Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 1, 2012
1.
Евгению
Рейну не «делали биографию», как «рыжему», но ахматовское благословение
отметило и его, и биография, в конце концов, получилась. Поздно дебютировал в
официальной печати, но рано вошёл в элитный поэтический круг, был наречён «ахматовским
сиротой», печатался в самиздате, потом удостоен Гос—
и прочих премий, объездил полмира, переводил стихи Туркменбаши, объяснив это
занятие с истинно рейновским изяществом, мол, «не
хватало на пельмени», а ещё обаятельнее обосновал в стихах: «И все-таки, я ждал
– и я дождался, / теперь – держись. / Но я не твой противник, государство, / Я
– просто жизнь».
Если
судить по нынешним читательским рейтингам, то Рейна скорее «почитают, чем
почитывают». На нынешний вкус его стихи воспринимаются как предельно простые –
и это правильно. Любой поэтической эпохе нужен свой «патриарх», Рейн на эту
роль прекрасно подходит и, что важно, весьма комфортно в ней себя ощущает. Он
величествен даже внешне – лев с петербургской набережной, как его однажды
назвал Евтушенко. Незабываемо читает стихи – однотонное и громогласное чтение
слышно во всех концах зала! Как положено мэтрам, загодя сформулировал
творческое кредо – столь же чеканное, сколь и лукавое: «Не я пишу стихи. Они,
как повесть, пишут / Меня, и жизни ход сопровождает их…». Впрочем,
поэтическая обстоятельность ничуть не вредит искренности (вспомним
хрестоматийное: «Холодный песок прибалтийский / Замешан на талом снегу,
/ Как хочется мне проболтаться! / А вот не могу, не могу»).
Кстати,
о масштабе. Литературная судьба и личные отношения сложились таким образом, что
о Рейне принято говорить «за компанию» с Бродским, пусть и в чрезвычайно комплиментарном смысле. Пока такое представление не стало
частью бродсковедческой мифологии, его не поздно
уточнить. «Научив Бродского», Рейн избежал его неизбежного влияния, так что напрашивающиеся
слова об «ученике, победившем учителя» тут неуместны. Более того, теперь
понятно, что запоздалость его первой поэтической книжки (сборник «Имена мостов»
вышел в 1984-м, с сильной цензурной правкой) стала, пожалуй, необходимой временной
дистанцией, чтобы поэт Евгений Рейн сложился в самостоятельную творческую
величину. Сходство с Бродским есть на уровне приёмов, поэтической техники – но
не поэтических мировоззрений, что видно по хрестоматийным вещам. Вот, к примеру,
рейновское восьмистишие, которое вспоминают чаще
других:
В провинциальном городе чужом,
когда сидишь и куришь над рекою,
прислушайся и погляди кругом —
твоя печаль окупится с лихвою.
Доносятся гудки и голоса,
собачий лай, напевы танцплощадки.
Не умирай. Доступны небеса
без этого. И голова в порядке.
Только
одно допущение: представьте, как закончил бы это восьмистишие Бродский с его
холодной мизантропией – и убедитесь, сколь иную, сдержанно-лаконичную, коду выбрал
Рейн. Если Рейну и «скучно» без Бродского (и Довлатова; по названию давних рейновских мемуаров), то никак не одиноко: в его гулком
голосе различимы интонации многих «жизнелюбивых» поэтов классического толка –
от Пушкина до Пастернака. Пожалуй, Пастернака – в первую очередь:
представляется, что Рейн близок автору «Доктора Живаго» не только особым
жизнелюбием, но и тонким чувством этики, которое есть как бы свойство
художественной ткани стиха. Вот, например, стихотворение «Справедливая память» –
о том, из-за чего люди убивают друг друга. Всё начинается с личных обид, зависти,
комплексов:
Как прожить без обиды – одна она
греет душу,
Одна обостряет зренье, подсаливает
похлебку,
Из темного подземелья она выводит
наружу,
Из рук выбивает швабру и подает
винтовку.
Несмотря
на «чеканность» образов, переживание это – не головное, а – от острого
переживания самого искусства. Недаром у него в стихотворении «Ночной дозор»
персонажи Рембрандта выходят за раму, воспринимаясь через личную судьбу и общую
историю:
Я безумен? О нет, даже не
одержимый,
я – задержанный только с тридцать
пятого года.
Кто дитя в кринолине? Это дочка
Ежова.
А семит на коленях? Это Блюмкин
злосчастный.
Подведите меня к этой стенке — и
снова
я увижу ее и кирпичной и красной.
2.
И
вот при всей патриархальности и мраморности Евгения Рейна есть серьёзный шанс,
что именно он станет главным – знаковым! – поэтом 2012 года. Повод для этого создан
– Рейн стал лауреатом национальной премии «Поэт».
Собственно,
литературной сенсации в этом нет. «Поэт» ведь не столько открывает новые имена
(вернее, совсем не открывает), сколько утверждает имена уже безусловные,
общепринятые[1]. Премия
вручается «по совокупности заслуг», и неизвестных имён здесь быть не может. Как
сказано у Достоевского, «тут батенька,
не Миколка. Тут дело страшное, фантастическое». По мере пополнения наградного
списка всё отчётливее складывалась некая претензия к отбору лауреатов, о которых
Виктор Топоров сказал так: «всё это (может быть, за одним-единственным
исключением) имена консенсусные и, вместе с тем,
легко угадуемые; <…> всё это звезды,
вспыхнувшие давно и неярко и угасшие тихо и незаметно»[2].
И
вот «после Рейна» чаша критического терпения переполнилась. Критик Мартын Ганин
даже заявил, что после этого награждения премии «Поэт» предстоит принимать
трудные и даже непопулярные решения – или кануть в Лету; мол, всё более
консервативной она становится и новых имён, мягко говоря, не открывает[3].
Ему возразил координатор премии Сергей Чупринин: «Мы всего лишь пытаемся в нашем разрушенном, «огоризонталенном» и «уплощенном» литературном пространстве
воссоздать своего рода вертикаль, иерархию имен, ценностей и талантов, на
которых сошлось бы не считанное число рафинированных знатоков, а большая часть
читающего сословия»[4].
Там,
где упоминаются «вертикаль» и «большая часть
читающего сословия», пожалуй, недалеко до оборотов типа «самая читающая
страна» и проч. Интересен к тому же «отчёт» Чупринина
о работе премии: «Шесть лет –
срок немалый. За это время из жизни ушло несколько значительных поэтов, и в их
числе четверо поэтов, имена которых возникали в наших номинационных списках. Поэты, которые, вне сомнения, стали
бы лауреатами, но мы просто не успели их наградить». Невольно обращает
на себя внимание мортальный мотив, сразу возникший в
премиальном сюжете: классики не успели войти в прижизненный канон, поскольку
перешли в канон посмертный…
Посмотрим
на ситуацию со стороны. Прежде всего, споры вокруг «Поэта» отражают любопытный
эффект читательского ожидания. Начать с того, что литературным премиям снова
доверяют! «Шорт-листы» не сугубо коммерческий феномен,
они выполняют важную направляющую роль: тексты из подобных списков всё чаще
переходят в разряд полноценных читабельных произведений, обретая весомый
символический капитал[5].
Сложнее
ответить на вопрос, чего мы сами ждём от литературных премий? С одной стороны,
в решениях любого жюри есть обаяние необсуждаемой авторитетности, которой так
легко подчиниться. С другой стороны, эти решения легитимны ровно до того
момента, пока обсуждаемы, оспариваемы. Разве считались литературными событиями
книги, награждённые Сталинской премией?
Российское
читательское большинство явно переболело постмодернизмом: оно желает какой-то
иерархичности, определённости в построении литературного поля (такова интенция
«Поэта»). В то же время постмодернистские уроки не прошли даром, приучив с
осторожностью относиться к любым попыткам культурной канонизации (чем и
объясняется столь острая реакция Ганина и Топорова). Иными словами, литературные «верхи» ещё могут (награждать,
удостаивать, жаловать статус «звёзд» и «мастеров» кому вздумается), но
читательские «низы» уже не хотят (слепо доверять подобным решениям).
Споры вокруг «Поэта» (и, шире, – традиция бурных
обсуждений премиальных решений в последние пять-шесть лет) – важный культурный симптом. Очевиден запрос не на
дублирование прежних канонов, а на поиск нового эстетического кода. В голосе
живой современности преобладают вопрошающие ноты.
Впрочем, у медали, которую, в числе прочих даров, вручают
поэту-победителю, есть и оборотная сторона. Когда-то Юрий Тынянов писал о споре
«архаистов» и «новаторов» пушкинской поры. Эта модель удачно подходила к современной
ему литературной жизни, актуальна она и сейчас – только под «архаистами» мы
понимаем скорее «(нео)традиционалистов».
Благодаря премии «Поэт» у нас сложилась замечательная группа «традиционных» поэтов:
Рейн, Кушнер, Гандлевский. Каждое имя – наособицу. Точнее,
наш (нео)традиционализм
сложился, конечно, гораздо раньше премии «Поэт». Зато её
организаторы задались важной целью: найти эстетический консенсус не
только между членами жюри, но и с абстрактным читателем (Чупринин
именно так и говорит: «большая часть читающего сословия»).
Так
что сетования Ганина и других критиков на то, что «Поэт» не открывает новых
имён, не вполне обоснованы. Рассуждая по-тыняновски (точнее, по-ганиновски),
какого поэта-«новатора» мы противопоставим «архаисту»
Рейну? Не то чтобы новаторов нет – наоборот, их слишком много, а вот
увенчать лаврами главного и самого смелого поэтического экспериментатора пока
не очень получается. Да и нужно ли? Допустим, автор этих строк назовёт Михаила Гронаса (поэта, который умеет не только загадочно писать,
но и сохранять загадочное поэтическое молчание), кто-то – Дмитрия Воденникова, а кто-то, боюсь, и Дмитрия Быкова…
К
тому же, согласно Тынянову, всё якобы новаторское рано или поздно остаётся в
прошлом, а всё «опускаемо-архаистское» рано или
поздно становится свежей новостью.
А
что же Рейн?.. Как и положено поэту, он заранее всё про это знал, ещё в 1987-м
написав гениальный «Авангард» – про торопливость поэтических мечтателей:
Это все накануне было,
почему-то в глазах рябило,
и Бурлюк с разрисованной рожей
Кавальери
казался пригожей.
…Из фанеры и из газеты
тут же склеивались макеты,
теоретики и поэты
пересчитывали приметы:
"Значит, наш этот век, что прибыл…
послезавтра, вчера, сегодня!"
А один говорил "дурщилбыл"
в ожидании гнева Господня.
Ну
а у нас не гнев Господень, а всего лишь гнев критиков. «Поэты» проходят, поэты
– остаются.
[1] Напомню имена семи «Поэтов» прошлых лет: Александр Кушнер, Олеся Николаева, Олег Чухонцев, Тимур Кибиров, Инна Лиснянская, Сергей Гандлевский и Виктор Соснора.
[2] Топоров В. Остаточное свечение // Актуальные комментарии. 24. 04. 2012. = http://actualcomment.ru/daycomment/994/.
[3] Ганин М. «Поэт»: покинуть зону комфорта // Оpenspace. 18.04.2012. = http://www.openspace.ru/literature/events/details/35998/.
[4] Премия «Поэт»: внешний аудит (Стенограмма дискуссии, прошедшей 22 декабря 2010 г. в ресторане «Август») = http://magazines.russ.ru/project/poet/au.html.
[5] «Появилось такое невероятное слово, изобретенное современными отечественными издателями: премиеемкость», – с некоторым удивлением замечает Наталья Иванова (Иванова Н. Технология отбора // Московские новости. 17.06.2011. = http://pda.mn.ru/newspaper_freetime/20110617/302476737.html).