня мыло забыл.
Он толкнул дверь в свой номер, и ушел туда, в темноту. Из тьмы донеслись
громкие звуки футбольного матча. Звуки за дверью напротив достигли визгливого
пика, сорвались на полуслове и замолкли. Шумел футбол. Сосед очень долго рылся
в своей ванной, минут десять, искал мое мыло, а я стоял и ждал. Дверь напротив открылась и оттуда вышел пожилой пузатый дяденька с добрым
лицом и усами.
— Ребят, огоньку не найдется? – спросил он, — Я слышу – футбол. Думаю: мужики!
А мы только въехали сегодня вечером, я зажигалку не взял…
Из двери пожилого дяденьки вышла девочка, лет 16 на вид, в ослепительно
коротком ситцевом сарафанчике, улыбнулась мне ехидно и направилась к лифту.
— Подожди! – крикнул ей вслед дяденька, — Мужики…
Я сказал ему, что не курю, плюнул на мыло, которое все не находилось, и тоже
пошел к лифту. Искоса поглядывая на девочку, дождался кабины, вошел и
развернулся. Она стояла напротив меня, сарафан был розовый с фиолетовыми
цветами. Она – красивая, с чистой молодой кожей. Смотрела на меня так, будто
знала обо мне что-то неприличное и хотела смеяться. В лифт не вошла.
Двумя этажами ниже я зашел к дежурному врачу, рассказал, что у меня травма
мозга и попросил таблетку. Он дал мне сразу два кругляшка алпразолама.
Я проглотил их тут же, при нем, и, хотя ему от скуки еще хотелось поговорить о
моей травме, пошел к себе в номер. За дверью в стене плясали, обжимались и
пьяно хихикали учительскими голосами.
Я лежал лицом вверх. Когда на меня накатила алпразоламовая
успокоительная муть, я вздохнул, тихо уснул и увидел во сне свои руки. Смотрел
на них долго.
Кратер
Дни здесь были утомительно-тоскливы.
Они заполнялись часами чтения Кастанеды – до тошноты, до кисельного расползания
в мозгах. Потом шло кабельное телевиденье, где показывали бесконечные
непонятные игры, вроде бейсбола, и много других, для которых я даже не знал
названия. Там была игра, где нужно было катать руками по огромному зеленому
ковру тяжелые каменные эллипсоиды, вокруг каких-то лунок. Действие происходило
на многотысячном стадионе, забитом людьми. Зрители скакали и неистовствовали.
Был чемпионат мира по киданию тарелок для собак. Был математически сложный
снукер и водное поло, изнуряющее однообразием мускулистых пловцов. Прерывалось
все это приемами пищи.
Я ходил в столовую, на первом этаже огромного шестнадцатиэтажного корпуса. Там
садился на свое место, за стол к двум сорокалетним теткам и одному юноше,
моложе меня на пару лет. Он заигрывал с тетками и делал им непристойные
предложения. Они с усталым ехидством отказывали. Он слегка огорчался. А вечером
я встречал его всегда в окружении таких же немолодых женщин. Обычно было
три-четыре нетрезвых дамы, похожих на стареющих секретарш из областной
администрации, и он. Иногда парней было двое. Однажды вечером они всей
компанией плясали в лифте под музыку из мобильного телефона. На усталых от
десятилетий семейных невзгод лицах женщин лежала тень отчаянного горького
веселья. Ему было слегка неловко, судя по тому, как он отвел от меня взгляд, но
тоже весело.
В столовой работали официантки. Одна из них была та самая Беленькая, которую я
не нашел тем вечером, когда Бог исполнял мои желания. Она равнодушно
здоровалась со мной. У меня так и лежала в кармане тысяча неразменянных
рублей. И я даже пару раз предложил Беленькой снова сходить в ночной клуб, она
обещала после работы постучаться ко мне в номер, но я не дождался этого стука.
Каждый вечер я выходил на улицу. «Здравница Кузбасса» стояла высоко. Пейзаж
представлял собой чашу. Это был кратер. Миллионы лет назад он исторгал из себя
лаву. Сейчас остались только ручейки теплой радоновой воды. По круглому горизонту,
в закатных лучах солнца, зубрилась низкая кромка
черной кратерной стены. Внутренние склоны кратера шли террасами. На них циклопьими изумрудами горели подсвеченные из-под воды
плавательные бассейны без крыш. Метались лучами стробоскопов по облакам мерцающе-насекомные сборища дискотек. Реки людей стекали по
широким прогулочным молам к центру чаши, где стоял город. Всегда в одном
направлении – сверху вниз. Казалось, что меня может смыть и затопить людскими
телами. И я всегда шел против потока, вверх.
— Чего хотят все эти люди? – спрашивал я сам себя, глядя на встречные лица.
Но они шли и шли мне навстречу во множестве, легкие и нарядные, молодые и
старые, мужчины и женщины. А я, казалось, не имел к ним никакого отношения.
Через пару часов поток редел, и я оставался один на улице, освещенной витринами
сувенирных магазинов. Заходил в парочку из них, перебирал руками безделушки из
бересты и кожи.
В последний вечер я зашел в бар. Там за стойкой сидел мой второй сосед,
кривоногий и с яростным взором. Он полыхнул в мою сторону горячими зрачками,
улыбнулся и спросил, скольких я уже поимел на этом
курорте.
— Никого, — ответил я просто.
— Да, ты тут уже неделю! – удивился он.
Я промолчал. Он вкратце перечислил мне список своих побед, в основном состоящий
из местных горничных и официанток, озвучил безумную цифру потраченных по барам
и ресторанам денег, рассказал, что он из тех ребят, кто держит Прокопьевск и у
него всегда все правильно, по понятиям. Он был так по-барски (скорее, от слова
«барс», выколотом на костяшках его пальцев) великодушен, что даже предложил мне
свою девушку, которая сидела рядом с ним, кушала картошку-фри
и пила что-то разноцветно-алкогольное через соломинку из высокого узкого
стакана.
— Люди в войну хлебом делились, а я пиздой подавлюсь? – подвел он теоретический
базис под предложение.
Девушка игриво прижалась к его массивному плечу. Взглянула на меня. В ее глазах
теплыми угольками светилась любовь. Искренняя и чистая. Так что я даже потряс
головой. «Этого не может быть», — подумал я. – «Еще пару дней назад они были
незнакомы, через день он бросит ее ради новой пизды, которой так же будет не
прочь поделиться с приглянувшимся ему неудачником. Не может быть, чтобы у нее в
глазах была любовь! Это неправильно! Здесь не место любви! При таких словах любовь
должна гаснуть».
Я посмотрел на них. Она его любила, как только может любить женщина. Сейчас он
был ее первым и единственным, ее сильным плечом и каменной стеной, охотником и
защитником. А я был чем-то вроде продолжения его. Совершенно чужого мне человека.
Я снова потряс головой, и он понял это по-своему.
— Ну, тогда трахни эту барменшу, — он показал вглубь
бара, — Она вообще всем подряд дает. Удачи!
Они окатили меня теплом своих любящих взглядов, он хлопнул меня по лопатке, а
потом они ушли. И я остался. Ко мне подошла барменша. У нее были татуированные
голые руки: извитые то ли змеями, то ли драконами, то ли струями экзотического
ало-черного дыма. Чуть старше меня. Усталое и одновременно игривое лицо. Я
начал что-то говорить про стакан пива. И тут незнакомый человек перебил меня.
Мужчина в дорогой рубашке, он наклонился к ней притянул
ее рукой и что-то зашептал ей в ухо, какой-то комплимент. Она нетерпеливо
отпихнулась и сказала:
— Да, пошел ты нахуй!
Мужчина вздохнул и пошел. А я сказал ей:
— Я понимаю, что пришла моя очередь идти нахуй, но
когда ты закончишь работать, мы можем отправиться в мой номер.
Внутренне я был абсолютно готов путешествовать по следам незнакомца в дорогой
рубашке. А она неожиданно весело засмеялась и спросила с интересом:
— Что будем делать?
— Ну, не книжки же читать, — брякнул я.
Ее лицо сразу поскучнело и даже, вроде бы, струи дыма на руках поблекли.
Неловким смазанным движением она кивнула мне и тихо сказала:
— Посиди тут. Если я не очень устану за сегодня, то ладно.
Я просидел за стойкой четыре часа. Глядя в стакан пива, которое не пил. В
помещении за моей спиной курили, шумели, иногда принимались плясать. Я не
оборачивался, но мне казалось, что я все равно вижу это. Каждое их пьяное па
или взмах руки, каждый огонек сигареты. В дальнем углу, видел я, сидел кто-то
молодой, в длинной серой юбке и с длинными русыми волосами. И смотрел в мою
сторону. И тоже не пил.
Бар постепенно пустел. Барменша отрицательно покачала мне головой. В ее жесте
была почему-то обида, какая-то претензия ко мне, которую она обдумывала все эти
часы.
Справа от меня сел охранник, а слева – девушка с длинными волосами и в серой
юбке.
— Извините, вы не видите, как называются вон те сигареты? – спросила меня
девушка, — И показала пальцем в самый дальний угол самой верхней полки.
Я посмотрел туда и не увидел сигарет, потому что вообще плохо вижу. Посмотрел
на девушку, и понял, что она прекрасно видит.
— Не вижу, — сказал я.
— Бар закрывается, — сказал охранник.
— Я жду ее. – я кивнул в
сторону барменши, которая вышла из-за стойки и что-то поправляла на столиках.
— Вы друзья? – спросил охранник.
— Да, — сказал я, а сам краем глаза смотрел, как девушка в сером
еще какое-то время сидит неподвижно, а потом слезает с высокой барной табуретки
и уходит.
Это была очень хорошая девушка. Из приличной семьи. Умная и скромная. Ей
хотелось любви и ласки – тихо и просто.
— Давно знакомы? – спросил охранник, тоже кивнув в сторону барменши.
— Четыре часа. – сказал я.
— Правила одинаковые для всех, — сказал он.
— Да, — согласился я, встал и ушел к себе в номер.
Утром, часов в шесть, я вышел на террасу перед санаторием. Она была широкая,
полукруглая, выложенная шестиугольными бетонными плитами. Над гигантской
впадиной кратера висел утренний холод, проткнутый горячими солнечными лучами
под острым углом. Я сидел на скамейке. Я вспомнил, что в книге американского
писателя Кастанеды написано, как надо смотреть на местность, чтобы узнать
хорошая она или плохая. Главное, не глядеть ни на что конкретно и ни о чем не
думать. И если это удается, то хорошие места будут светиться зеленым, а плохие
– красным. Я сделал скучное лицо и постарался избавиться от мыслей. Перед моим
взором вдруг из воздуха, как струя стеклянного дыма, сложилось
прозрачно-голубоватое кольцо. Я потряс головой и снова посмотрел перед собой.
Кольцо исчезло. Вся местность от кратерной стены до города в пологой выемке
светилась мутно-багровым туманом по-над самой землей. Кровавая муть покрывала
бетонные соты террасы и доходила мне до щиколоток.
Я встал и пошел на автобусную станцию за билетом.
Когда автобус выворачивал на серпантин бетонки, ведущей из кратера, за моей
спиной шептались:
— Гляди-ка, это же наш сосед из-за двери. Он же всего неделю здесь. Раньше
времени уезжает. Программист, наверное.